Неточные совпадения
—
С прислугой осторожно! — предупреждал доктор Сомов, покачивая
головой, а на темени ее, в клочковатых волосах, светилась серая, круглая пустота.
«Мама, а я еще не сплю», — но вдруг Томилин, запнувшись за что-то, упал на колени, поднял руки, потряс ими, как бы угрожая, зарычал и охватил ноги матери. Она покачнулась, оттолкнула мохнатую
голову и быстро пошла прочь, разрывая шарф. Учитель, тяжело перевалясь
с колен на корточки, встал, вцепился в свои жесткие волосы, приглаживая их, и шагнул вслед за мамой, размахивая рукою. Тут Клим испуганно позвал...
Остановясь, она подняла
голову и пошла к дому, обойдя учителя, как столб фонаря. У постели Клима она встала
с лицом необычно строгим, почти незнакомым, и сердито начала упрекать...
Жена, подпрыгнув, ударила его
головою в скулу, он соскочил
с постели, а она снова свалилась на пол и начала развязывать ноги свои, всхрапывая...
Доктора повели спать в мезонин, где жил Томилин. Варавка, держа его под мышки, толкал в спину
головою, а отец шел впереди
с зажженной свечой. Но через минуту он вбежал в столовую, размахивая подсвечником, потеряв свечу, говоря почему-то вполголоса...
Возвращаясь на парту, Клим видел ряды шарообразных, стриженых
голов с оскаленными зубами, разноцветные глаза сверкали смехом. Видеть это было обидно до слез.
Зимними вечерами приятно было шагать по хрупкому снегу, представляя, как дома, за чайным столом, отец и мать будут удивлены новыми мыслями сына. Уже фонарщик
с лестницей на плече легко бегал от фонаря к фонарю, развешивая в синем воздухе желтые огни, приятно позванивали в зимней тишине ламповые стекла. Бежали лошади извозчиков, потряхивая шершавыми
головами. На скрещении улиц стоял каменный полицейский, провожая седыми глазами маленького, но важного гимназиста, который не торопясь переходил
с угла на угол.
Клим действительно забыл свою беседу
с Дроновым, а теперь, поняв, что это он выдал Инокова, испуганно задумался: почему он сделал это? И, подумав, решил, что карикатурная тень
головы инспектора возбудила в нем, Климе, внезапное желание сделать неприятность хвастливому Дронову.
Уроки Томилина становились все более скучны, менее понятны, а сам учитель как-то неестественно разросся в ширину и осел к земле. Он переоделся в белую рубаху
с вышитым воротом, на его
голых, медного цвета ногах блестели туфли зеленого сафьяна. Когда Клим, не понимая чего-нибудь, заявлял об этом ему, Томилин, не сердясь, но
с явным удивлением, останавливался среди комнаты и говорил почти всегда одно и то же...
Встречу непонятно, неестественно ползла, расширяясь, темная яма, наполненная взволнованной водой, он слышал холодный плеск воды и видел две очень красные руки; растопыривая пальцы, эти руки хватались за лед на краю, лед обламывался и хрустел. Руки мелькали, точно ощипанные крылья странной птицы, между ними подпрыгивала гладкая и блестящая
голова с огромными глазами на окровавленном лице; подпрыгивала, исчезала, и снова над водою трепетали маленькие, красные руки. Клим слышал хриплый вой...
Он говорил
с Макаровым задорно взвизгивая и тоном человека, который, чего-то опасаясь, готов к защите, надменно выпячивая грудь, откидывал
голову, бегающие глазки его останавливались настороженно, недоверчиво и как бы ожидая необыкновенного.
Клим вскочил
с постели, быстро оделся и выбежал в столовую, но в ней было темно, лампа горела только в спальне матери. Варавка стоял в двери, держась за косяки, точно распятый, он был в халате и в туфлях на
голые ноги, мать торопливо куталась в капот.
—
Голову сняли, сволочи! Вредное влияние! Просто — Ржига поймал меня, когда я целовался
с Маргаритой.
Размахивая тонкими руками, прижимая их ко впалой груди, он держал
голову так странно, точно его, когда-то, сильно ударили в подбородок,
с той поры он, невольно взмахнув
головой, уже не может опустить ее и навсегда принужден смотреть вверх.
Криво улыбаясь, он часто встряхивал
головой, рыжие волосы, осыпая щеки, путались
с волосами бороды, обеими руками он терпеливо отбрасывал их за уши.
Немая и мягонькая, точно кошка, жена писателя вечерами непрерывно разливала чай. Каждый год она была беременна, и раньше это отталкивало Клима от нее, возбуждая в нем чувство брезгливости; он был согласен
с Лидией, которая резко сказала, что в беременных женщинах есть что-то грязное. Но теперь, после того как он увидел ее
голые колени и лицо, пьяное от радости, эта женщина, однообразно ласково улыбавшаяся всем, будила любопытство, в котором уже не было места брезгливости.
Землистого цвета лицо, седые редкие иглы подстриженных усов,
голый, закоптевший череп
с остатками кудрявых волос на затылке, за темными, кожаными ушами, — все это делало его похожим на старого солдата и на расстриженного монаха.
Дядя Яков действительно вел себя не совсем обычно. Он не заходил в дом, здоровался
с Климом рассеянно и как
с незнакомым; он шагал по двору, как по улице, и, высоко подняв
голову, выпятив кадык, украшенный седой щетиной, смотрел в окна глазами чужого. Выходил он из флигеля почти всегда в полдень, в жаркие часы, возвращался к вечеру, задумчиво склонив
голову, сунув руки в карманы толстых брюк цвета верблюжьей шерсти.
Она выработала себе осторожную, скользящую походку и держалась так прямо, точно на
голове ее стоял сосуд
с водою.
Увидав ее
голой, юноша почувствовал, что запас его воинственности исчез. Но приказание девушки вытереть ей спину изумило и возмутило его. Никогда она не обращалась к нему
с просьбами о таких услугах, и он не помнил случая, когда бы вежливость заставила его оказать Рите услугу, подобную требуемой ею. Он сидел и молчал. Девушка спросила...
Клим шел к Томилину побеседовать о народе, шел
с тайной надеждой оправдать свою антипатию. Но Томилин сказал, тряхнув медной
головой...
Клим знал, что на эти вопросы он мог бы ответить только словами Томилина, знакомыми Макарову. Он молчал, думая, что, если б Макаров решился на связь
с какой-либо девицей, подобной Рите, все его тревоги исчезли бы. А еще лучше, если б этот лохматый красавец отнял швейку у Дронова и перестал бы вертеться вокруг Лидии. Макаров никогда не спрашивал о ней, но Клим видел, что, рассказывая, он иногда, склонив
голову на плечо, смотрит в угол потолка, прислушиваясь.
Когда, приехав
с дачи, Вера Петровна и Варавка выслушали подробный рассказ Клима, они тотчас же начали вполголоса спорить. Варавка стоял у окна боком к матери, держал бороду в кулаке и морщился, точно у него болели зубы, мать, сидя пред трюмо, расчесывала свои пышные волосы, встряхивая
головою.
Озадаченный Клим не успел ответить, — лицо Лидии вздрогнуло, исказилось, она встряхнула
головою и, схватив ее руками, зашептала
с отчаянием...
С неотразимой навязчивостью вертелась в
голове мысль, что Макаров живет
с Лидией так, как сам он жил
с Маргаритой, и, посматривая на них исподлобья, он мысленно кричал...
Прислушиваясь к себе, Клим ощущал в груди, в
голове тихую, ноющую скуку, почти боль; это было новое для него ощущение. Он сидел рядом
с матерью, лениво ел арбуз и недоумевал: почему все философствуют? Ему казалось, что за последнее время философствовать стали больше и торопливее. Он был обрадован весною, когда под предлогом ремонта флигеля писателя Катина попросили освободить квартиру. Теперь, проходя по двору, он
с удовольствием смотрел на закрытые ставнями окна флигеля.
Лидия, непричесанная, в оранжевом халатике, в туфлях на босую ногу, сидела в углу дивана
с тетрадью нот в руках. Не спеша прикрыв
голые ноги полою халата, она, неласково глядя на Клима, спросила...
Так, молча, он и ушел к себе, а там, чувствуя горькую сухость во рту и бессвязный шум злых слов в
голове, встал у окна, глядя, как ветер обрывает листья
с деревьев.
Лидия уезжала в Москву, но собиралась не спеша, неохотно. Слушая беседы Варавки
с матерью Клима, она рассматривала их, точно людей незнакомых, испытующим взглядом и, очевидно, не соглашаясь
с тем, что слышит, резко встряхивала
головою в шапке курчавых волос.
Старенький швейцар
с китайскими усами,
с медалями на вогнутой груди, в черной шапочке на
голом черепе деловито сказал...
И, оставив Клима, она побежала к роялю, а Нехаева, небрежно кивнув
головою, подобрала тоненькие ноги и прикрыла их подолом платья. Клим принял это как приглашение сесть рядом
с нею.
— Вам вредно это, — сказал Клим, щелкнув ногтем по своему стакану. — Нехаева, кашляя, отрицательно покачала
головою, а затем, тяжело дыша, рассказала,
с паузами среди фраз, о Верлене, которого погубил абсент, «зеленая фея».
Наклонив
голову, он не смотрел на девушку, опасаясь, как бы она не поняла, что ему скучно
с нею.
Она уже не шептала, голос ее звучал довольно громко и был насыщен гневным пафосом. Лицо ее жестоко исказилось, напомнив Климу колдунью
с картинки из сказок Андерсена. Сухой блеск глаз горячо щекотал его лицо, ему показалось, что в ее взгляде горит чувство злое и мстительное. Он опустил
голову, ожидая, что это странное существо в следующую минуту закричит отчаянным криком безумной докторши Сомовой...
Усталые глаза его видели во тьме комнаты толпу призрачных, серых теней и среди них маленькую девушку
с лицом птицы и гладко причесанной
головой без ушей, скрытых под волосами.
Было около полуночи, когда Клим пришел домой. У двери в комнату брата стояли его ботинки, а сам Дмитрий, должно быть, уже спал; он не откликнулся на стук в дверь, хотя в комнате его горел огонь, скважина замка пропускала в сумрак коридора желтенькую ленту света. Климу хотелось есть. Он осторожно заглянул в столовую, там шагали Марина и Кутузов, плечо в плечо друг
с другом; Марина ходила, скрестив руки на груди, опустя
голову, Кутузов, размахивая папиросой у своего лица, говорил вполголоса...
Он играл ножом для разрезывания книг, капризно изогнутой пластинкой бронзы
с позолоченной
головою бородатого сатира на месте ручки. Нож выскользнул из рук его и упал к ногам девушки; наклонясь, чтоб поднять его, Клим неловко покачнулся вместе со стулом и, пытаясь удержаться, схватил руку Нехаевой, девушка вырвала руку, лишенный опоры Клим припал на колено. Он плохо помнил, как разыгралось все дальнейшее, помнил только горячие ладони на своих щеках, сухой и быстрый поцелуй в губы и торопливый шепот...
Затем он вспомнил, что в кармане его лежит письмо матери, полученное днем; немногословное письмо это, написанное
с алгебраической точностью, сообщает, что культурные люди обязаны работать, что она хочет открыть в городе музыкальную школу, а Варавка намерен издавать газету и пройти в городские
головы. Лидия будет дочерью городского
головы. Возможно, что, со временем, он расскажет ей роман
с Нехаевой; об этом лучше всего рассказать в комическом тоне.
Проснулся он
с тяжестью в
голове и смутным воспоминанием о какой-то ошибке, о неосторожности, совершенной вчера. Комнату наполнял неприятно рассеянный, белесоватый свет солнца, спрятанного в бескрасочной пустоте за окном. Пришел Дмитрий, его мокрые, гладко причесанные волосы казались жирно смазанными маслом и уродливо обнажали красноватые глаза, бабье, несколько опухшее лицо. Уже по унылому взгляду его Клим понял, что сейчас он услышит нечто плохонькое.
Клим не мог представить его иначе, как у рояля, прикованным к нему, точно каторжник к тачке, которую он не может сдвинуть
с места. Ковыряя пальцами двуцветные кости клавиатуры, он извлекал из черного сооружения негромкие ноты, необыкновенные аккорды и, склонив набок
голову, глубоко спрятанную в плечи, скосив глаза, присматривался к звукам. Говорил он мало и только на две темы:
с таинственным видом и тихим восторгом о китайской гамме и жалобно,
с огорчением о несовершенстве европейского уха.
Не поднимая
головы, Клим посмотрел вслед им. На ногах Дронова старенькие сапоги
с кривыми каблуками, на
голове — зимняя шапка, а Томилин — в длинном, до пят, черном пальто, в шляпе
с широкими полями. Клим усмехнулся, найдя, что костюм этот очень характерно подчеркивает странную фигуру провинциального мудреца. Чувствуя себя достаточно насыщенным его философией, он не ощутил желания посетить Томилина и
с неудовольствием подумал о неизбежной встрече
с Дроновым.
Раза два-три Иноков, вместе
с Любовью Сомовой, заходил к Лидии, и Клим видел, что этот клинообразный парень чувствует себя у Лидии незваным гостем. Он бестолково, как засыпающий окунь в ушате воды, совался из угла в угол, встряхивая длинноволосой
головой, пестрое лицо его морщилось, глаза смотрели на вещи в комнате спрашивающим взглядом. Было ясно, что Лидия не симпатична ему и что он ее обдумывает. Он внезапно подходил и, подняв брови, широко открыв глаза, спрашивал...
В этот жаркий день, когда он, сидя на песке, смотрел, как
с мельницы возвращаются Туробоев, Макаров и между ними Алина, — в
голове его вспыхнула утешительная догадка...
«Как же будет жить
с ним Алина?» — подумал Клим, взглянув на девушку; она сидела, положив
голову на колени Лидии, Лидия, играя косой ее, внимательно слушала.
— Не попа-ал! — взвыл он плачевным волчьим воем, барахтаясь в реке. Его красная рубаха вздулась на спине уродливым пузырем, судорожно мелькала над водою деревяшка
с высветленным железным кольцом на конце ее, он фыркал, болтал
головою,
с волос
головы и бороды разлетались стеклянные брызги, он хватался одной рукой за корму лодки, а кулаком другой отчаянно колотил по борту и вопил, стонал...
У него даже голос от огорчения стал другой, высокий, жалобно звенящий, а оплывшее лицо сузилось и выражало искреннейшее горе. По вискам, по лбу, из-под глаз струились капли воды, как будто все его лицо вспотело слезами, светлые глаза его блестели сконфуженно и виновато. Он выжимал воду
с волос
головы и бороды горстью, брызгал на песок, на подолы девиц и тоскливо выкрикивал...
Тут Вера Петровна, держа
голову прямо и неподвижно, как слепая, сообщила ему об аресте Дмитрия. Клим нашел, что вышло это у нее неуместно и даже как будто вызывающе. Варавка поднял бороду на ладонь, посмотрел на нее и сдул
с ладони.
Вдруг на опушке леса из-за небольшого бугра показался огромным мухомором красный зонтик, какого не было у Лидии и Алины, затем под зонтиком Клим увидел узкую спину женщины в желтой кофте и обнаженную,
с растрепанными волосами, острую
голову Лютова.
Большой колокол напомнил Климу
Голову богатыря из «Руслана», а сутулый попик, в светлой пасхальной рясе, седовласый,
с бронзовым лицом, был похож на волшебника Финна.
В
голове еще шумел молитвенный шепот баб, мешая думать, но не мешая помнить обо всем, что он видел и слышал. Молебен кончился. Уродливо длинный и тонкий седобородый старик
с желтым лицом и безволосой
головой в форме тыквы, сбросив
с плеч своих поддевку, трижды перекрестился, глядя в небо, встал на колени перед колоколом и, троекратно облобызав край, пошел на коленях вокруг него, крестясь и прикладываясь к изображениям святых.