Неточные совпадения
Его длинные ноги не сгибаются, длинные руки
с кривыми пальцами шевелятся нехотя, неприятно, он одет всегда в длинный, коричневый сюртук, обут в бархатные сапоги на меху и на
мягких подошвах.
Он переживал волнение, новое для него. За окном бесшумно кипела густая, белая муть, в
мягком, бесцветном сумраке комнаты все вещи как будто задумались, поблекли; Варавка любил картины, фарфор, после ухода отца все в доме неузнаваемо изменилось, стало уютнее, красивее, теплей. Стройная женщина
с суховатым, гордым лицом явилась пред юношей неиспытанно близкой. Она говорила
с ним, как
с равным, подкупающе дружески, а голос ее звучал необычно мягко и внятно.
Клим заметил, что
с матерью его она стала говорить не так сухо и отчужденно, как раньше, а мать тоже —
мягче с нею.
Ночью он прочитал «Слепых» Метерлинка. Монотонный язык этой драмы без действия загипнотизировал его, наполнил смутной печалью, но смысл пьесы Клим не уловил.
С досадой бросив книгу на пол, он попытался заснуть и не мог. Мысли возвращались к Нехаевой, но думалось о ней
мягче. Вспомнив ее слова о праве людей быть жестокими в любви, он спросил себя...
Она выработала певучую речь, размашистые, но
мягкие и уверенные жесты, — ту свободу движений, которая в купеческом круге именуется вальяжностью. Каждым оборотом тела она ловко и гордо подчеркивала покоряющую силу его красоты. Клим видел, что мать любуется Алиной
с грустью в глазах.
Клим пошел к Лидии. Там девицы сидели, как в детстве, на диване; он сильно выцвел, его пружины старчески поскрипывали, но он остался таким же широким и
мягким, как был. Маленькая Сомова забралась на диван
с ногами; когда подошел Клим, она освободила ему место рядом
с собою, но Клим сел на стул.
Подозрительно было искусно сделанное матерью оживление,
с которым она приняла Макарова; так она встречала только людей неприятных, но почему-либо нужных ей. Когда Варавка увел Лютова в кабинет к себе, Клим стал наблюдать за нею. Играя лорнетом, мило улыбаясь, она сидела на кушетке, Макаров на
мягком пуфе против нее.
Напевая, Алина ушла, а Клим встал и открыл дверь на террасу, волна свежести и солнечного света хлынула в комнату.
Мягкий, но иронический тон Туробоева воскресил в нем не однажды испытанное чувство острой неприязни к этому человеку
с эспаньолкой, каких никто не носит. Самгин понимал, что не в силах спорить
с ним, но хотел оставить последнее слово за собою. Глядя в окно, он сказал...
Ее розовые руки благодатно плавали над столом, без шума перемещая посуду; казалось, что эти пышные руки,
с пальцами, подобными сосискам, обладают силою магнита: стоит им протянуться к сахарнице или молочнику, и вещи эти уже сами дрессированно подвигаются к
мягким пальцам.
Один из них был важный: седовласый, вихрастый,
с отвисшими щеками и все презирающим взглядом строго выпученных мутноватых глаз человека, утомленного славой. Он великолепно носил бархатную визитку,
мягкие замшевые ботинки; под его подбородком бульдога завязан пышным бантом голубой галстух; страдая подагрой, он ходил так осторожно, как будто и землю презирал. Пил и ел он много, говорил мало, и, чье бы имя ни называли при нем, он, отмахиваясь тяжелой, синеватой кистью руки, возглашал барским, рокочущим басом...
В этих мыслях, неожиданных и обидных, он прожил до вечера, а вечером явился Макаров, расстегнутый, растрепанный,
с опухшим лицом и красными глазами. Климу показалось, что даже красивые, крепкие уши Макарова стали
мягкими и обвисли, точно у пуделя. Дышал он кабаком, но был трезв.
Было еще не поздно, только что зашло солнце и не погасли красноватые отсветы на главах церквей.
С севера надвигалась туча, был слышен гром, как будто по железным крышам домов
мягкими лапами лениво ходил медведь.
Против него твердо поместился, разложив локти по столу, пожилой, лысоватый человек,
с большим лицом и очень сильными очками на
мягком носу, одетый в серый пиджак, в цветной рубашке «фантазия»,
с черным шнурком вместо галстука. Он сосредоточенно кушал и молчал. Варавка, назвав длинную двойную фамилию, прибавил...
Царь, маленький, меньше губернатора, голубовато-серый, мягко подскакивал на краешке сидения экипажа, одной рукой упирался в колено, а другую механически поднимал к фуражке, равномерно кивал головой направо, налево и улыбался, глядя в бесчисленные кругло открытые, зубастые рты, в красные от натуги лица. Он был очень молодой, чистенький,
с красивым,
мягким лицом, а улыбался — виновато.
Невозможно было помириться
с тем, что царь похож на Диомидова, недопустима была виноватая улыбка на лице владыки стомиллионного народа. И непонятно было, чем мог этот молодой, красивенький и
мягкий человек вызвать столь потрясающий рев?
Смотреть на него было так же приятно, как слушать его благожелательную речь, обильную
мягкими словами, тускловатый блеск которых имел что-то общее
с блеском старого серебра в шкафе.
— Какой вы проницательный, черт возьми, — тихонько проворчал Иноков, взял со стола пресс-папье — кусок мрамора
с бронзовой, тонконогой женщиной на нем — и улыбнулся своей второй,
мягкой улыбкой. — Замечательно проницательный, — повторил он, ощупывая пальцами бронзовую фигурку. — Убить, наверное, всякий способен, ну, и я тоже. Я — не злой вообще, а иногда у меня в душе вспыхивает эдакий зеленый огонь, и тут уж я себе — не хозяин.
Вспомнилось, как назойливо возился
с ним, как его отягощала любовь отца, как равнодушно и отец и мать относились к Дмитрию. Он даже вообразил
мягкую, не тяжелую руку отца на голове своей, на шее и встряхнул головой. Вспомнилось, как отец и брат плакали в саду якобы о «Русских женщинах» Некрасова. Возникали в памяти бессмысленные, серые, как пепел, холодные слова...
Он человек среднего роста, грузный, двигается осторожно и почти каждое движение сопровождает покрякиванием. У него, должно быть, нездоровое сердце, под добрыми серого цвета глазами набухли мешки. На лысом его черепе, над ушами, поднимаются, как рога, седые клочья, остатки пышных волос; бороду он бреет; из-под
мягкого носа его уныло свисают толстые, казацкие усы, под губою — остренький хвостик эспаньолки. К Алексею и Татьяне он относится
с нескрываемой, грустной нежностью.
Вообще
с нею не плохо жить, но, например,
с Никоновой было бы, вероятно,
мягче, приятней, хотя Никонова и старше Варвары.
Мягким голосом и, должно быть, как всегда,
с улыбкой снисхождения к заблудившимся людям Кумов рассказывал...
Утешающим тоном старшей, очень ласково она стала говорить вещи,
с детства знакомые и надоевшие Самгину. У нее были кое-какие свои наблюдения, анекдоты, но она говорила не навязывая, не убеждая, а как бы разбираясь в том, что знала. Слушать ее тихий,
мягкий голос было приятно, желание высмеять ее — исчезло. И приятна была ее доверчивость. Когда она подняла руки, чтоб поправить платок на голове, Самгин поймал ее руку и поцеловал. Она не протестовала, продолжая...
— Мой брат недавно прислал мне письмо
с одним товарищем, — рассказывал Самгин. — Брат — недалекий парень, очень
мягкий. Его испугало крестьянское движение на юге и потрясла дикая расправа
с крестьянами. Но он пишет, что не в силах ненавидеть тех, которые били, потому что те, которых били, тоже безумны до ужаса.
Говорила чья-то круглая,
мягкая спина в измятой чесунче, чесунча на спине странно шевелилась, точно под нею бегали мыши, в спину неловко вставлена лысоватая голова
с толстыми ушами синеватого цвета. Самгин подумал, что большинство людей и физически тоже безобразно. А простых людей как будто и вовсе не существует. Некоторые притворяются простыми, но, в сущности, они подобны алгебраическим задачам
с тремя — со многими — неизвестными.
Говоря, она играла браслетом, сняв его
с руки, и в красных пальцах ее золото казалось
мягким.
За спиною Самгина, толкнув его вперед, хрипло рявкнула женщина, раздалось тихое ругательство, удар по
мягкому, а Самгин очарованно смотрел, как передовой солдат и еще двое, приложив ружья к плечам, начали стрелять. Сначала упал, высоко взмахнув ногою, человек, бежавший на Воздвиженку, за ним, подогнув колени, грузно свалился старик и пополз, шлепая палкой по камням, упираясь рукой в мостовую; мохнатая шапка свалилась
с него, и Самгин узнал: это — Дьякон.
Самгин
с недоумением,
с иронией над собой думал, что ему приятно было бы снова видеть в доме и на улице защитников баррикады, слышать четкий,
мягкий голос товарища Якова.
— Бузулукского лезервного батальону из отряда, расквартированного по бунтущей деревне, — скороговоркой рапортовал рослый солдат
с мягким, бабьим лицом.
Самгин смотрел на нее
с удовольствием и аппетитом, улыбаясь так добродушно, как только мог. Она — в бархатном платье цвета пепла, кругленькая,
мягкая. Ее рыжие, гладко причесанные волосы блестели, точно красноватое, червонное золото; нарумяненные морозом щеки, маленькие розовые уши, яркие, подкрашенные глаза и ловкие, легкие движения — все это делало ее задорной девчонкой, которая очень нравится сама себе, искренно рада встрече
с мужчиной.
Расхаживая по комнате
с папиросой в зубах, протирая очки, Самгин стал обдумывать Марину. Движения дородного ее тела, красивые колебания голоса,
мягкий, но тяжеловатый взгляд золотистых глаз — все в ней было хорошо слажено, казалось естественным.
Это было глупо, смешно и унизительно. Этого он не мог ожидать, даже не мог бы вообразить, что Дуняша или какая-то другая женщина заговорит
с ним в таком тоне. Оглушенный, точно его ударили по голове чем-то
мягким, но тяжелым, он попытался освободиться из ее крепких рук, но она, сопротивляясь, прижала его еще сильней и горячо шептала в ухо ему...
Я и говорю: «Напрасно вы, Пахомов, притворяетесь зверем, я вас насквозь вижу!» Он сначала рассердился: «Вы, говорит, ничего не видите и даже не можете видеть!» А потом сознался: «Верно, сердце у меня
мягкое и очень не в ладу
с умом, меня ум другому учит».
Он снова шагал в
мягком теплом сумраке и, вспомнив ночной кошмар, распределял пережитое между своими двойниками, — они как бы снова окружили его. Один из них наблюдал, как драгун старается ударить шашкой Туробоева, но совершенно другой человек был любовником Никоновой; третий, совершенно не похожий на первых двух, внимательно и
с удовольствием слушал речи историка Козлова. Было и еще много двойников, и все они, в этот час, — одинаково чужие Климу Самгину. Их можно назвать насильниками.
Рядом
с Мариной — Кормилицын, писатель по вопросам сектантства, человек
с большой седоватой бородой на
мягком лице женщины, — лицо его всегда выражает уныние одинокой, несчастной вдовы; сходство
с женщиной добавляется его выгнутой грудью.
К Лидии подходили мужчины и женщины, низко кланялись ей, целовали руку; она вполголоса что-то говорила им, дергая плечами, щеки и уши ее сильно покраснели. Марина, стоя в углу, слушала Кормилицына; переступая
с ноги на ногу, он играл портсигаром; Самгин, подходя, услыхал его
мягкие, нерешительные слова...
— Нам понимать некогда, мы все революции делаем, — откликнулся Безбедов, качая головой; белые глаза его масляно блестели, лоснились волосы, чем-то смазанные, на нем была рубашка
с мягким воротом,
с подбородка на клетчатый галстук капал пот.
Тонкая, смуглолицая Лидия, в сером костюме, в шапке черных, курчавых волос, рядом
с Мариной казалась не русской больше, чем всегда. В парке щебетали птицы, ворковал витютень, звучал вдали чей-то
мягкий басок, а Лидия говорила жестяные слова...
Девица Анна Обоимова оказалась маленькой, толстенькой,
с желтым лицом и, видимо, очарованной чем-то: в ее бесцветных глазах неистребимо застыла
мягкая, радостная улыбочка, дряблые губы однообразно растягивались и сжимались бантиком, — говорила она обо всем вполголоса, как о тайном и приятном; умильная улыбка не исчезла
с лица ее и тогда, когда девица сообщила Самгину...
Вот она заговорила, но в топоте и шуме голосов ее голос был не слышен, а круг снова разрывался, люди, отлетая в сторону, шлепались на пол
с мягким звуком, точно подушки, и лежали неподвижно; некоторые, отскакивая, вертелись одиноко и парами, но все падали один за другим или, протянув руки вперед, точно слепцы, пошатываясь, отходили в сторону и там тоже бессильно валились
с ног, точно подрубленные.
Она привела сына в маленькую комнату
с мебелью в чехлах. Два окна были занавешены кисеей цвета чайной розы, извне их затеняла зелень деревьев,
мягкий сумрак был наполнен крепким запахом яблок, лента солнца висела в воздухе и, упираясь в маленький круглый столик, освещала на нем хоровод семи слонов из кости и голубого стекла. Вера Петровна говорила тихо и поспешно...
Там, на кушетке, лежал вверх лицом Лютов в белой рубашке
с мягким воротом.
Слева от Самгина одиноко сидел, читая письма, солидный человек
с остатками курчавых волос на блестящем черепе,
с добродушным,
мягким лицом; подняв глаза от листка бумаги, он взглянул на Марину, улыбнулся и пошевелил губами, черные глаза его неподвижно остановились на лице Марины.
— Вот мы и у пристани! Если вам жарко — лишнее можно снять, — говорил он, бесцеремонно сбрасывая
с плеч сюртук. Без сюртука он стал еще более толстым и более остро засверкала бриллиантовая запонка в
мягкой рубашке. Сорвал он и галстук, небрежно бросил его на подзеркальник, где стояла ваза
с цветами. Обмахивая платком лицо, высунулся в открытое окно и удовлетворенно сказал...
— Так вот-с, — тихо журчавшим
мягким басом говорил следователь, — обеспокоил я вас, почтенный Клим Иванович, по делу о таинственном убийстве клиентки вашей…
«
С ним нужно вести себя
мягче», — решил Самгин, вспомнив Бердникова, чокнулся
с его стаканом и сказал...
Там, среди других, была Анюта, светловолосая,
мягкая и теплая, точно парное молоко. Серенькие ее глаза улыбались детски ласково и робко, и эта улыбка странно не совпадала
с ее профессиональной опытностью. Очень забавная девица. В одну из ночей она, лежа
с ним в постели, попросила...
Озябшими руками Самгин снял очки, протер стекла, оглянулся: маленькая комната, овальный стол, диван, три кресла и полдюжины
мягких стульев малинового цвета у стен, шкаф
с книгами, фисгармония, на стене большая репродукция
с картины Франца Штука «Грех» — голая женщина,
с грубым лицом, в объятиях змеи, толстой, как водосточная труба, голова змеи — на плече женщины.
Она тоже как будто улыбалась, тонкогубый рот ее, разрезав серые щеки, стал длиннее, голос
мягче. Снимая пальто
с плеч Дронова, она заговорила...
И — вздохнул, не без досады, — дом казался ему все более уютным, можно бы неплохо устроиться. Над широкой тахтой — копия
с картины Франца Штука «Грех» — голая женщина в объятиях змеи, — Самгин усмехнулся, находя, что эта устрашающая картина вполне уместна над тахтой, забросанной множеством
мягких подушек. Вспомнил чью-то фразу: «Женщины понимают только детали».
Рассказал Дронов
с удовольствием, почти не угашая улыбку на скуластом лице, и Самгин должен был отметить, что эта улыбка делает топорное лицо нянькина внука
мягче, приятней.