Неточные совпадения
Изредка являлся Томилин, он проходил по двору медленно, торжественным
шагом, не глядя в окна Самгиных; войдя к писателю, молча жал руки
людей и садился в угол у печки, наклонив голову, прислушиваясь к спорам, песням.
Клим задремал, но скоро был разбужен дробным топотом
шагов множества
людей и лязгом железа.
Человек открыл волосатый рот, посмотрел мутными глазами на Макарова, на Клима и, махнув рукой, пошел дальше. Но через три
шага, волком обернувшись назад, сказал громко...
Клим покорно ушел, он был рад не смотреть на расплющенного
человека. В поисках горничной, переходя из комнаты в комнату, он увидал Лютова; босый, в ночном белье, Лютов стоял у окна, держась за голову. Обернувшись на звук
шагов, недоуменно мигая, он спросил, показав на улицу нелепым жестом обеих рук...
Можно было думать, что этот могучий рев влечет за собой отряд быстро скакавших полицейских, цоканье подков по булыжнику не заглушало, а усиливало рев. Отряд ловко дробился, через каждые десять, двадцать
шагов от него отскакивал верховой и, ставя лошадь свою боком к
людям, втискивал их на панель, отталкивал за часовню, к незастроенному берегу Оки.
Из плотной стены
людей по ту сторону улицы, из-за толстого крупа лошади тяжело вылез звонарь с выставки и в три
шага достиг середины мостовой. К нему тотчас же подбежали двое, вскрикивая испуганно и смешно...
На дороге снова встал звонарь, тяжелыми взмахами руки он крестил воздух вслед экипажам;
люди обходили его, как столб. Краснорожий
человек в сером пиджаке наклонился, поднял фуражку и подал ее звонарю. Тогда звонарь, ударив ею по колену, широкими
шагами пошел по средине мостовой.
В нескольких
шагах от этой группы почтительно остановились молодцеватый, сухой и колючий губернатор Баранов и седобородый комиссар отдела художественной промышленности Григорович, который делал рукою в воздухе широкие круги и шевелил пальцами, точно соля землю или сея что-то. Тесной, немой группой стояли комиссары отделов, какие-то солидные
люди в орденах, большой
человек с лицом нехитрого мужика, одетый в кафтан, шитый золотом.
Большой, бородатый
человек, удивительно пыльный, припадая на одну ногу, свалился в двух
шагах от Самгина, крякнул, достал пальцами из волос затылка кровь, стряхнул ее с пальцев на землю и, вытирая руку о передник, сказал ровным голосом, точно вывеску прочитал...
В ее вопросе Климу послышалась насмешка, ему захотелось спорить с нею, даже сказать что-то дерзкое, и он очень не хотел остаться наедине с самим собою. Но она открыла дверь и ушла, пожелав ему спокойной ночи. Он тоже пошел к себе, сел у окна на улицу, потом открыл окно; напротив дома стоял какой-то
человек, безуспешно пытаясь закурить папиросу, ветер гасил спички. Четко звучали чьи-то
шаги. Это — Иноков.
— Ваша фамилия? — спросил его жандармский офицер и, отступив от кровати на
шаг, встал рядом с
человеком в судейском мундире; сбоку от них стоял молодой солдат, подняв руку со свечой без подсвечника, освещая лицо Клима; дверь в столовую закрывала фигура другого жандарма.
Через сотню быстрых
шагов он догнал двух
людей, один был в дворянской фуражке, а другой — в панаме. Широкоплечие фигуры их заполнили всю панель, и, чтоб опередить их, нужно было сойти в грязь непросохшей мостовой. Он пошел сзади, посматривая на красные, жирные шеи. Левый, в панаме, сиповато, басом говорил...
«Ничего своеобразного в этих
людях — нет, просто я несколько отравлен марксизмом», — уговаривал себя Самгин, присматриваясь к тяжелому, нестройному ходу рабочих, глядя, как они, замедляя
шаги у ворот, туго уплотняясь, вламываются в Кремль.
Шел коротконогий, шарообразный
человек, покачивая головою в такт
шагам, казалось, что голова у него пустая, как бычий пузырь, а на лице стеклянная маска.
Ударив гармоникой по забору, он бросил ее под ноги себе, растоптал двумя ударами ноги и пошел прочь быстрым, твердым
шагом трезвого
человека.
Траурное платье еще более старило ее, и, должно быть, понимая это, она нервозно одергивала его, ощипывалась, ходила парадным
шагом, натужно выпрямляя стан, выгибая грудь, потерявшую форму. Особенно часто она доказывала, что все
люди — деспоты.
Но
люди, стоявшие прямо против фронта, все-таки испугались, вся масса их опрокинулась глубоко назад, между ею и солдатами тотчас образовалось пространство
шагов пять, гвардии унтер-офицер нерешительно поднял руку к шапке и грузно повалился под ноги солдатам, рядом с ним упало еще трое, из толпы тоже, один за другим, вываливались
люди.
— Нет, — ответил Самгин и пошел быстрее, но через несколько
шагов девушка обогнала его, ее, как ребенка, нес на руках большой, рыжебородый
человек. Трое, спешным
шагом, пронесли убитого или раненого, тот из них, который поддерживал голову его, — курил. Сзади Самгина кто-то тяжело, точно лошадь, вздохнул.
Твердым
шагом вошел крепкий
человек с внимательными глазами и несколько ленивыми или осторожными движениями.
Передние ряды, должно быть, наткнулись на что-то, и по толпе пробежала волна от удара,
люди замедлили
шаг, попятились.
Невозможно было бы представить, что десятки тысяч
людей могут молчать так торжественно, а они молчали, и вздохи, шепоты их стирались шлифующим звуком
шагов по камням мостовой.
Клим Самгин замедлил
шаг, оглянулся, желая видеть лицо
человека, сказавшего за его спиною нужное слово; вплоть к нему шли двое: коренастый, плохо одетый старик с окладистой бородой и угрюмым взглядом воспаленных глаз и
человек лет тридцати, небритый, черноусый, с большим носом и веселыми глазами, тоже бедно одетый, в замазанном, черном полушубке, в сибирской папахе.
Самгин все замедлял
шаг, рассчитывая, что густой поток
людей обтечет его и освободит, но
люди все шли, бесконечно шли, поталкивая его вперед. Его уже ничто не удерживало в толпе, ничто не интересовало; изредка все еще мелькали знакомые лица, не вызывая никаких впечатлений, никаких мыслей. Вот прошла Алина под руку с Макаровым, Дуняша с Лютовым, синещекий адвокат. Мелькнуло еще знакомое лицо, кажется, — Туробоев и с ним один из модных писателей, красивый брюнет.
И, как всякий
человек в темноте, Самгин с неприятной остротою ощущал свою реальность.
Люди шли очень быстро, небольшими группами, и, должно быть, одни из них знали, куда они идут, другие шли, как заплутавшиеся, — уже раза два Самгин заметил, что, свернув за угол в переулок, они тотчас возвращались назад. Он тоже невольно следовал их примеру. Его обогнала небольшая группа,
человек пять; один из них курил, папироса вспыхивала часто, как бы в такт
шагам; женский голос спросил тоном обиды...
Три слова он произнес, как одно. Самгин видел только спины и затылки
людей; ускорив
шаг, он быстро миновал их, но все-таки его настигли торопливые и очень внятные в морозной тишине слова...
С Поварской вышел высокий солдат, держа в обеих руках винтовку, а за ним, разбросанно,
шагах в десяти друг от друга, двигались не торопясь маленькие солдатики и
человек десять штатских с ружьями; в центре отряда ехала пушечка — толщиной с водосточную трубу; хобот ее, немножко наклонясь, как будто нюхал булыжник площади, пересыпанный снегом, точно куриные яйца мякиной.
В двух
шагах от Клима, спиною к нему, стоял тонкий, стройный
человек во фраке и, сам себе дирижируя рукою в широком обшлаге, звучно говорил двум толстякам...
Самгин, не отрываясь, смотрел на багровое, уродливо вспухшее лицо и на грудь поручика; дышал поручик так бурно и часто, что беленький крест на груди его подскакивал. Публика быстро исчезала, — широкими
шагами подошел к поручику
человек в поддевке и, спрятав за спину руку с папиросой, спросил...
Он встал и начал быстро пожимать руки сотрапезников, однообразно кивая каждому гладкой головкой, затем, высоко вскинув ее, заложив одну руку за спину, держа в другой часы и глядя на циферблат, широкими
шагами длинных ног пошел к двери, как
человек, совершенно уверенный, что
люди поймут, куда он идет, и позаботятся уступить ему дорогу.
Да, поезд шел почти с обычной скоростью, а в коридоре топали
шаги многих
людей. Самгин поднял занавеску, а Крэйтон, спрятав руку с револьвером за спину, быстро открыл дверь купе, спрашивая...
«Вероятно, шут своего квартала», — решил Самгин и, ускорив
шаг, вышел на берег Сены. Над нею шум города стал гуще, а река текла так медленно, как будто ей тяжело было уносить этот шум в темную щель, прорванную ею в нагромождении каменных домов. На черной воде дрожали, как бы стремясь растаять, отражения тусклых огней в окнах. Черная баржа прилепилась к берегу, на борту ее стоял
человек, щупая воду длинным шестом, с реки кто-то невидимый глухо говорил ему...
Тяжелый, дробный
шаг тысяч
людей по дереву невской мостовой создавал своеобразный шум, лишенный ритма, как будто в торцы проспекта забивали деревянные колья.
Люди кричат, их невнятные крики образуют тоже как бы облако разнообразного шума, мерно прыгает солдатская маршевая песня, уныло тянется деревенская, металлически скрипят и повизгивают гармоники, стучат топоры, где-то учатся невидимые барабанщики, в трех десятках
шагов от насыпи собралось толстое кольцо, в центре его двое пляшут, и хор отчаянно кричит старинную песню...
— Хлеба! Хлеба! — гулко кричали высокие голоса женщин. Иногда
люди замедляли
шаг, даже топтались на месте, преодолевая какие-то препятствия на пути своем, раздавался резкий свист, крики...
— Который повыше — жандарм, второй — неизвестный. А забрали их — за стрельбу в народ, — громко, приятным голосом сказал человечек и, примеряя свой
шаг к
шагу Самгина, добавил вразумительно: — Манера эта — в своих
людей стрелять — теперь отменяется даже для войска.