Неточные совпадения
Волнуемый томлением о
женщине, Клим чувствовал, что он тупеет, линяет, становится одержимым, как Макаров, и до ненависти завидовал Дронову, который
хотя и получил волчий билет, но на чем-то успокоился и, поступив служить в контору Варавки, продолжал упрямо готовиться к экзамену зрелости у Томилина.
Он
хотел зажечь лампу, встать, посмотреть на себя в зеркало, но думы о Дронове связывали, угрожая какими-то неприятностями. Однако Клим без особенных усилий подавил эти думы, напомнив себе о Макарове, его угрюмых тревогах, о ничтожных «Триумфах
женщин», «рудиментарном чувстве» и прочей смешной ерунде, которой жил этот человек. Нет сомнения — Макаров все это выдумал для самоукрашения, и, наверное, он втайне развратничает больше других. Уж если он пьет, так должен и развратничать, это ясно.
«Интересно: как она встретится с Макаровым? И — поймет ли, что я уже изведал тайну отношений мужчины и
женщины? А если догадается — повысит ли это меня в ее глазах? Дронов говорил, что девушки и
женщины безошибочно по каким-то признакам отличают юношу, потерявшего невинность. Мать сказала о Макарове: по глазам видно — это юноша развратный. Мать все чаще начинает свои сухие фразы именем бога,
хотя богомольна только из приличия».
Он заставил себя еще подумать о Нехаевой, но думалось о ней уже благожелательно. В том, что она сделала, не было, в сущности, ничего необычного: каждая девушка
хочет быть
женщиной. Ногти на ногах у нее плохо острижены, и, кажется, она сильно оцарапала ему кожу щиколотки. Клим шагал все более твердо и быстрее. Начинался рассвет, небо, позеленев на востоке, стало еще холоднее. Клим Самгин поморщился: неудобно возвращаться домой утром. Горничная, конечно, расскажет, что он не ночевал дома.
Клим, зная, что Туробоев влюблен в Спивак и влюблен не без успеха, — если вспомнить три удара в потолок комнаты брата, — удивлялся. В отношении Туробоева к этой
женщине явилось что-то насмешливое и раздражительное. Туробоев высмеивал ее суждения и вообще как будто не
хотел, чтоб при нем она говорила с другими.
Он так близко подошел, что уже слышал ровный голосок
женщины и короткие, глухо звучавшие вопросы Лютова.
Хотел свернуть в лес, но Лютов окрикнул...
— Я
хочу понять: что же такое современная
женщина,
женщина Ибсена, которая уходит от любви, от семьи? Чувствует ли она необходимость и силу снова завоевать себе былое значение матери человечества, возбудителя культуры? Новой культуры?
— Ведь эта уже одряхлела, изжита, в ней есть даже что-то безумное. Я не могу поверить, чтоб мещанская пошлость нашей жизни окончательно изуродовала
женщину,
хотя из нее сделали вешалку для дорогих платьев, безделушек, стихов. Но я вижу таких
женщин, которые не
хотят — пойми! — не
хотят любви или же разбрасывают ее, как ненужное.
Поработав больше часа, он ушел, унося раздражающий образ
женщины, неуловимой в ее мыслях и опасной, как все выспрашивающие люди. Выспрашивают, потому что
хотят создать представление о человеке, и для того, чтобы скорее создать, ограничивают его личность, искажают ее. Клим был уверен, что это именно так; сам стремясь упрощать людей, он подозревал их в желании упростить его, человека, который не чувствует границ своей личности.
И хуже всего было то, что Клим не мог ясно представить себе, чего именно
хочет он от беременной
женщины и от неискушенной девушки?
Клим Самгин никак не мог понять свое отношение к Спивак, и это злило его. Порою ему казалось, что она осложняет смуту в нем, усиливает его болезненное состояние. Его и тянуло к ней и отталкивало от нее. В глубине ее кошачьих глаз, в центре зрачка, он подметил холодноватую, светлую иголочку, она колола его как будто насмешливо, а может быть, зло. Он был уверен, что эта
женщина с распухшим животом чего-то ищет в нем,
хочет от него.
Она будила его чувственность, как опытная
женщина, жаднее, чем деловитая и механически ловкая Маргарита, яростнее, чем голодная, бессильная Нехаева. Иногда он чувствовал, что сейчас потеряет сознание и, может быть, у него остановится сердце. Был момент, когда ему казалось, что она плачет, ее неестественно горячее тело несколько минут вздрагивало как бы от сдержанных и беззвучных рыданий. Но он не был уверен, что это так и есть,
хотя после этого она перестала настойчиво шептать в уши его...
Клим никогда еще не был на этой улице, он
хотел сообщить об этом историку, но — устыдился. Дверь крыльца открыла высокая, седоволосая
женщина в черном, густобровая, усатая, с неподвижным лицом.
— Не ново, что Рембо окрасил гласные, еще Тик пытался вызвать словами впечатления цветовые, — слышал Клим и думал: «Очень двуличная
женщина. Чего она
хочет?»
Клим догадался, что при Инокове она не
хочет говорить по поводу обыска. Он продолжал шагать по двору, прислушиваясь, думая, что к этой
женщине не привыкнуть, так резко изменяется она.
— Познакомилась я с француженкой, опереточная актриса, рыжая, злая, распутная, умная — ох, Климчик, какие француженки умные! На нее тратят огромные деньги. Она мне сказала: «От нас,
женщин, немногого
хотят, поэтому мы — нищие!» Помнишь, Лида?
— А, конечно, от неволи, — сказала молодая, видимо, не потому, что
хотела пошутить, а потому, что плохо слышала. — Вот она, детей ради, и стала ездить в Нижний, на ярмарку, прирабатывать,
женщина она видная, телесная, характера веселого…
Сквозь хмель Клим подумал, что при Алине стало как-то благочестиво и что это очень смешно. Он
захотел показать, что эта
женщина, ошеломившая всех своей красотой, — ничто для него. Усмехаясь, он пошел к ней, чтоб сказать что-то очень фамильярное, от чего она должна будет смутиться, но она воскликнула...
Слезы текли скупо из его глаз, но все-таки он ослеп от них, снял очки и спрятал лицо в одеяло у ног Варвары. Он впервые плакал после дней детства, и
хотя это было постыдно, а — хорошо: под слезами обнажался человек, каким Самгин не знал себя, и росло новое чувство близости к этой знакомой и незнакомой
женщине. Ее горячая рука гладила затылок, шею ему, он слышал прерывистый шепот...
— Я не
хотела стеснять тебя. Ты — большой человек… необыкновенный. Женщина-мать эгоистичнее, чем просто
женщина. Ты понимаешь?
— Ненависть — я не признаю. Ненавидеть — нечего, некого. Озлиться можно на часок, другой, а ненавидеть — да за что же? Кого? Все идет по закону естества. И — в гору идет. Мой отец бил мою мать палкой, а я вот… ни на одну
женщину не замахивался даже…
хотя, может, следовало бы и ударить.
—
Женщины не
хотят родить детей для контор и машин.
—
Хотя не верю, чтоб человек с такой рожей и фигурой… отнимал себя от
женщины из философических соображений, а не из простой боязни быть отцом… И эти его сожаления, что
женщины не родят…
— Все мужчины и
женщины, идеалисты и материалисты,
хотят любить, — закончила Варвара нетерпеливо и уже своими словами, поднялась и села, швырнув недокуренную папиросу на пол. — Это, друг мой, главное содержание всех эпох, как ты знаешь. И — не сердись! — для этого я пожертвовала ребенком…
— Что бы люди ни делали, они в конце концов
хотят удобно устроиться, мужчина со своей
женщиной,
женщина со своим мужчиной.
— На эту тему я читала рассказ «Веревка», — сказала она. — Не помню — чей? Кажется, автор —
женщина, — задумчиво сказала она, снова отходя к окну, и спросила: — Чего же вы
хотите?
Ночью, в вагоне, следя в сотый раз, как за окном плывут все те же знакомые огни, качаются те же черные деревья, точно подгоняя поезд, он продолжал думать о Никоновой, вспоминая, не было ли таких минут, когда
женщина хотела откровенно рассказать о себе, а он не понял, не заметил ее желания?
Он снова начал о том, как тяжело ему в городе. Над полем, сжимая его, уже густел синий сумрак, город покрывали огненные облака, звучал благовест ко всенощной. Самгин, сняв очки, протирал их,
хотя они в этом не нуждались, и видел пред собою простую, покорную, нежную
женщину. «Какой ты не русский, — печально говорит она, прижимаясь к нему. — Мечты нет у тебя, лирики нет, все рассуждаешь».
В ярких огнях шумно ликовали подпившие люди. Хмельной и почти горячий воздух, наполненный вкусными запахами, в минуту согрел Клима и усилил его аппетит. Но свободных столов не было, фигуры
женщин и мужчин наполняли зал, как шрифт измятую страницу газеты. Самгин уже
хотел уйти, но к нему, точно на коньках, подбежал белый официант и ласково пригласил...
Клим остался с таким ощущением, точно он не мог понять, кипятком или холодной водой облили его? Шагая по комнате, он пытался свести все слова, все крики Лютова к одной фразе. Это — не удавалось,
хотя слова «удирай», «уезжай» звучали убедительнее всех других. Он встал у окна, прислонясь лбом к холодному стеклу. На улице было пустынно, только какая-то
женщина, согнувшись, ходила по черному кругу на месте костра, собирая угли в корзинку.
Самгин, утомленный, посмеивался —
женщина забавляла его своей болтовней,
хотя и мешала ему отдохнуть.
— Сегодня — пою! Ой, Клим, страшно! Ты придешь? Ты — речи народу говорил? Это тоже страшно? Это должно быть страшнее, чем петь! Я ног под собою не слышу, выходя на публику, холод в спине, под ложечкой — тоска! Глаза, глаза, глаза, — говорила она, тыкая пальцем в воздух. —
Женщины — злые, кажется, что они проклинают меня, ждут, чтоб я сорвала голос, запела петухом, — это они потому, что каждый мужчина
хочет изнасиловать меня, а им — завидно!
И легко нашел: несколько сотен людей молча и даже, пожалуй, благодарно слушают голос
женщины, которой он владеет, как
хочет.
Освобождать лицо из крепких ее ладоней не хотелось,
хотя было неудобно сидеть, выгнув шею, и необыкновенно смущал блеск ее глаз. Ни одна из
женщин не обращалась с ним так, и он не помнил, смотрела ли на него когда-либо Варвара таким волнующим взглядом. Она отняла руки от лица его, села рядом и, поправив прическу свою, повторила...
Он вовсе не
хотел «рассказывать себя», он даже подумал, что и при желании, пожалуй, не сумел бы сделать это так, чтоб
женщина поняла все то, что было неясно ему. И, прикрывая свое волнение иронической улыбкой, спросил...
— Иди, иди, — не бойся! — говорил он, дергая руку
женщины,
хотя она шла так же быстро, как сам он. — Вот, братья-сестры, вот — новенькая! — бросал он направо и налево шипящие, горячие слова. — Мученица плоти, ох какая! Вот — она расскажет страсти, до чего доводит нас плоть, игрушка диаволова…
Самгин видел, что пальцы Таисьи побелели, обескровились, а лицо неестественно вытянулось. В комнате было очень тихо, точно все уснули, и не хотелось смотреть ни на кого, кроме этой
женщины,
хотя слушать ее рассказ было противно, свистящие слова возбуждали чувство брезгливости.
— Ужасно, — басом и спокойно сказала
женщина, раскладывая по тарелкам пузатеньких рябчиков, и спросила: — А правда, что Лауница убили за то, что он
хотел арестовать Витте?
«Так никто не говорил со мной». Мелькнуло в памяти пестрое лицо Дуняши, ее неуловимые глаза, — но нельзя же ставить Дуняшу рядом с этой
женщиной! Он чувствовал себя обязанным сказать Марине какие-то особенные, тоже очень искренние слова, но не находил достойных. А она, снова положив локти на стол, опираясь подбородком о тыл красивых кистей рук, говорила уже деловито,
хотя и мягко...
Любуясь
женщинами, он не
хотел, чтоб это было замечено, и даже сам себе не
хотел сознаться, что любуется.
Бердников
хотел что-то сказать, но только свистнул сквозь зубы: коляску обогнал маленький плетеный шарабан, в нем сидела
женщина в красном, рядом с нею, высунув длинный язык, качала башкой большая собака в пестрой, гладкой шерсти, ее обрезанные уши торчали настороженно, над оскаленной пастью старчески опустились кровавые веки, тускло блестели рыжие, каменные глаза.
«Это о ком она?» — подумал Самгин и
хотел спросить, но не успел, — вытирая полотенцем чашку,
женщина отломила ручку ее и, бросив в медную полоскательницу, продолжала...
Пред ним встала дородная, обнаженная
женщина, и еще раз Самгин сердито подумал, что, наверное, она
хотела, чтоб он взял ее. В любовнице Дронова есть сходство с Мариной — такая же стройная, здоровая.
Нет, этого он не
хотел,
женщина нужна ему, и не в его интересах, чтоб она была глупее, чем есть. И недавно был момент, когда он почувствовал, что Таисья играет опасную игру.
Он не замечал ничего, что могло бы изменить простое и ясное представление о Таисье:
женщина чем-то обязана Дронову, благодарно служит ему, и ей неловко, трудно переменить хозяина,
хотя она видит все его пороки и понимает, что жизнь с ним не обеспечивает ее будущего.
В должности «одной прислуги» она работала безукоризненно: вкусно готовила, держала квартиру в чистоте и порядке и сама держалась умело, не мозоля глаз хозяина. Вообще она не давала повода заменить ее другой
женщиной, а Самгин
хотел бы сделать это — он чувствовал в жилище своем присутствие чужого человека, — очень чужого, неглупого и способного самостоятельно оценивать факты, слова.
Потом на проспект выдвинулась похоронная процессия, хоронили героя, медные трубы выпевали мелодию похоронного марша, медленно шагали черные лошади и солдаты, зеленоватые, точно болотные лягушки, размахивал кистями и бахромой катафалк, держась за него рукою, деревянно шагала высокая
женщина, вся в черной кисее, кисея летала над нею, вокруг ее, ветер как будто разрывал
женщину на куски или
хотел подбросить ее к облакам.