Неточные совпадения
Когда Клим вышел в столовую, он увидал мать, она безуспешно пыталась открыть
окно, а среди комнаты
стоял бедно одетый человек, в грязных и длинных, до колен, сапогах,
стоял он закинув голову, открыв рот, и сыпал
на язык, высунутый, выгнутый лодочкой, белый порошок из бумажки.
В углу у стены, изголовьем к
окну, выходившему
на низенькую крышу,
стояла кровать, покрытая белым пикейным одеялом, белая занавесь закрывала стекла
окна; из-за крыши поднимались бледно-розовые ветви цветущих яблонь и вишен.
Клим
постоял, затем снова сел, думая: да, вероятно, Лидия, а может быть, и Макаров знают другую любовь, эта любовь вызывает у матери, у Варавки, видимо, очень ревнивые и завистливые чувства. Ни тот, ни другая даже не посетили больного. Варавка вызвал карету «Красного Креста», и, когда санитары, похожие
на поваров, несли Макарова по двору, Варавка
стоял у
окна, держа себя за бороду. Он не позволил Лидии проводить больного, а мать, кажется, нарочно ушла из дома.
На пороге одной из комнаток игрушечного дома он остановился с невольной улыбкой: у стены
на диване лежал Макаров, прикрытый до груди одеялом, расстегнутый ворот рубахи обнажал его забинтованное плечо; за маленьким, круглым столиком сидела Лидия;
на столе
стояло блюдо, полное яблок; косой луч солнца, проникая сквозь верхние стекла
окон, освещал алые плоды, затылок Лидии и половину горбоносого лица Макарова. В комнате было душисто и очень жарко, как показалось Климу. Больной и девушка ели яблоки.
Смутно поняв, что начал он слишком задорным тоном и что слова, давно облюбованные им, туго вспоминаются, недостаточно легко идут с языка, Самгин
на минуту замолчал, осматривая всех. Спивак,
стоя у
окна, растекалась по тусклым стеклам голубым пятном. Брат
стоял у стола, держа пред глазами лист газеты, и через нее мутно смотрел
на Кутузова, который, усмехаясь, говорил ему что-то.
Две лампы освещали комнату; одна
стояла на подзеркальнике, в простенке между запотевших серым потом
окон, другая спускалась
на цепи с потолка, под нею, в позе удавленника,
стоял Диомидов, опустив руки вдоль тела, склонив голову к плечу;
стоял и пристально, смущающим взглядом смотрел
на Клима, оглушаемого поющей, восторженной речью дяди Хрисанфа...
Пузатый комод и
на нем трюмо в форме лиры, три неуклюжих стула, старенькое
на низких ножках кресло у стола, под
окном, — вот и вся обстановка комнаты. Оклеенные белыми обоями стены холодны и голы, только против кровати — темный квадрат небольшой фотографии: гладкое, как пустота, море, корма баркаса и
на ней, обнявшись,
стоят Лидия с Алиной.
Но уже утром он понял, что это не так. За
окном великолепно сияло солнце, празднично гудели колокола, но — все это было скучно, потому что «мальчик» существовал. Это ощущалось совершенно ясно. С поражающей силой, резко освещенная солнцем,
на подоконнике сидела Лидия Варавка, а он,
стоя на коленях пред нею, целовал ее ноги. Какое строгое лицо было у нее тогда и как удивительно светились ее глаза! Моментами она умеет быть неотразимо красивой. Оскорбительно думать, что Диомидов…
Потом снова скакали взмыленные лошади Власовского, кучер останавливал их
на скаку, полицмейстер,
стоя, размахивал руками, кричал в
окна домов,
на рабочих,
на полицейских и мальчишек, а окричав людей, устало валился
на сиденье коляски и толчком в спину кучера снова гнал лошадей. Длинные усы его, грозно шевелясь, загибались к затылку.
Клим покорно ушел, он был рад не смотреть
на расплющенного человека. В поисках горничной, переходя из комнаты в комнату, он увидал Лютова; босый, в ночном белье, Лютов
стоял у
окна, держась за голову. Обернувшись
на звук шагов, недоуменно мигая, он спросил, показав
на улицу нелепым жестом обеих рук...
То, что произошло после этих слов, было легко, просто и заняло удивительно мало времени, как будто несколько секунд.
Стоя у
окна, Самгин с изумлением вспоминал, как он поднял девушку
на руки, а она, опрокидываясь спиной
на постель, сжимала уши и виски его ладонями, говорила что-то и смотрела в глаза его ослепляющим взглядом.
Нельзя было понять, почему Спивак всегда подчеркивает Инокова, почему мать и Варавка явно симпатизируют ему, а Лидия часами беседует с ним в саду и дружелюбно улыбается? Вот и сейчас улыбается,
стоя у
окна пред Иноковым, присевшим
на подоконник с папиросой в руке.
Дня через три, вечером, он
стоял у
окна в своей комнате, тщательно подпиливая только что остриженные ногти. Бесшумно открылась калитка, во двор шагнул широкоплечий человек в пальто из парусины, в белой фуражке, с маленьким чемоданом в руке. Немного прикрыв калитку, человек обнажил коротко остриженную голову, высунул ее
на улицу, посмотрел влево и пошел к флигелю, раскачивая чемоданчик, поочередно выдвигая плечи.
В ее вопросе Климу послышалась насмешка, ему захотелось спорить с нею, даже сказать что-то дерзкое, и он очень не хотел остаться наедине с самим собою. Но она открыла дверь и ушла, пожелав ему спокойной ночи. Он тоже пошел к себе, сел у
окна на улицу, потом открыл
окно; напротив дома
стоял какой-то человек, безуспешно пытаясь закурить папиросу, ветер гасил спички. Четко звучали чьи-то шаги. Это — Иноков.
В светлом, о двух
окнах, кабинете было по-домашнему уютно,
стоял запах хорошего табака;
на подоконниках — горшки неестественно окрашенных бегоний, между
окнами висел в золоченой раме желто-зеленый пейзаж, из тех, которые прозваны «яичницей с луком»: сосны
на песчаном обрыве над мутно-зеленой рекою. Ротмистр Попов сидел в углу за столом, поставленным наискось от
окна, курил папиросу, вставленную в пенковый мундштук,
на мундштуке — палец лайковой перчатки.
В дешевом ресторане Кутузов прошел в угол, — наполненный сизой мутью, заказал водки, мяса и, прищурясь, посмотрел
на людей, сидевших под низким, закопченным потолком необширной комнаты; трое, в однообразных позах, наклонясь над столиками, сосредоточенно ели, четвертый уже насытился и, действуя зубочисткой, пустыми глазами смотрел
на женщину, сидевшую у
окна; женщина читала письмо,
на столе пред нею
стоял кофейник, лежала пачка книг в ремнях.
Сказала тихонько, задумчиво, но ему послышалось в словах ее что-то похожее
на упрек или вызов.
Стоя у
окна спиною к ней, он ответил учительным тоном...
В раме
окна серпик луны, точно вышитый
на голубоватом бархате. Самгин,
стоя, держа руку
на весу, смотрел
на него и, вслушиваясь в трепет новых чувствований, уже с недоверием спрашивал себя...
Из
окон флигеля выплывал дым кадила, запах тубероз;
на дворе
стояла толпа благочестивых зрителей и слушателей; у решетки сада прижался Иван Дронов, задумчиво почесывая щеку краем соломенной шляпы.
Она не ответила. Свирепо ударил гром,
окно как будто вырвало из стены, и Никонова,
стоя в синем пламени, показалась
на миг прозрачной.
Самгин, облегченно вздохнув, прошел в свою комнату; там
стоял густой запах нафталина. Он открыл
окно в сад;
на траве под кленом сидел густобровый, вихрастый Аркадий Спивак, прилаживая к птичьей клетке сломанную дверцу, спрашивал свою миловидную няньку...
Этой части города он не знал, шел наугад, снова повернул в какую-то улицу и наткнулся
на группу рабочих, двое были удобно, головами друг к другу, положены к стене, под
окна дома, лицо одного — покрыто шапкой: другой, небритый, желтоусый, застывшими глазами смотрел в сизое небо, оно крошилось снегом;
на каменной ступени крыльца сидел пожилой человек в серебряных очках, толстая женщина,
стоя на коленях, перевязывала ему ногу выше ступни, ступня была в крови, точно в красном носке, человек шевелил пальцами ноги, говоря негромко, неуверенно...
— Да, — ответил Клим, вдруг ощутив голод и слабость. В темноватой столовой, с одним
окном, смотревшим в кирпичную стену,
на большом столе буйно кипел самовар,
стояли тарелки с хлебом, колбасой, сыром, у стены мрачно возвышался тяжелый буфет, напоминавший чем-то гранитный памятник над могилою богатого купца. Самгин ел и думал, что, хотя квартира эта в пятом этаже, а вызывает впечатление подвала. Угрюмые люди в ней, конечно, из числа тех, с которыми история не считается, отбросила их в сторону.
«Страшный человек», — думал Самгин, снова
стоя у
окна и прислушиваясь. В стекла точно невидимой подушкой били. Он совершенно твердо знал, что в этот час тысячи людей
стоят так же, как он, у окошек и слушают, ждут конца. Иначе не может быть.
Стоят и ждут. В доме долгое время было непривычно тихо. Дом как будто пошатывался от мягких толчков воздуха, а
на крыше точно снег шуршал, как шуршит он весною, подтаяв и скатываясь по железу.
Он легко, к своему удивлению, встал
на ноги, пошатываясь, держась за стены, пошел прочь от людей, и ему казалось, что зеленый, одноэтажный домик в четыре
окна все время двигается пред ним, преграждая ему дорогу. Не помня, как он дошел, Самгин очнулся у себя в кабинете
на диване; пред ним
стоял фельдшер Винокуров, отжимая полотенце в эмалированный таз.
Длинный зал, стесненный двумя рядами толстых колонн, был туго наполнен публикой; плотная масса ее как бы сплющивалась, вытягиваясь к эстраде под напором людей, которые тесно
стояли за колоннами, сзади стульев и даже
на подоконниках
окон, огромных, как двери.
Стоя в буфете у
окна, он смотрел
на перрон, из-за косяка. Дуняшу не видно было в толпе, окружавшей ее. Самгин машинально сосчитал провожатых: тридцать семь человек мужчин и женщин. Марина — заметнее всех.
Самгин
постоял на крыльце, послушал; из открытого
окна доносился торопливый тенорок гостя, но слова звучали невнятно.
К этой неприятной для него задаче он приступил у нее
на дому, в ее маленькой уютной комнате. Осенний вечер сумрачно смотрел в
окна с улицы и в дверь с террасы; в саду, под красноватым небом, неподвижно
стояли деревья, уже раскрашенные утренними заморозками.
На столе, как всегда, кипел самовар, — Марина, в капоте в кружевах, готовя чай, говорила, тоже как всегда, — спокойно, усмешливо...
Самгин, мигая, вышел в густой, задушенный кустарником сад; в густоте зарослей, под липами, вытянулся длинный одноэтажный дом, с тремя колоннами по фасаду, с мезонином в три
окна, облепленный маленькими пристройками, — они подпирали его с боков, влезали
на крышу. В этом доме кто-то жил, —
на подоконниках мезонина
стояли цветы. Зашли за угол, и оказалось, что дом
стоит на пригорке и задний фасад его — в два этажа. Захарий открыл маленькую дверь и посоветовал...
Огни свеч расширили комнату, — она очень велика и, наверное, когда-то служила складом, —
окон в ней не было, не было и мебели, только в углу
стояла кадка и
на краю ее висел ковш. Там, впереди, возвышался небольшой, в квадратную сажень помост, покрытый темным ковром, — ковер был так широк, что концы его, спускаясь
на пол, простирались еще
на сажень. В средине помоста — задрапированный черным стул или кресло. «Ее трон», — сообразил Самгин, продолжая чувствовать, что его обманывают.
— Пусти, дурак, — тоже негромко пробормотала Дуняша, толкнула его плечом. — Ничего не понимают, — прибавила она, протаскивая Самгина в дверь. В комнате у
окна стоял человек в белом с сигарой в зубах, другой, в черном, с галунами, сидел верхом
на стуле, он строго спросил...
Явился слуга со счетом, Самгин поцеловал руку женщины, ушел, затем,
стоя посредине своей комнаты, закурил, решив идти
на бульвары. Но, не сходя с места, глядя в мутно-серую пустоту за
окном, над крышами, выкурил всю папиросу, подумал, что, наверное, будет дождь, позвонил, спросил бутылку вина и взял новую книгу Мережковского «Грядущий хам».
Утром, выпив кофе, он
стоял у
окна, точно
на краю глубокой ямы, созерцая быстрое движение теней облаков и мутных пятен солнца по стенам домов, по мостовой площади. Там, внизу, как бы подчиняясь игре света и тени, суетливо бегали коротенькие люди, сверху они казались почти кубическими, приплюснутыми к земле, плотно покрытой грязным камнем.
— Вот мы и у пристани! Если вам жарко — лишнее можно снять, — говорил он, бесцеремонно сбрасывая с плеч сюртук. Без сюртука он стал еще более толстым и более остро засверкала бриллиантовая запонка в мягкой рубашке. Сорвал он и галстук, небрежно бросил его
на подзеркальник, где
стояла ваза с цветами. Обмахивая платком лицо, высунулся в открытое
окно и удовлетворенно сказал...
Он ощущал позыв к женщине все более определенно, и это вовлекло его в приключение, которое он назвал смешным. Поздно вечером он забрел в какие-то узкие, кривые улицы, тесно застроенные высокими домами. Линия
окон была взломана, казалось, что этот дом уходит в землю от тесноты, а соседний выжимается вверх. В сумраке, наполненном тяжелыми запахами,
на панелях, у дверей сидели и
стояли очень демократические люди, гудел негромкий говорок, сдержанный смех, воющее позевывание. Чувствовалось настроение усталости.
«Вероятно, шут своего квартала», — решил Самгин и, ускорив шаг, вышел
на берег Сены. Над нею шум города стал гуще, а река текла так медленно, как будто ей тяжело было уносить этот шум в темную щель, прорванную ею в нагромождении каменных домов.
На черной воде дрожали, как бы стремясь растаять, отражения тусклых огней в
окнах. Черная баржа прилепилась к берегу,
на борту ее
стоял человек, щупая воду длинным шестом, с реки кто-то невидимый глухо говорил ему...
Через несколько минут Самгин оказался в комнате, где собралось несколько десятков людей, человек тридцать сидели
на стульях и скамьях,
на подоконниках трех
окон, остальные
стояли плечо в плечо друг другу настолько тесно, что Фроленков с трудом протискался вперед, нашептывая строго, как человек власть имущий...
Самгин искоса посматривал
на окно. Солдат
на перроне меньше, но человека три
стояло вплоть к стеклам, теперь их неясные, расплывшиеся лица неподвижны, но все-таки сохраняют что-то жуткое от безмолвного смеха, только что искажавшего их.
Клим Иванович плохо спал ночь, поезд из Петрограда шел медленно, с препятствиями, долго
стоял на станциях, почти
на каждой толпились солдаты, бабы, мохнатые старики, отвратительно визжали гармошки, завывали песни, — звучал дробный стук пляски, и в
окна купе заглядывали бородатые рожи запасных солдат.
Он хорошо помнил опыт Москвы пятого года и не выходил
на улицу в день 27 февраля. Один, в нетопленой комнате, освещенной жалким огоньком огарка стеариновой свечи, он
стоял у
окна и смотрел во тьму позднего вечера, она в двух местах зловеще, докрасна раскалена была заревами пожаров и как будто плавилась, зарева росли, растекались, угрожая раскалить весь воздух над городом. Где-то далеко не торопясь вползали вверх разноцветные огненные шарики ракет и так же медленно опускались за крыши домов.