Неточные совпадения
Был момент, когда Клим подумал — как
хорошо было
бы увидеть Бориса с таким искаженным, испуганным лицом, таким беспомощным и несчастным не здесь, а дома. И чтобы все видели его, каков он в эту минуту.
— Очень метко, — похвалила мать, улыбаясь. — Но соединение вредных книг с неприличными картинками — это уже обнаруживает натуру испорченную. Ржига очень
хорошо говорит, что школа — учреждение, где производится отбор людей, способных так или иначе украсить жизнь, обогатить ее. И — вот: чем
бы мог украсить жизнь Дронов?
Клим вышел на улицу, и ему стало грустно. Забавные друзья Макарова, должно быть, крепко любят его, и жить с ними — уютно, просто. Простота их заставила его вспомнить о Маргарите — вот у кого он
хорошо отдохнул
бы от нелепых тревог этих дней. И, задумавшись о ней, он вдруг почувствовал, что эта девушка незаметно выросла в глазах его, но выросла где-то в стороне от Лидии и не затемняя ее.
— Вы, Самгин, рассуждаете наивно. У вас в голове каша. Невозможно понять: кто вы? Идеалист? Нет. Скептик? Не похоже. Да и когда
бы вам, юноша, нажить скепсис? Вот у Туробоева скептицизм законен; это мироощущение человека, который
хорошо чувствует, что его класс сыграл свою роль и быстро сползает по наклонной плоскости в небытие.
Он снял фуражку, к виску его прилипла прядка волос, и только одна была неподвижна, а остальные вихры шевелились и дыбились. Клим вздохнул, —
хорошо красив был Макаров. Это ему следовало
бы жениться на Телепневой. Как глупо все. Сквозь оглушительный шум улицы Клим слышал...
Клим Самгин думал, что было
бы хорошо, если б кто-то очень внушительный, даже — страшный крикнул на этих людей...
Он чувствовал, что «этого» ему вполне достаточно и что все было
бы хорошо, если б Лидия молчала.
— Ему надо
бы хорошо писать, он — может.
— Вот — дура! Почти готова плакать, — сказала она всхлипнув. — Знаешь, я все-таки добилась, что и он влюбился, и было это так
хорошо, такой он стал… необыкновенно удивленный. Как
бы проснулся, вылез из мезозойской эры, выпутался из созвездий, ручонки у него длинные, слабые, обнимает, смеется… родился второй раз и — в другой мир.
Она мешала Самгину обдумывать будущее, видеть себя в нем значительным человеком, который живет устойчиво, пользуется известностью, уважением; обладает
хорошо вышколенной женою, умелой хозяйкой и скромной женщиной, которая однако способна говорить обо всем более или менее грамотно. Она обязана неплохо играть роль хозяйки маленького салона, где собирался
бы кружок людей, серьезно занятых вопросами культуры, и где Клим Самгин дирижирует настроением, создает каноны, законодательствует.
Они, видимо,
хорошо знали технику процесса, знали, каков будет приговор, держались спокойно, как люди, принужденные выполнять неизбежную, скучную формальность, без которой можно
бы обойтись; они отвечали на вопросы так же механически кратко и вежливо, как механически скучно допрашивали их председательствующий и обвинитель.
Самгин выпил рюмку коньяка, подождал, пока прошло ощущение ожога во рту, и выпил еще. Давно уже он не испытывал столь острого раздражения против людей, давно не чувствовал себя так одиноким. К этому чувству присоединялась тоскливая зависть, — как
хорошо было
бы обладать грубой дерзостью Кутузова, говорить в лицо людей то, что думаешь о них. Сказать
бы им...
Кроме этих слов, он ничего не помнил, но зато эти слова помнил слишком
хорошо и, тыкая красным кулаком в сторону дирижера, как
бы желая ударить его по животу, свирепея все более, наливаясь кровью, выкатывая глаза, орал на разные голоса...
—
Хорошо — приятно глядеть на вас, — говорила Анфимьевна, туго улыбаясь, сложив руки на животе. — Нехорошо только, что на разных квартирах живете, и дорого это, да и не закон будто! Переехали
бы вы, Клим Иванович, в Любашину комнату.
И быстро, — как
бы отвечая учителю
хорошо выученный урок, — рассказала вполголоса...
Он выработал манеру говорить без интонаций, говорил, как
бы цитируя серьезную книгу, и был уверен, что эта манера, придавая его словам солидность,
хорошо скрывает их двусмысленность. Но от размышлений он воздерживался, предпочитая им «факты». Он тоже читал вслух письма брата, всегда унылые.
— Странно? — переспросила она, заглянув на часы, ее подарок, стоявшие на столе Клима. — Ты
хорошо сделаешь, если дашь себе труд подумать над этим. Мне кажется, что мы живем… не так, как могли
бы! Я иду разговаривать по поводу книгоиздательства. Думаю, это — часа на два, на три.
— Это — не Рокамболь, а самозванство и вреднейшая чепуха. Это, знаете, самообман и заблуждение, так сказать, игра собою и кроме как по морде — ничего не заслуживает. И, знаете,
хорошо, что суд в такие штуки не вникает, а то
бы — как судить? Игра, господи боже мой, и такая в этом скука, что — заплакать можно…
«Она ведет себя, точно провинциалка пред столичной знаменитостью», — подумал Самгин, чувствуя себя лишним и как
бы взвешенным в воздухе. Но он
хорошо видел, что Варвара ведет беседу бойко, даже задорно, выспрашивает Кутузова с ловкостью. Гость отвечал ей охотно.
— Очень
хорошо. Ты займись им. Можно использовать более широко. Ты не пробовал уговорить его пойти на службу в охранное отделение? Я
бы на твоем месте попробовала.
— Дети? — испуганно повторила Дуняша. — Вот уж не могу вообразить, что у меня — дети! Ужасно неловко было
бы мне с ними. Я очень
хорошо помню, какая была маленькой. Стыдно было
бы мне… про себя даже совсем нельзя рассказать детям, а они ведь спросят!
— Ой, как тебя ушибло! На, выпей скорее… И возьми-ко себя в руки…
Хорошо, что болвана Мишки нет, побежал туда, а то
бы… Он с фантазией. Ну, довольно, Клим, сядь!
— Уморительно! Черт, до чего дожили, а? Вроде Англии. Он — в мантии, а они — во фраках! Человек во фраке напоминает стрижа. Их
бы в кафтаны какие-нибудь нарядить.
Хорошо одетый человек меньше на дурака похож.
— Даже с друзьями — ссорятся, если живут близко к ним. Германия — не друг вам, а очень завистливый сосед, и вы будете драться с ней. К нам, англичанам, у вас неправильное отношение. Вы могли
бы хорошо жить с нами в Персии, Турции.
— Любила мелочишки Варвара Кирилловна, а — деловая была женщина и вкус денег знала
хорошо. Была
бы богатой.
Он снова захохотал, Дронов. А Клим Иванович Самгин, пользуясь паузой, попытался найти для Дронова еще несколько ценных фраз, таких, которые не могли
бы вызвать спора. Но необходимые фразы не являлись, и думать о Дронове, определять его отношение к прочитанному — не хотелось. Было
бы хорошо, если б этот пошляк и нахал ушел, провалился сквозь землю, вообще — исчез и, если можно, навсегда. Его присутствие мешало созревать каким-то очень важным думам Самгина о себе.
— Московские события пятого года я
хорошо знаю, но у меня по этому поводу есть свое мнение, и — будучи высказано мною сейчас, — оно отвело
бы нас далеко в сторону от избранной мною темы.
И вот он сидит в углу дымного зала за столиком, прикрытым тощей пальмой, сидит и наблюдает из-под широкого, веероподобного листа. Наблюдать — трудно, над столами колеблется пелена сизоватого дыма, и лица людей плохо различимы, они как
бы плавают и тают в дыме, все глаза обесцвечены, тусклы. Но
хорошо слышен шум голосов, четко выделяются громкие, для всех произносимые фразы, и, слушая их, Самгин вспоминает страницы ужина у банкира, написанные Бальзаком в его романе «Шагреневая кожа».
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему всё
бы только рыбки! Я не иначе хочу, чтоб наш дом был первый в столице и чтоб у меня в комнате такое было амбре, чтоб нельзя было войти и нужно
бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза и нюхает.)Ах, как
хорошо!
Хлестаков (пишет).Ну,
хорошо. Отнеси только наперед это письмо; пожалуй, вместе и подорожную возьми. Да зато, смотри, чтоб лошади хорошие были! Ямщикам скажи, что я буду давать по целковому; чтобы так, как фельдъегеря, катили и песни
бы пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин умрет со смеху…
Купцы. Да уж куда милость твоя ни запроводит его, все будет
хорошо, лишь
бы, то есть, от нас подальше. Не побрезгай, отец наш, хлебом и солью: кланяемся тебе сахарцом и кузовком вина.
Стародум. Как! А разве тот счастлив, кто счастлив один? Знай, что, как
бы он знатен ни был, душа его прямого удовольствия не вкушает. Вообрази себе человека, который
бы всю свою знатность устремил на то только, чтоб ему одному было
хорошо, который
бы и достиг уже до того, чтоб самому ему ничего желать не оставалось. Ведь тогда вся душа его занялась
бы одним чувством, одною боязнию: рано или поздно сверзиться. Скажи ж, мой друг, счастлив ли тот, кому нечего желать, а лишь есть чего бояться?
— Это точно, что с правдой жить
хорошо, — отвечал бригадир, — только вот я какое слово тебе молвлю: лучше
бы тебе, древнему старику, с правдой дома сидеть, чем беду на себя накликать!