Неточные совпадения
Заслуженно ненавидя власть
царя, честные люди заочно, с великой искренностью полюбили «
народ» и пошли воскрешать, спасать его.
Клим довольно рано начал замечать, что в правде взрослых есть что-то неверное, выдуманное. В своих беседах они особенно часто говорили о
царе и
народе. Коротенькое, царапающее словечко —
царь — не вызывало у него никаких представлений, до той поры, пока Мария Романовна не сказала другое слово...
Она сказала это так сильно встряхнув головой, что очки ее подскочили выше бровей. Вскоре Клим узнал и незаметно для себя привык думать, что
царь — это военный человек, очень злой и хитрый, недавно он «обманул весь
народ».
— Возьмем на прицел глаза и ума такое происшествие: приходят к молодому
царю некоторые простодушные люди и предлагают: ты бы, твое величество, выбрал из
народа людей поумнее для свободного разговора, как лучше устроить жизнь. А он им отвечает: это затея бессмысленная. А водочная торговля вся в его руках. И — всякие налоги. Вот о чем надобно думать…
— Идолопоклонство, конечно. «Приидите, поклонимся и припадем цареви и богу нашему» — н-да! Ну все-таки надо посмотреть. Не
царь интересен, а
народ, воплощающий в него все свои чаяния и надежды.
В день, когда
царь переезжал из Петровского дворца в Кремль, Москва напряженно притихла.
Народ ее плотно прижали к стенам домов двумя линиями солдат и двумя рядами охраны, созданной из отборно верноподданных обывателей. Солдаты были непоколебимо стойкие, точно выкованы из железа, а охранники, в большинстве, — благообразные, бородатые люди с очень широкими спинами. Стоя плечо в плечо друг с другом, они ворочали тугими шеями, посматривая на людей сзади себя подозрительно и строго.
— Тоска, брат! Гляди: богоносец
народ русский валом валит угощаться конфетками за счет
царя. Умилительно. Конфетки сосать будут потомки ходового московского
народа, того, который ходил за Болотниковым, за Отрепьевым, Тушинским вором, за Козьмой Мининым, потом пошел за Михайлой Романовым. Ходил за Степаном Разиным, за Пугачевым… и за Бонапартом готов был идти… Ходовой
народ! Только за декабристами и за людями Первого Марта не пошел…
— Он был мне ближе матери… такой смешной, милый. И милая его любовь к
народу… А они, на кладбище, говорят, что студенты нарыли ям, чтоб возбудить
народ против
царя. О, боже мой…
Невозможно было помириться с тем, что
царь похож на Диомидова, недопустима была виноватая улыбка на лице владыки стомиллионного
народа. И непонятно было, чем мог этот молодой, красивенький и мягкий человек вызвать столь потрясающий рев?
Самгин сконфуженно вытер глаза, ускорил шаг и свернул в одну из улиц Кунавина, сплошь занятую публичными домами. Почти в каждом окне, чередуясь с трехцветными полосами флагов, торчали полуодетые женщины, показывая голые плечи, груди, цинически перекликаясь из окна в окно. И, кроме флагов, все в улице было так обычно, как будто ничего не случилось, а
царь и восторг
народа — сон.
Ему нравилось, что эти люди построили жилища свои кто где мог или хотел и поэтому каждая усадьба как будто монумент, возведенный ее хозяином самому себе.
Царила в стране Юмала и Укко серьезная тишина, — ее особенно утверждало меланхолическое позвякивание бубенчиков на шеях коров; но это не была тишина пустоты и усталости русских полей, она казалась тишиной спокойной уверенности коренастого, молчаливого
народа в своем праве жить так, как он живет.
— Позвольте! Это уж напрасно, — сказал тоном обиженного человека кто-то за спиною Самгина. — Тут происходит событие, которое надо понимать как единение
народа с
царем…
Этого
царя, говорит, убили за то, что он обманул
народ, — понимаете?
Там один гусь гоготал; дескать
народ во главе с
царем, а ведь все знают:
царь у нас несчастливый, неудачный
царь!
Я — крепостная была, я — знаю, этот
царь обманул
народ.
— Был у меня сын… Был Петр Маракуев, студент, народолюбец. Скончался в ссылке. Сотни юношей погибают, честнейших! И —
народ погибает. Курчавенький казачишка хлещет нагайкой стариков, которые по полусотне лет
царей сыто кормили, епископов, вас всех, всю Русь… он их нагайкой, да! И гогочет с радости, что бьет и что убить может, а — наказан не будет! А?
— Интересуюсь понять намеренность студентов, которые убивают верных слуг
царя, единственного защитника
народа, — говорил он пискливым, вздрагивающим голосом и жалобно, хотя, видимо, желал говорить гневно. Он мял в руках туго накрахмаленный колпак, издавна пьяные глаза его плавали в желтых слезах, точно ягоды крыжовника в патоке.
«Ведь не так давно стояли же на коленях пред ним, — думал Самгин. — Это был бы смертельный удар революционному движению и начало каких-то новых отношений между
царем и
народом, быть может, именно тех, о которых мечтали славянофилы…»
— Прекрасно настроены… люди. Вообще — прекрасное начинание! О единении рабочего
народа с
царем мечтали…
— Пиши! — притопнув ногой, сказал Гапон. — И теперь
царя, потопившего правду в крови
народа, я, Георгий Гапон, священник, властью, данной мне от бога, предаю анафеме, отлучаю от церкви…
— Что ты будешь делать? Не хочет
народ ничего, не желает! Сам
царь поклонился ему, дескать — прости, войну действительно проиграл я мелкой нации, — стыжусь! А
народ не сочувствует…
— Вот — из пушек уговаривают
народ, — живи смирно! Было это когда-нибудь в Москве? Чтобы из пушек в Москве, где
цари венчаются, а? — изумленно воскликнул он, взмахнув рукою с шапкой в ней, и, помолчав, сказал: — Это надо понять!
— И никак невозможно понять, кто допускае расхищение трудов и зачем
царь отказуется править
народом…
— Единственный умный
царь из этой семьи — Петр Первый, и это было так неестественно, что черный
народ признал помазанника божия антихристом, слугой Сатаны, а некоторые из бояр подозревали в нем сына патриарха Никона, согрешившего с царицей.
Клим Иванович Самгин продолжал говорить. Он выразил — в форме вопроса — опасение: не пойдет ли верноподданный
народ, как в 904 году, на Дворцовую площадь и не встанет ли на колени пред дворцом
царя по случаю трехсотлетия.
— Вот оно, единение
царя с
народом, — сказал кто-то сзади его.
А вот теперь либеральная буржуазия единодушно приняла лозунг «единение
царя с
народом».
— Немцы считаются самым ученым
народом в мире. Изобретательные — ватерклозет выдумали. Христиане. И вот они объявили нам войну. За что? Никто этого не знает. Мы, русские, воюем только для защиты людей. У нас только Петр Первый воевал с христианами для расширения земли, но этот
царь был врагом бога, и
народ понимал его как антихриста. Наши
цари всегда воевали с язычниками, с магометанами — татарами, турками…
— Но бывает, что человек обманывается, ошибочно считая себя лучше, ценнее других, — продолжал Самгин, уверенный, что этим людям не много надобно для того, чтоб они приняли истину, доступную их разуму. — Немцы, к несчастию, принадлежат к людям, которые убеждены, что именно они лучшие люди мира, а мы, славяне,
народ ничтожный и должны подчиняться им. Этот самообман сорок лет воспитывали в немцах их писатели, их
царь, газеты…
— Но вдруг окажется, что он — тот самый Иванушка-дурачок, Иван-царевич, которого издревле ласкала мечта
народа о справедливом
царе, — святая мечта?