Неточные совпадения
Небольшого роста, угловатый,
с рыжей, расколотой надвое бородкой и медного
цвета волосами до плеч, учитель смотрел
на все очень пристально и как бы издалека.
Уроки Томилина становились все более скучны, менее понятны, а сам учитель как-то неестественно разросся в ширину и осел к земле. Он переоделся в белую рубаху
с вышитым воротом,
на его голых, медного
цвета ногах блестели туфли зеленого сафьяна. Когда Клим, не понимая чего-нибудь, заявлял об этом ему, Томилин, не сердясь, но
с явным удивлением, останавливался среди комнаты и говорил почти всегда одно и то же...
Как будто память
с таинственной силой разрасталась кустом, цветущим
цветами, смотреть
на которые немного стыдно, очень любопытно и приятно.
Землистого
цвета лицо, седые редкие иглы подстриженных усов, голый, закоптевший череп
с остатками кудрявых волос
на затылке, за темными, кожаными ушами, — все это делало его похожим
на старого солдата и
на расстриженного монаха.
Она даже вздрогнула, руки ее безжизненно сползли
с плеч. Подняв к огню лампы маленькую и похожую
на цветок с длинным стеблем рюмку, она полюбовалась ядовито зеленым
цветом ликера, выпила его и закашлялась, содрогаясь всем телом, приложив платок ко рту.
Рядом
с нею села Марина, в пышном, сиреневого
цвета платье,
с буфами
на плечах, со множеством складок и оборок, которые расширяли ее мощное тело; против сердца ее, точно орден, приколоты маленькие часы
с эмалью.
Шагая по тепленьким, озорниковато запутанным переулкам, он обдумывал, что скажет Лидии, как будет вести себя, беседуя
с нею; разглядывал пестрые, уютные домики
с ласковыми окнами,
с цветами на подоконниках. Над заборами поднимались к солнцу ветви деревьев, в воздухе чувствовался тонкий, сладковатый запах только что раскрывшихся почек.
Клим ел, чтоб не говорить, и незаметно осматривал чисто прибранную комнату
с цветами на подоконниках,
с образами в переднем углу и олеографией
на стене, олеография изображала сытую женщину
с бубном в руке, стоявшую у колонны.
Ручной чижик, серенький
с желтым, летал по комнате, точно душа дома; садился
на цветы, щипал листья, качаясь
на тоненькой ветке, трепеща крыльями; испуганный осою, которая, сердито жужжа, билась о стекло, влетал в клетку и пил воду, высоко задирая смешной носишко.
С телеги, из-под нового брезента, высунулась и просительно нищенски тряслась голая по плечо рука, окрашенная в синий и красный
цвета,
на одном из ее пальцев светилось золотое кольцо.
С плеч ее по руке до кисти струилась легкая ткань жемчужного
цвета, кожа рук, просвечивая сквозь нее, казалась масляной. Она была несравнимо красивее Лидии, и это раздражало Клима. Раздражал докторальный и деловой тон ее, книжная речь и то, что она, будучи моложе Веры Петровны лет
на пятнадцать, говорила
с нею, как старшая.
Это была первая фраза, которую Клим услыхал из уст Радеева. Она тем более удивила его, что была сказана как-то так странно, что совсем не сливалась
с плотной, солидной фигуркой мельника и его тугим, крепким лицом воскового или, вернее, медового
цвета. Голосок у него был бескрасочный, слабый, говорил он
на о,
с некоторой натугой, как говорят после длительной болезни.
Сегодня она была особенно похожа
на цыганку: обильные, курчавые волосы, которые она никогда не могла причесать гладко, суховатое, смуглое лицо
с горячим взглядом темных глаз и длинными ресницами, загнутыми вверх, тонкий нос и гибкая фигура в юбке
цвета бордо, узкие плечи, окутанные оранжевой шалью
с голубыми
цветами.
Изнеженные персы
с раскрашенными бородами стояли у клумбы
цветов, высокий старик
с оранжевой бородой и пурпурными ногтями, указывая
на цветы длинным пальцем холеной руки, мерно, как бы читая стихи, говорил что-то почтительно окружавшей его свите.
В кошомной юрте сидели
на корточках девять человек киргиз чугунного
цвета; семеро из них
с великой силой дули в длинные трубы из какого-то глухого к музыке дерева; юноша,
с невероятно широким переносьем и черными глазами где-то около ушей, дремотно бил в бубен, а игрушечно маленький старичок
с лицом, обросшим зеленоватым мохом, ребячливо колотил руками по котлу, обтянутому кожей осла.
Клим, не ответив, улыбнулся; его вдруг рассмешила нелепо изогнутая фигура тощего человека в желтой чесунче,
с желтой шляпой в руке,
с растрепанными волосами пенькового
цвета; красные пятна
на скулах его напоминали о щеках клоуна.
Шли в гору по тихой улице, мимо одноэтажных, уютных домиков в три, в пять окон
с кисейными занавесками,
с цветами на подоконниках.
Раскрашенный в
цвета осени, сад был тоже наполнен красноватой духотой; уже несколько дней жара угрожала дождями, но ветер разгонял облака и, срывая желтый лист
с деревьев, сеял
на город пыль.
На стенах, среди темных квадратиков фотографий и гравюр, появились две мрачные репродукции: одна
с картины Беклина — пузырчатые морские чудовища преследуют светловолосую, несколько лысоватую девушку, запутавшуюся в морских волнах, окрашенных в
цвет зеленого ликера; другая
с картины Штука «Грех» — нагое тело дородной женщины обвивал толстый змей, положив
на плечо ее свою тупую и глупую голову.
В черном плаще, в широкой шляпе
с загнутыми полями и огромным пепельного
цвета пером,
с тростью в руке, она имела вид победоносный, великолепное лицо ее было гневно нахмурено. Самгин несколько секунд смотрел
на нее
с почтительным изумлением, сняв фуражку.
В чистеньком городке,
на тихой, широкой улице
с красивым бульваром посредине, против ресторана,
на веранде которого, среди
цветов, играл струнный оркестр, дверь солидного, но небольшого дома, сложенного из гранита, открыла Самгину плоскогрудая, коренастая женщина в сером платье и, молча выслушав его объяснения, провела в полутемную комнату, где
на широком диване у открытого, но заставленного окна полулежал Иван Акимович Самгин.
Лицо тоже измятое, серое,
с негустой порослью волос лубочного
цвета,
на подбородке волосы обещали вырасти острой бородою; по углам очень красивого рта свешивались — и портили рот — длинные, жидкие усы.
— Выпейте
с нами, мудрец, — приставал Лютов к Самгину. Клим отказался и шагнул в зал, встречу аплодисментам. Дама в кокошнике отказалась петь,
на ее место встала другая, украинка,
с незначительным лицом, вся в
цветах, в лентах, а рядом
с нею — Кутузов. Он снял полумаску, и Самгин подумал, что она и не нужна ему, фальшивая серая борода неузнаваемо старила его лицо. Толстый маркиз впереди Самгина сказал...
На барьерах лож, рядом
с коробками конфект, букетами
цветов, лежали груди, и в их обнаженности было что-то от хвастовства нищих, которые показывают уродства свои для того, чтоб разжалобить.
Патрон был мощный человек лет за пятьдесят,
с большою, тяжелой головой в шапке густых, вихрастых волос сивого
цвета,
с толстыми бровями; эти брови и яркие, точно у женщины, губы, поджатые брезгливо или скептически, очень украшали его бритое лицо актера
на роли героев.
Он человек среднего роста, грузный, двигается осторожно и почти каждое движение сопровождает покрякиванием. У него, должно быть, нездоровое сердце, под добрыми серого
цвета глазами набухли мешки.
На лысом его черепе, над ушами, поднимаются, как рога, седые клочья, остатки пышных волос; бороду он бреет; из-под мягкого носа его уныло свисают толстые, казацкие усы, под губою — остренький хвостик эспаньолки. К Алексею и Татьяне он относится
с нескрываемой, грустной нежностью.
На станции ее знали, дородная баба, называя ее по имени и отчеству, сочувственно охая, увела ее куда-то, и через десяток минут Никонова воротилась в пестрой юбке, в красной кофте, одетой, должно быть,
на голое тело; голова ее была повязана желтым платком
с цветами.
— И потом еще картина: сверху простерты две узловатые руки зеленого
цвета с красными ногтями,
на одной — шесть пальцев,
на другой — семь. Внизу пред ними,
на коленях, маленький человечек снял
с плеч своих огромную, больше его тела, двуличную голову и тонкими, длинными ручками подает ее этим тринадцати пальцам. Художник объяснил, что картина названа: «В руки твои предаю дух мой». А руки принадлежат дьяволу, имя ему Разум, и это он убил бога.
Говорила чья-то круглая, мягкая спина в измятой чесунче, чесунча
на спине странно шевелилась, точно под нею бегали мыши, в спину неловко вставлена лысоватая голова
с толстыми ушами синеватого
цвета. Самгин подумал, что большинство людей и физически тоже безобразно. А простых людей как будто и вовсе не существует. Некоторые притворяются простыми, но, в сущности, они подобны алгебраическим задачам
с тремя — со многими — неизвестными.
Являлся чиновник особых поручений при губернаторе Кианский, молодой человек в носках одного
цвета с галстуком, фиолетовый протопоп Славороссов; благообразный, толстенький тюремный инспектор Топорков, человек
с голым черепом, похожим
на огромную, уродливую жемчужину «барок»,
с невидимыми глазами
на жирненьком лице и
с таким же, почти невидимым, носом, расплывшимся между розовых щечек, пышных, как у здорового ребенка.
Знакомый, уютный кабинет Попова был неузнаваем; исчезли
цветы с подоконников,
на месте их стояли аптечные склянки
с хвостами рецептов, сияла насквозь пронзенная лучом солнца бутылочка красных чернил, лежали пухлые, как подушки, «дела» в синих обложках; торчал вверх дулом старинный пистолет, перевязанный у курка галстуком белой бумажки.
Проходя мимо лагерей, он увидал над гребнем ямы от солдатской палатки характерное лицо Ивана Дронова, расширенное неприятной, заигрывающей улыбкой. Голова Дронова обнажена, и встрепанные волосы почти одного
цвета с жухлым дерном.
На десяток шагов дальше от нее она была бы неразличима. Самгин прикоснулся рукою к шляпе и хотел пройти мимо, но Дронов закричал...
В том, что говорили у Гогиных, он не услышал ничего нового для себя, — обычная разноголосица среди людей, каждый из которых боится порвать свою веревочку, изменить своей «системе фраз». Он привык думать, что хотя эти люди строят мнения
на фактах, но для того, чтоб не считаться
с фактами. В конце концов жизнь творят не бунтовщики, а те, кто в эпохи смут накопляют силы для жизни мирной. Придя домой, он записал свои мысли, лег спать, а утром Анфимьевна, в платье
цвета ржавого железа, подавая ему кофе, сказала...
Молодой человек говорил что-то о Стендале, Овидии, голос у него был звонкий, но звучал обиженно, плоское лицо украшали жиденькие усы и такие же брови, но они, одного
цвета с кожей, были почти невидимы, и это делало молодого человека похожим
на скопца.
Самгин вынул из кармана брюк часы, они показывали тридцать две минуты двенадцатого. Приятно было ощущать
на ладони вескую теплоту часов. И вообще все было как-то необыкновенно, приятно-тревожно. В небе тает мохнатенькое солнце медового
цвета.
На улицу вышел фельдшер Винокуров
с железным измятым ведром, со скребком, посыпал лужу крови золою, соскреб ее снова в ведро. Сделал он это так же быстро и просто, как просто и быстро разыгралось все необыкновенное и страшное
на этом куске улицы.
Самгин смотрел
на нее
с удовольствием и аппетитом, улыбаясь так добродушно, как только мог. Она — в бархатном платье
цвета пепла, кругленькая, мягкая. Ее рыжие, гладко причесанные волосы блестели, точно красноватое, червонное золото; нарумяненные морозом щеки, маленькие розовые уши, яркие, подкрашенные глаза и ловкие, легкие движения — все это делало ее задорной девчонкой, которая очень нравится сама себе, искренно рада встрече
с мужчиной.
На лестницу вбежали двое молодых людей
с корзиной
цветов, навстречу им двигалась публика, — человек
с широкой седой бородой, одетый в поддевку, говорил...
Белые двери привели в небольшую комнату
с окнами
на улицу и в сад. Здесь жила женщина. В углу, в
цветах, помещалось
на мольберте большое зеркало без рамы, — его сверху обнимал коричневыми лапами деревянный дракон. У стола — три глубоких кресла, за дверью — широкая тахта со множеством разноцветных подушек, над нею,
на стене, — дорогой шелковый ковер, дальше — шкаф, тесно набитый книгами, рядом
с ним — хорошая копия
с картины Нестерова «У колдуна».
За стеклами ее очков он не видел глаз, но нашел, что лицо ее стало более резко цыганским, кожа —
цвета бумаги, выгоревшей
на солнце; тонкие, точно рисунок пером, морщинки около глаз придавали ее лицу выражение улыбчивое и хитроватое; это не совпадало
с ее жалобными словами.
Седой военный ловко подбросил Дуняшу
на ступеньки вагона, и вместе
с этим он как бы толкнул вагон, — провожатые хлопали ладонями, Дуняша бросала им
цветы.
Он вскочил из-за стола, точно собираясь идти куда-то, остановился у окна в
цветах, вытер салфеткой пот
с лица, швырнул ее
на пол и, широко размахнув руками, просипел...
Он — среднего роста, но так широкоплеч, что казался низеньким. Под изорванным пиджаком неопределенного
цвета на нем — грязная, холщовая рубаха,
на ногах — серые, клетчатые брюки
с заплатами и растоптанные резиновые галоши. Широкое, скуластое лицо, маленькие, острые глаза и растрепанная борода придавали ему сходство
с портретами Льва Толстого.
Самгин, мигая, вышел в густой, задушенный кустарником сад; в густоте зарослей, под липами, вытянулся длинный одноэтажный дом,
с тремя колоннами по фасаду,
с мезонином в три окна, облепленный маленькими пристройками, — они подпирали его
с боков, влезали
на крышу. В этом доме кто-то жил, —
на подоконниках мезонина стояли
цветы. Зашли за угол, и оказалось, что дом стоит
на пригорке и задний фасад его — в два этажа. Захарий открыл маленькую дверь и посоветовал...
Поутру Самгин был в Женеве, а около полудня отправился
на свидание
с матерью. Она жила
на берегу озера, в маленьком домике, слишком щедро украшенном лепкой, похожем
на кондитерский торт. Домик уютно прятался в полукруге плодовых деревьев, солнце благосклонно освещало румяные плоды яблонь, под одной из них,
на мраморной скамье, сидела
с книгой в руке Вера Петровна в платье небесного
цвета, поза ее напомнила сыну снимок
с памятника Мопассану в парке Монсо.
Она привела сына в маленькую комнату
с мебелью в чехлах. Два окна были занавешены кисеей
цвета чайной розы, извне их затеняла зелень деревьев, мягкий сумрак был наполнен крепким запахом яблок, лента солнца висела в воздухе и, упираясь в маленький круглый столик, освещала
на нем хоровод семи слонов из кости и голубого стекла. Вера Петровна говорила тихо и поспешно...
В кухне — кисленький запах газа,
на плите, в большом чайнике, шумно кипит вода,
на белых кафельных стенах солидно сияет медь кастрюль, в углу, среди засушенных
цветов, прячется ярко раскрашенная статуэтка мадонны
с младенцем. Макаров сел за стол и, облокотясь, сжал голову свою ладонями, Иноков, наливая в стаканы вино, вполголоса говорит...
Но вот из-за кулис, под яростный грохот и вой оркестра, выскочило десятка три искусно раздетых девиц, в такт задорной музыки они начали выбрасывать из ворохов кружев и разноцветных лент голые ноги; каждая из них была похожа
на огромный махровый
цветок, ноги их трепетали, как пестики в лепестках, девицы носились по сцене
с такой быстротой, что, казалось, у всех одно и то же ярко накрашенное, соблазнительно улыбающееся лицо и что их гоняет по сцене бешеный ветер.
На щеках — синие пятна сбритой бороды, плотные черные усы коротко подстрижены, губы — толстые,
цвета сырого мяса, нос большой, измятый, брови — кустиками, над ними густая щетка черных
с проседью волос.
Рядом
с коляской, обгоняя ее со стороны Бердникова, шагала, играя удилами, танцуя, небольшая белая лошадь,
с пышной, длинной, почти до копыт, гривой; ее запрягли в игрушечную коробку
на двух высоких колесах, покрытую сияющим лаком
цвета сирени; в коробке сидела, туго натянув белые вожжи, маленькая пышная смуглолицая женщина
с темными глазами и ярко накрашенным ртом.
— Вот мы и у пристани! Если вам жарко — лишнее можно снять, — говорил он, бесцеремонно сбрасывая
с плеч сюртук. Без сюртука он стал еще более толстым и более остро засверкала бриллиантовая запонка в мягкой рубашке. Сорвал он и галстук, небрежно бросил его
на подзеркальник, где стояла ваза
с цветами. Обмахивая платком лицо, высунулся в открытое окно и удовлетворенно сказал...