Неточные совпадения
Повторялось
то же, что было с книгами: рассказы Клима о прочитанном были подробны, точны, но яркое
исчезало.
Но, не слушая или не слыша возражений, толстовец искусно — как находил Клим — изображал жуткую картину: безграничная, безмолвная
тьма, в ней, золотыми червячками, дрожат, извиваются Млечные Пути, возникают и
исчезают миры.
Куда
исчезает та странная сущность, которую мы называем душою?
Разыгрался ветер, шумели сосны, на крыше что-то приглушенно посвистывало; лунный свет врывался в комнату,
исчезал в ней, и снова ее наполняли шорохи и шепоты
тьмы. Ветер быстро рассеял короткую ночь весны, небо холодно позеленело. Клим окутал одеялом голову, вдруг подумав...
Самгин сердился на Лютова за
то, что он вовлек его в какую-то неприятную и, кажется, опасную авантюру, и на себя сердился за
то, что так легко уступил ему, но над злостью преобладало удивление и любопытство. Он молча слушал раздраженную воркотню Лютова и оглядывался через плечо свое: дама с красным зонтиком
исчезла.
—
Тем они и будут сыты. Ты помни, что все это — народ недолговечный, пройдет еще недель пять, шесть, и — они
исчезнут. Обещать можно все, но проживут и без реформ!
И в
тот же вечер
исчез, точно камень, упавший в реку.
— Лечат? Кого? — заговорил он громко, как в столовой дяди Хрисанфа, и уже в две-три минуты его окружило человек шесть темных людей. Они стояли молча и механически однообразно повертывали головы
то туда, где огненные вихри заставляли трактиры подпрыгивать и падать, появляться и
исчезать,
то глядя в рот Маракуева.
Комната наполнилась непроницаемой
тьмой, и Лидия
исчезла в ней. Самгин, протянув руки, поискал ее, не нашел и зажег спичку.
Рассказывая Спивак о выставке, о ярмарке, Клим Самгин почувствовал, что умиление, испытанное им, осталось только в памяти, но как чувство —
исчезло. Он понимал, что говорит неинтересно. Его стесняло желание найти свою линию между неумеренными славословиями одних газет и ворчливым скептицизмом других, а кроме
того, он боялся попасть в тон грубоватых и глумливых статеек Инокова.
Он вышел в большую комнату, место детских игр в зимние дни, и долго ходил по ней из угла в угол, думая о
том, как легко
исчезает из памяти все, кроме
того, что тревожит. Где-то живет отец, о котором он никогда не вспоминает, так же, как о брате Дмитрии. А вот о Лидии думается против воли. Было бы не плохо, если б с нею случилось несчастие, неудачный роман или что-нибудь в этом роде. Было бы и для нее полезно, если б что-нибудь согнуло ее гордость. Чем она гордится? Не красива. И — не умна.
Зачем ему эти поля, мужики и вообще все
то, что возбуждает бесконечные, бесплодные думы, в которых так легко
исчезает сознание внутренней свободы и права жить по своим законам, теряется ощущение своей самости, оригинальности и думаешь как бы тенями чужих мыслей?
— Самгин? Здравствуйте. Я видел вас там, у этого быка, хотел подойти, а вы вдруг
исчезли, — сдерживая голос, осматривая безлюдную улицу, говорил Кутузов. — Я ведь к вам,
то есть не к вам, а к Сомовой…
Утешающим тоном старшей, очень ласково она стала говорить вещи, с детства знакомые и надоевшие Самгину. У нее были кое-какие свои наблюдения, анекдоты, но она говорила не навязывая, не убеждая, а как бы разбираясь в
том, что знала. Слушать ее тихий, мягкий голос было приятно, желание высмеять ее —
исчезло. И приятна была ее доверчивость. Когда она подняла руки, чтоб поправить платок на голове, Самгин поймал ее руку и поцеловал. Она не протестовала, продолжая...
— На втором полотне все краски обесцвечены, фигурки уже не крылаты, а выпрямлены; струистость, дававшая впечатление безумных скоростей, —
исчезла, а главное в
том, что и картина
исчезла, осталось нечто вроде рекламы фабрики красок — разноцветно тусклые и мертвые полосы.
— Да, напечатал. Похваливают. А по-моему — ерунда! К
тому же цензор или редактор поправили рукопись так, что смысл
исчез, а скука — осталась. А рассказишко-то был написан именно против скуки. Ну, до свидания, мне — сюда! — сказал он, схватив руку Самгина горячей рукой. — Все — бегаю. Места себе ищу, — был в Польше, в Германии, на Балканах, в Турции был, на Кавказе. Неинтересно. На Кавказе, пожалуй, всего интереснее.
Флаг
исчез, его взял и сунул за пазуху синеватого пальто человек, похожий на солдата.
Исчез в толпе и
тот, кто поднял флаг, а из-за спины Самгина, сильно толкнув его, вывернулся жуткий кочегар Илья и затрубил, разламывая толпу, пробиваясь вперед...
Изредка, воровато и почти бесшумно, как рыба в воде, двигались быстрые, черные фигурки людей. Впереди кто-то дробно стучал в стекла, потом стекло, звякнув, раскололось, прозвенели осколки, падая на железо, взвизгнула и хлопнула калитка, встречу Самгина кто-то очень быстро пошел и внезапно
исчез, как бы провалился в землю. Почти в
ту же минуту из-за угла выехали пятеро всадников, сгрудились, и один из них испуганно крикнул...
Спивак, несмотря на
то что сын ее лежал опасно больной, была почти невидима, с утра
исчезала куда-то, являлась на полчаса, на час и снова
исчезала.
Самгин в одной штанине бросился к постели, выхватил из ночного столика браунинг, но, бросив его на постель, надел брюки, туфли, пиджак и снова подбежал к окну; солдат, стрелявший с колена, переваливаясь с бока на бок, катился по мостовой на панель,
тот, что был впереди его, —
исчез, а трое все еще лежали, стреляя.
Стало холодно, — вздрогнув, он закрыл форточку. Космологическая картина
исчезла, а Клим Самгин остался, и было совершенно ясно, что и это тоже какой-то нереальный человек, очень неприятный и даже как бы совершенно чужой
тому, кто думал о нем, в незнакомом деревянном городе, под унылый, испуганный вой собак.
Было в нем что-то устойчиво скучное, упрямое. Каждый раз, бывая у Марины, Самгин встречал его там, и это было не очень приятно, к
тому же Самгин замечал, что англичанин выспрашивает его, точно доктор — больного. Прожив в городе недели три, Крэйтон
исчез.
Пред весною
исчез Миша, как раз в
те дни, когда для него накопилось много работы, и после
того, как Самгин почти примирился с его существованием. Разозлясь, Самгин решил, что у него есть достаточно веский повод отказаться от услуг юноши. Но утром на четвертый день позвонил доктор городской больницы и сообщил, что больной Михаил Локтев просит Самгина посетить его. Самгин не успел спросить, чем болен Миша, — доктор повесил трубку; но приехав в больницу, Клим сначала пошел к доктору.
«Идол. Златоглазый идол», — с чувством восхищения подумал он, но это чувство тотчас
исчезло, и Самгин пожалел — о себе или о ней? Это было не ясно ему. По мере
того как она удалялась, им овладевала смутная тревога. Он редко вспоминал о
том, что Марина — член какой-то секты. Сейчас вспомнить и думать об этом было почему-то особенно неприятно.
Религиозные настроения и вопросы метафизического порядка никогда не волновали Самгина, к
тому же он видел, как быстро религиозная мысль Достоевского и Льва Толстого потеряла свою остроту, снижаясь к блудному пустословию Мережковского, становилась бесстрастной в холодненьких словах полунигилиста Владимира Соловьева, разлагалась в хитроумии чувственника Василия Розанова и тонула,
исчезала в туманах символистов.
Самгин отметил: человек этот стал серьезнее и симпатичней говорить после
того, как
исчез Попов.
Самгин, как всегда, слушал, курил и молчал, воздерживаясь даже от кратких реплик. По стеклам окна ползал дым папиросы, за окном, во
тьме, прятались какие-то холодные огни, изредка вспыхивал новый огонек, скользил,
исчезал, напоминая о кометах и о жизни уже не на окраине города, а на краю какой-то глубокой пропасти, неисчерпаемой
тьмы. Самгин чувствовал себя как бы наполненным густой, теплой и кисловатой жидкостью, она колебалась, переливалась в нем, требуя выхода.
Когда он вышел из дома на площадь, впечатление пустоты
исчезло, сквозь
тьму и окаменевшие в ней деревья Летнего сада видно было тусклое пятно белого здания, желтые пятна огней за Невой.
Веселая ‹девица›, приготовив утром кофе, —
исчезла. Он целый день питался сардинами и сыром, съел все, что нашел в кухне, был голоден и обозлен. Непривычная темнота в комнате усиливала впечатление оброшенности, темнота вздрагивала, точно пытаясь погасить огонь свечи, а ее и без
того хватит не больше, как на четверть часа. «Черт вас возьми…»