Неточные совпадения
В темно-синем пиджаке, в черных брюках и тупоносых ботинках фигура Дронова приобрела комическую солидность. Но лицо его осунулось, глаза
стали неподвижней, зрачки помутнели, а в белках явились красненькие жилки, точно у человека, который страдает бессонницей. Спрашивал он не так жадно и много, как прежде, говорил меньше, слушал рассеянно и, прижав локти к бокам, сцепив
пальцы, крутил большие, как старик. Смотрел на все как-то сбоку, часто и устало отдувался, и казалось, что говорит он не о том, что думает.
Самгин
стал слушать сбивчивую, неясную речь Макарова менее внимательно. Город
становился ярче, пышнее; колокольня Ивана Великого поднималась в небо, как
палец, украшенный розоватым ногтем. В воздухе плавал мягкий гул, разноголосо пели колокола церквей, благовестя к вечерней службе. Клим вынул часы, посмотрел на них.
— Представь — играю! — потрескивая сжатыми
пальцами, сказал Макаров. — Начал по слуху, потом
стал брать уроки… Это еще в гимназии. А в Москве учитель мой уговаривал меня поступить в консерваторию. Да. Способности, говорит. Я ему не верю. Никаких способностей нет у меня. Но — без музыки трудно жить, вот что, брат…
Он лениво опустился на песок, уже сильно согретый солнцем, и
стал вытирать стекла очков, наблюдая за Туробоевым, который все еще стоял, зажав бородку свою двумя
пальцами и помахивая серой шляпой в лицо свое. К нему подошел Макаров, и вот оба они тихо идут в сторону мельницы.
Весело хлопотали птицы, обильно цвели цветы, бархатное небо наполняло сад голубым сиянием, и в блеске весенней радости было бы неприлично говорить о печальном. Вера Петровна
стала расспрашивать Спивака о музыке, он тотчас оживился и, выдергивая из галстука синие нитки, делая
пальцами в воздухе маленькие запятые, сообщил, что на Западе — нет музыки.
— Счастливые? ты младенец, Костя, — пробормотал Лютов, тряхнув головою, и
стал разводить
пальцем воду по медному подносу. А Макаров говорил, понизив голос и от возбуждения несколько заикаясь, — говорил торопливо...
— Изорвал, знаете; у меня все расползлось, людей не видно
стало, только слова о людях, — глухо говорил Иноков, прислонясь к белой колонке крыльца, разминая
пальцами папиросу. — Это очень трудно — писать бунт; надобно чувствовать себя каким-то… полководцем, что ли? Стратегом…
— Мы видим, что в Германии быстро создаются условия для перехода к социалистическому строю, без катастроф, эволюционно, — говорил Прейс, оживляясь и даже как бы утешая Самгина. — Миллионы голосов немецких рабочих, бесспорная культурность масс, огромное партийное хозяйство, — говорил он, улыбаясь хорошей улыбкой, и все потирал руки, тонкие
пальцы его неприятно щелкали. — Англосаксы и германцы удивительно глубоко усвоили идею эволюции, это
стало их органическим свойством.
Он видел, что Макаров уже не тот человек, который ночью на террасе дачи как бы упрашивал, умолял послушать его домыслы. Он держался спокойно, говорил уверенно. Курил меньше, но, как всегда, дожигал спички до конца. Лицо его
стало жестким, менее подвижным, и взгляд углубленных глаз приобрел выражение строгое, учительное. Маракуев, покраснев от возбуждения, подпрыгивая на стуле, спорил жестоко, грозил противнику
пальцем, вскрикивал...
— Сына и отца, обоих, — поправил дядя Миша, подняв
палец. — С сыном я во Владимире в тюрьме сидел. Умный был паренек, но — нетерпим и заносчив. Философствовал излишне… как все семинаристы. Отец же обыкновенный неудачник духовного звания и алкоголик. Такие, как он, на конце дней
становятся странниками, бродягами по монастырям, питаются от богобоязненных купчих и сеют в народе различную ерунду.
Он вынул из кармана кожаный кисет, трубку, зачерпнул ею табаку и
стал приминать его
пальцем. Настроенный тревожно, Самгин вдруг спросил...
Лютов видел, как еще двое людей
стали поднимать гроб на плечо Игната, но человек в полушубке оттолкнул их, а перед Игнатом очутилась Алина; обеими руками, сжав кулаки, она ткнула Игната в лицо, он мотнул головою, покачнулся и медленно опустил гроб на землю. На какой-то момент люди примолкли. Мимо Самгина пробежал Макаров, надевая кастет на
пальцы правой руки.
«Какое злое лицо», — подумал Самгин, вздохнув и наливая вино в стаканы. Коротенькими
пальцами дрожащей руки Дуняша
стала расстегивать кофточку, он хотел помочь ей, но Дуняша отвела его руку.
— Из-за голубей потерял, — говорил он, облокотясь на стол, запустив
пальцы в растрепанные волосы, отчего голова
стала уродливо огромной, а лицо — меньше. — Хорошая женщина, надо сказать, но, знаете, у нее — эти общественные инстинкты и все такое, а меня это не опьяняет…
Смуглое лицо ее
стало неподвижно, шевелились только детски пухлые губы красивого рта. Говорила она сердито, ломким голосом, с неожиданными выкриками,
пальцы ее судорожно скользили по дуге спинки стула, тело выпрямлялось, точно она росла.
— Вы старайтесь, чтобы именье это продали нам. Сам у себя мужик добро зорить не
станет. А не продадите — набедокурим, это уж я вам без страха говорю. Лысый да в соломенной шляпе который — Табаковы братья, они хитряки! Они —
пальцем не пошевелят, а — дело сделают! Губернаторы на селе. Пастыри — пластыри.
Крик и плач раздражали Самгина, запах,
становясь все тяжелее, затруднял дыхание, но всего мучительнее было ощущать, как холод жжет ноги,
пальцы сжимались, точно раскаленными клещами.
Но он не
стал ждать рассказа, а, выдернув подол рубахи из брюк, обнажил левый бок и, щелкая
пальцем по красному шраму, с гордостью объяснил...
Неточные совпадения
Но словам этим не поверили и решили: сечь аманатов до тех пор, пока не укажут, где слобода. Но странное дело! Чем больше секли, тем слабее
становилась уверенность отыскать желанную слободу! Это было до того неожиданно, что Бородавкин растерзал на себе мундир и, подняв правую руку к небесам, погрозил
пальцем и сказал:
— Хорошо, — сказала она и, как только человек вышел, трясущимися
пальцами разорвала письмо. Пачка заклеенных в бандерольке неперегнутых ассигнаций выпала из него. Она высвободила письмо и
стала читать с конца. «Я сделал приготовления для переезда, я приписываю значение исполнению моей просьбы», прочла она. Она пробежала дальше, назад, прочла всё и еще раз прочла письмо всё сначала. Когда она кончила, она почувствовала, что ей холодно и что над ней обрушилось такое страшное несчастие, какого она не ожидала.
Алексей Александрович нахмурился и, загнув руки,
стал трещать
пальцами.
Она отклонилась от него, выпростала, наконец, крючок из вязанья, и быстро, с помощью указательного
пальца,
стали накидываться одна за другой петли белой, блестевшей под светом лампы шерсти, и быстро, нервически
стала поворачиваться тонкая кисть в шитом рукавчике.
— Ну вот, пускай папа посмотрит, — сказала Лизавета Петровна, поднимая и поднося что-то красное, странное и колеблющееся. — Постойте, мы прежде уберемся, — и Лизавета Петровна положила это колеблющееся и красное на кровать,
стала развертывать и завертывать ребенка, одним
пальцем поднимая и переворачивая его и чем-то посыпая.