Неточные совпадения
Клим довольно рано начал замечать, что в правде взрослых есть что-то неверное, выдуманное. В своих беседах они особенно часто говорили о
царе и народе. Коротенькое, царапающее словечко —
царь — не вызывало у него никаких представлений, до той поры, пока Мария Романовна не
сказала другое слово...
Она
сказала это так сильно встряхнув головой, что очки ее подскочили выше бровей. Вскоре Клим узнал и незаметно для себя привык думать, что
царь — это военный человек, очень злой и хитрый, недавно он «обманул весь народ».
Хорошо, самозабвенно пел высоким тенорком Диомидов. В нем обнаруживались качества, неожиданные и возбуждавшие симпатию Клима. Было ясно, что, говоря о своей робости пред домашними людями, юный бутафор притворялся. Однажды Маракуев возбужденно порицал молодого
царя за то, что
царь, выслушав доклад о студентах, отказавшихся принять присягу ему,
сказал...
А когда
царь заявил, что все надежды на ограничение его власти — бессмысленны, даже дядя Хрисанф уныло
сказал...
А через три дня утром он стоял на ярмарке в толпе, окружившей часовню, на которой поднимали флаг, открывая всероссийское торжище. Иноков
сказал, что он постарается провести его на выставку в тот час, когда будет
царь, однако это едва ли удастся, но что, наверное,
царь посетит Главный дом ярмарки и лучше посмотреть на него там.
— Пустяки, милейший, сущие пустяки, — громко
сказал он, заставив губернатора Баранова строго посмотреть в его сторону. Все приличные люди тоже обратили на него внимание. Посмотрел и
царь все с той же виноватой улыбкой, а Воронцов-Дашков все еще дергал его за рукав, возмущая этим Клима.
— Знаете, на кого
царь похож? — спросил Иноков. Клим безмолвно взглянул в лицо его, ожидая грубости. Но Иноков
сказал задумчиво...
— В таком же тоне, но еще более резко писал мне Иноков о
царе, —
сказала Спивак и усмехнулась: — Иноков пишет письма так, как будто в России только двое грамотных: он и я, а жандармы — не умеют читать.
— О Ходынке? Нет. Я — не слышал ничего, — ответил Клим и, вспомнив, что он, думая о
царе, ни единого раза не подумал о московской катастрофе,
сказал с иронической усмешкой...
— В записках местного жителя Афанасия Дьякова, частию опубликованных мною в «Губернских ведомостях», рассказано, что швед пушкарь Егор — думать надо Ингвар, сиречь, упрощенно, Георг — Игорь, — отличаясь смелостью характера и простотой души,
сказал Петру Великому, когда суровый государь этот заглянул проездом в город наш: «Тебе,
царь, кузнечному да литейному делу выучиться бы, в деревянном царстве твоем плотников и без тебя довольно есть».
— Обо всем, — серьезно
сказала Сомова, перебросив косу за плечо. — Чаще всего он говорил: «Представьте, я не знал этого». Не знал же он ничего плохого, никаких безобразий, точно жил в шкафе, за стеклом. Удивительно, такой бестолковый ребенок. Ну — влюбилась я в него. А он — астроном, геолог, — целая толпа ученых, и все опровергал какого-то Файэ, который, кажется, давно уже помер. В общем — милый такой, олух
царя небесного. И — похож на Инокова.
Потом он должен был стоять более часа на кладбище, у могилы, вырытой в рыжей земле; один бок могилы узорно осыпался и напоминал беззубую челюсть нищей старухи. Адвокат Правдин
сказал речь, смело доказывая закономерность явлений природы; поп говорил о
царе Давиде, гуслях его и о кроткой мудрости бога. Ветер неутомимо летал, посвистывая среди крестов и деревьев; над головами людей бесстрашно и молниеносно мелькали стрижи; за церковью, под горою, сердито фыркала пароотводная труба водокачки.
— За наше благополучие! — взвизгнул Лютов, подняв стакан, и затем
сказал, иронически утешая: — Да, да, — рабочее движение возбуждает большие надежды у некоторой части интеллигенции, которая хочет… ну, я не знаю, чего она хочет! Вот господин Зубатов, тоже интеллигент, он явно хочет, чтоб рабочие дрались с хозяевами, а
царя — не трогали. Это — политика! Это — марксист! Будущий вождь интеллигенции…
— Да знаете, — нерешительно
сказал слабенький голосок. — Уже коли через двадцать лет убиенного
царя вспомнили, ну — иди каждый в свой приходский храм, панихиду служи, что ли…
— Позвольте! Это уж напрасно, —
сказал тоном обиженного человека кто-то за спиною Самгина. — Тут происходит событие, которое надо понимать как единение народа с
царем…
— Я с этой, так
сказать, армией два часа шел, в самой гуще, я слышал, как они говорят. Вы думаете, действительно к
царю шли, мириться?
— Хороших людей я не встречал, — говорил он, задумчиво и печально рассматривая вилку. — И — надоело мне у собаки блох вычесывать, — это я про свою должность. Ведь — что такое вор, Клим Иванович, если правду
сказать? Мелкая заноза, именно — блоха! Комар, так
сказать. Без нужды и комар не кусает. Конечно — есть ребята, застарелые в преступности. Но ведь все живем по нужде, а не по евангелию. Вот — явилась нужда привести фабричных на поклон прославленному
царю…
— Вообще выходило у него так, что интеллигенция — приказчица рабочего класса, не более, — говорил Суслов, морщась, накладывая ложкой варенье в стакан чаю. — «Нет,
сказал я ему, приказчики революций не делают, вожди, вожди нужны, а не приказчики!» Вы, марксисты, по дурному примеру немцев, действительно становитесь в позицию приказчиков рабочего класса, но у немцев есть Бебель, Адлер да — мало ли? А у вас — таких нет, да и не дай бог, чтоб явились… провожать рабочих в Кремль, на поклонение
царю…
— Слушало его человек… тридцать, может быть — сорок; он стоял у царь-колокола. Говорил без воодушевления, не храбро. Один рабочий отметил это,
сказав соседу: «Опасается парень пошире-то рот раскрыть». Они удивительно чутко подмечали все.
— Рабочие и о нравственном рубле слушали молча, покуривают, но не смеются, — рассказывала Татьяна, косясь на Сомову. — Вообще там, в разных местах, какие-то люди собирали вокруг себя небольшие группы рабочих, уговаривали. Были и бессловесные зрители; в этом качестве присутствовал Тагильский, —
сказала она Самгину. — Я очень боялась, что он меня узнает. Рабочие узнавали сразу: барышня! И посматривают на меня подозрительно… Молодежь пробовала в царь-пушку залезать.
— Работа на реакцию, —
сказал Клим, бросив газету на пол. — Потом какой-нибудь Лев Тихомиров снова раскается,
скажет, что террор был глупостью и России ничего не нужно, кроме
царя.
— «Плоть сытая и соты медовые отвергает, а голодной душе и горькое — сладко», —
сказал царь Соломон.
Опускаясь на колени, он чувствовал, что способен так же бесстыдно зарыдать, как рыдал рядом с ним седоголовый человек в темно-синем пальто. Необыкновенно трогательными казались ему
царь и царица там, на балконе. Он вдруг ощутил уверенность, что этот маленький человечек, насыщенный, заряженный восторгом людей, сейчас
скажет им какие-то исторические, примиряющие всех со всеми, чудесные слова. Не один он ждал этого; вокруг бормотали, покрикивали...
«А — что бы я
сказал на месте
царя?» — спросил себя Самгин и пошел быстрее. Он не искал ответа на свой вопрос, почувствовав себя смущенным догадкой о возможности своего сродства с
царем.
— Когда я был юнкером, приходилось нередко дежурить во дворце;
царь был еще наследником. И тогда уже я заметил, что его внимание привлекают безличные люди, посредственности. Потом видел его на маневрах, на полковых праздниках. Я бы
сказал, что талантливые люди неприятны ему, даже — пугают его.
— Помнишь — Туробоев
сказал, что
царь — человек, которому вся жизнь не по душе, и он себя насилует, подчиняясь ей?
— Пиши! — притопнув ногой,
сказал Гапон. — И теперь
царя, потопившего правду в крови народа, я, Георгий Гапон, священник, властью, данной мне от бога, предаю анафеме, отлучаю от церкви…
«На Выборгской стороне? — сравнивал Клим Самгин, торопясь определить настроение свое и толпы. — Там была торжественность, конечно, другого тона, там ведь не хоронили, а можно
сказать: хотели воскресить
царя…»
— Вот — из пушек уговаривают народ, — живи смирно! Было это когда-нибудь в Москве? Чтобы из пушек в Москве, где
цари венчаются, а? — изумленно воскликнул он, взмахнув рукою с шапкой в ней, и, помолчав,
сказал: — Это надо понять!
— У
царя была депутация верноподданных рабочих из Иваново-Вознесенска, он им
сказал буквально так: «Самодержавие мое останется таким, каким оно было встарь». Что он — с ума спятил?
— Да, смешно, —
сказал Безбедов. —
Царь Думу открывал в мантии, в короне, а там все — во фраках. Во фраках или в сюртуках, — не знаете?
— Это они хватили через край, —
сказала она, взмахнув ресницами и бровями. — Это — сгоряча. «Своей пустой ложкой в чужую чашку каши». Это надо было сделать тогда, когда
царь заявил, что помещичьих земель не тронет. Тогда, может быть, крестьянство взмахнуло бы руками…
«Может быть,
царь с головой кабана и есть Филипп, — подумал Самгин. — Этот Босх поступил с действительностью, как ребенок с игрушкой, — изломал ее и затем склеил куски, как ему хотелось. Чепуха. Это годится для фельетониста провинциальной газеты. Что
сказал бы о Босхе Кутузов?»
— «Более, чем оригинально», — как
сказал царь Николай II, — поддержали его.
— Итак, Россия, отечество наше, будет праздновать триста лет власти людей, о которых в высшей степени трудно
сказать что-либо похвальное. Наш конституционный
царь начал свое царствование Ходынкой, продолжил Кровавым воскресеньем 9-го Января пятого года и недавними убийствами рабочих Ленских приисков.
— Вот оно, единение
царя с народом, —
сказал кто-то сзади его.
— Скажи-ко ты нам, отец, кто это там явился около
царя, мужичок какой-то расторопный?
— Понять — трудно, — согласился Фроленков. — Чего надобно немцам? Куда лезут? Ведь — вздуем. Торговали — хорошо. Свободы ему, немцу, у нас — сколько угодно! Он и генерал, и управляющий, и булочник, будь чем хошь, живи как любишь.
Скажите нам: какая причина войны? Король
царем недоволен, али что?
— Смотря по тому — о чем? — усмехаясь,
сказал Харламов. — Например: о социализме — не велят беседовать. О
царе — тоже.
— Его, Родзянку, голым надо видеть, когда он купается, — удовлетворенно и как будто даже с гордостью
сказал егерь. — Или, например, когда кушает, — тут он сам себе
царь и бог.