Неточные совпадения
Как раньше, он смотрел на всех теми
же смешными глазами человека, которого только что разбудили, но
теперь он смотрел обиженно, угрюмо и так шевелил губами, точно хотел закричать, но не решался.
Теперь, когда Клим большую часть дня проводил вне дома, многое ускользало от его глаз, привыкших наблюдать, но все
же он видел, что в доме становится все беспокойнее, все люди стали иначе ходить и даже двери хлопают сильнее.
— Ведь у нас не произносят: Нестор, а — Нестер, и мне пришлось бы подписывать рассказы Нестерпимов. Убийственно. К тому
же теперь в моде производить псевдонимы по именам жен: Верин, Валин, Сашин, Машин…
— Значит — явочной квартиры — нет? И кружков — нет? Странно. Что
же теперь делают?
Хотя
теперь политика не в моде, так
же как турнюры, но все-таки существует инерция и существуют староверы.
Та грубоватость, которую Клим знал в ней с детства,
теперь принимала формы, смущавшие его своей резкостью. Говорить с Лидией было почти невозможно, она и ему ставила тот
же вопрос...
Он молчал, гладя ее голову ладонью. Сквозь шелк ширмы, вышитой фигурами серебряных птиц, он смотрел на оранжевое пятно лампы, тревожно думая: что
же теперь будет? Неужели она останется в Петербурге, не уедет лечиться? Он ведь не хотел, не искал ее ласк. Он только пожалел ее.
— Нет, — что
же? Ее красота требует достойной рамы. Володька — богат. Интересен. Добрый — до смешного. Кончил — юристом,
теперь — на историко-филологическом. Впрочем, он — не учится, — влюблен, встревожен и вообще пошел вверх ногами.
— О, боже мой, можешь представить: Марья Романовна, — ты ее помнишь? — тоже была арестована, долго сидела и
теперь выслана куда-то под гласный надзор полиции! Ты — подумай: ведь она старше меня на шесть лет и все еще… Право
же, мне кажется, что в этой борьбе с правительством у таких людей, как Мария, главную роль играет их желание отомстить за испорченную жизнь…
— Перенесли его в часовенку, а домой не хотят отпускать, очень упрашивали не брать домой Хрисанфа Васильевича. Судите сами, говорят, какие
же теперь возможные похороны, когда торжество.
— На днях купец, у которого я урок даю, сказал: «Хочется блинов поесть, а знакомые не умирают». Спрашиваю: «Зачем
же нужно вам, чтоб они умирали?» — «А блин, говорит, особенно хорош на поминках». Вероятно,
теперь он поест блинов…
— Я ведь никогда не чувствовала, что есть Россия, кроме Москвы. Конечно, учила географию, но — что
же география? Каталог вещей, не нужных мне. А
теперь вот вижу, что существует огромная Россия и ты прав: плохое в ней преувеличивают нарочно, из соображений политических.
— Я понимаю: ты — умный, тебя раздражает, что я не умею рассказывать. Но — не могу я! Нет
же таких слов! Мне
теперь кажется, что я видела этот сон не один раз, а — часто. Еще до рождения видела, — сказала она, уже улыбаясь. — Даже — до потопа!
— Что-с, подложили свинью вам, марксистам, народники, ага! Теперь-с, будьте уверены, — молодежь пойдет за ними, да-а! Суть акта не в том, что министр, — завтра
же другого сделают, как мордва идола, суть в том, что молодежь с теми будет, кто не разговаривает, а действует, да-с!
— Не слыхал. Впрочем — что
же?
Теперь все эсеры…
За ним так
же торопливо и озабоченно шли другие видные члены «Союза русского народа»: бывший парикмахер,
теперь фабрикант «искусственных минеральных вод» Бабаев; мясник Коробов; ассенизатор Лялечкин; банщик Домогайлов; хозяин скорняжной мастерской Затиркин, непобедимый игрок в шашки, человек плоскогрудый, плосколицый, с равнодушными глазами.
«Поярков», — признал Клим, входя в свою улицу. Она встретила его шумом работы, таким
же, какой он слышал вчера. Самгин пошел тише, пропуская в памяти своей жильцов этой улицы, соображая: кто из них может строить баррикаду? Из-за угла вышел студент, племянник акушерки, которая раньше жила в доме Варвары, а
теперь — рядом с ним.
Думалось трезво и даже удовлетворенно, — видеть такой жалкой эту давно чужую женщину было почти приятно. И приятно было слышать ее истерический визг, — он проникал сквозь дверь. О том, чтоб разорвать связь с Варварой, Самгин никогда не думал серьезно;
теперь ему казалось, что истлевшая эта связь лопнула. Он спросил себя, как это оформить: переехать завтра
же в гостиницу? Но — все и всюду бастуют…
— Кто
же это блудит, а? В запрошлом году у нас, в Сибири, солдаты блудили, ну, а
теперь?
Теперь, когда Анфимьевна, точно головня, не могла ни вспыхнуть, ни угаснуть, а день и ночь храпела, ворочалась, скрипя деревянной кроватью, —
теперь Настя не вовремя давала ему чай, кормила все хуже, не убирала комнат и постель. Он понимал, что ей некогда служить ему, но все
же было обидно и неудобно.
«Но ведь ты тоже убил», — хотелось сказать Самгину, однако он промолчал, пристально разглядывая благообразное, прежде сытое, тугое, а
теперь осунувшееся лицо Николая; волосы небогатой, но раньше волнистой бороды его странно обвисли и как-то выпрямились. И все тем
же строгим голосом он говорил...
— Должна
же ты знать, как
теперь опасно…
— Что
же теперь будет делать партия?
Но Клим узнал, это — Марина Премирова, такая
же монументальная, какой была в девицах;
теперь она стала выше, стройнее.
Самгин швырнул газету на пол, закрыл глаза, и тотчас перед ним возникла картина ночного кошмара, закружился хоровод его двойников, но
теперь это были уже не тени, а люди, одетые так
же, как он, — кружились они медленно и не задевая его; было очень неприятно видеть, что они — без лиц, на месте лица у каждого было что-то, похожее на ладонь, — они казались троерукими. Этот полусон испугал его, — открыв глаза, он встал, оглянулся...
— В своей ли ты реке плаваешь? — задумчиво спросила она и тотчас
же усмехнулась, говоря: — Так — осталась от него кучка тряпок? А был большой… пакостник. Они трое: он, уездный предводитель дворянства да управляющий уделами — девчонок-подростков портить любили. Архиерей донос посылал на них в Петербург, — у него епархиалочку отбили, а он для себя берег ее.
Теперь она — самая дорогая распутница здесь. Вот, пришел, негодяй!
— Сами
же раскачивали, а
теперь, как закачалось все…
Он не скоро заметил, что люди слишком быстро уступают ему дорогу, а некоторые, приостанавливаясь, смотрят на него так, точно хотят догадаться: что
же он будет делать
теперь? Надел шляпу и пошел тише, свернув в узенькую, слабо освещенную улицу.
— Итак? Что
же у вас делают
теперь?
«При первой
же возможности перееду в Москву или в Петербург, — печально подумал Самгин. — Марина? Сегодня или завтра увижу ее, услышу снисходительные сентенции. Довольно! Где
теперь Безбедов?»
—
Теперь дело ставится так: истинная и вечная мудрость дана проклятыми вопросами Ивана Карамазова. Иванов-Разумник утверждает, что решение этих вопросов не может быть сведено к нормам логическим или этическим и, значит, к счастью, невозможно. Заметь: к счастью! «Проблемы идеализма» — читал? Там Булгаков спрашивает: чем отличается человечество от человека? И отвечает: если жизнь личности — бессмысленна, то так
же бессмысленны и судьбы человечества, — здорово?
— Как
же быть, Петр Васильевич, батюшко мой? Весной — объединенное дворянство заявило себя против политических реформ,
теперь вот наше, московское, высказалось за неприкосновенность самодержавия, а — мы-то, промышленники-то, как
же, а?
— Гюйо? — гудел Говорков. — Кто
же теперь читает Гюйо?
Он и раньше был внешне несколько похож на Дронова, такой
же кругленький, крепкий, звонкий, но раньше это сходство только подчеркивало неуклюжесть Ивана, а
теперь Дронов казался пригляднее.
— Ты бы, дурак, молчал, не путался в разговор старших-то. Война — не глупость. В пятом году она вон как народ расковыряла. И
теперь, гляди, то
же будет… Война — дело страшное…
— Ну — что ж? Значит, вы — анархист, — пренебрежительно сказал его оппонент, Алексей Гогин; такой
же щеголь, каким был восемь лет тому назад, он сохранил веселый блеск быстрых глаз, но
теперь в блеске этом было нечто надменное, ироническое, его красивый мягкий голос звучал самодовольно, решительно. Гогин заметно пополнел, и красиво прихмуренные брови делали холеное лицо его как-то особенно значительным.
— Я не склонен преувеличивать заслуги Англии в истории Европы в прошлом, но
теперь я говорю вполне уверенно: если б Англия не вступила в бой за Францию, немцы уже разбили бы ее, грабили, зверски мучили и то
же самое делали бы у вас… с вами.
Курчавая борода егеря была когда-то такой
же черной, как его густейшие брови,
теперь она была обескрашена сединой, точно осыпана крупной солью; голос его звучал громко, но однотонно, жестяно, и вся тускло-серая фигура егеря казалась отлитой из олова.