Неточные совпадения
Оживление Дмитрия исчезло, когда он стал расспрашивать
о матери, Варавке, Лидии. Клим чувствовал во рту горечь, в голове тяжесть. Было утомительно и скучно отвечать на почтительно-равнодушные вопросы брата. Желтоватый туман за окном, аккуратно разлинованный проволоками телеграфа, напоминал
о старой нотной бумаге. Сквозь туман смутно выступала бурая
стена трехэтажного дома, густо облепленная заплатами многочисленных вывесок.
Клим, слушая ее, думал
о том, что провинция торжественнее и радостней, чем этот холодный город, дважды аккуратно и скучно разрезанный вдоль: рекою, сдавленной гранитом, и бесконечным каналом Невского, тоже как будто прорубленного сквозь камень. И ожившими камнями двигались по проспекту люди, катились кареты, запряженные машиноподобными лошадями. Медный звон среди каменных
стен пел не так благозвучно, как в деревянной провинции.
У него немножко шумело в голове и возникало желание заявить
о себе; он шагал по комнате, прислушиваясь, присматриваясь к людям, и находил почти во всех забавное: вот Марина, почти прижав к
стене светловолосого, носатого юношу, говорит ему...
На дачах Варавки поселились незнакомые люди со множеством крикливых детей; по утрам река звучно плескалась
о берег и
стены купальни; в синеватой воде подпрыгивали, как пробки, головы людей, взмахивались в воздух масляно блестевшие руки; вечерами в лесу пели песни гимназисты и гимназистки, ежедневно, в три часа, безгрудая, тощая барышня в розовом платье и круглых, темных очках играла на пианино «Молитву девы», а в четыре шла берегом на мельницу пить молоко, и по воде косо влачилась за нею розовая тень.
Он понял, что это нужно ей, и ему хотелось еще послушать Корвина. На улице было неприятно; со дворов, из переулков вырывался ветер, гнал поперек мостовой осенний лист, листья прижимались к заборам, убегали в подворотни, а некоторые, подпрыгивая, вползали невысоко по заборам, точно испуганные мыши, падали, кружились, бросались под ноги. В этом было что-то напоминавшее Самгину
о каменщиках и плотниках, падавших со
стены.
Свесив с койки ноги в сапогах, давно не чищенных, ошарканных галошами, опираясь спиною
о стену, Кутузов держал в одной руке блюдце, в другой стакан чаю и говорил знакомое Климу...
И не одну сотню раз Клим Самгин видел, как вдали, над зубчатой
стеной елового леса краснеет солнце, тоже как будто усталое, видел облака, спрессованные в такую непроницаемо плотную массу цвета кровельного железа, что можно было думать: за нею уж ничего нет, кроме «черного холода вселенской тьмы»,
о котором с таким ужасом говорила Серафима Нехаева.
Он значительно расширил рассказ
о воскресенье рассказом
о своих наблюдениях над царем, интересно сопоставлял его с Гапоном, намекал на какое-то неуловимое — неясное и для себя — сходство между ними, говорил
о кочегаре,
о рабочих, которые умирали так потрясающе просто,
о том, как старичок стучал камнем в
стену дома, где жил и умер Пушкин, —
о старичке этом он говорил гораздо больше, чем знал
о нем.
Но ни
о чем и ни
о ком, кроме себя, думать не хотелось. Теперь, когда прекратился телеграфный стук в
стену и никто не сообщал тревожных новостей с воли, — Самгин ощутил себя забытым. В этом ощущении была своеобразно приятная горечь, упрекающая кого-то, в словах она выражалась так...
Он ловко обрил волосы на черепе и бороду Инокова, обнажилось неузнаваемо распухшее лицо без глаз, только правый, выглядывая из синеватой щели, блестел лихорадочно и жутко. Лежал Иноков вытянувшись, точно умерший, хрипел и всхлипывающим голосом произносил непонятные слова; вторя его бреду, шаркал ветер
о стены дома, ставни окон.
Испуг, вызванный у Клима отвратительной сценой, превратился в холодную злость против Алины, — ведь это по ее вине пришлось пережить такие жуткие минуты. Первый раз он испытывал столь острую злость, — ему хотелось толкать женщину, бить ее
о заборы,
о стены домов, бросить в узеньком, пустынном переулке в сумраке вечера и уйти прочь.
Рябой, оттолкнув Самгина, ударил его головою
о стену, размахнулся палкой и еще дважды быстро ударил по руке, по плечу. Самгин упал, почти теряя сознание, но слышал выстрел и глухой возглас...
Она точно не слышала испуганного нытья стекол в окнах, толчков воздуха в
стены, приглушенных, тяжелых вздохов в трубе печи. С необыкновенной поспешностью, как бы ожидая знатных и придирчивых гостей, она стирала пыль, считала посуду, зачем-то щупала мебель. Самгин подумал, что, может быть, в этой шумной деятельности она прячет сознание своей вины перед ним. Но
о ее вине и вообще
о ней не хотелось думать, — он совершенно ясно представлял себе тысячи хозяек, которые, наверное, вот так же суетятся сегодня.
«Макаров утверждает, что отношения с женщиной требуют неограниченной искренности со стороны мужчины», — думал он, отвернувшись к
стене, закрыв глаза, и не мог представить себе, как это можно быть неограниченно искренним с Дуняшей, Варварой. Единственная женщина, с которой он был более откровенным, чем с другими, это — Никонова, но это потому, что она никогда, ни
о чем не выспрашивала.
«Кошмар», — подумал он, опираясь рукою
о стену, нащупывая ногою ступени лестницы. Пришлось снова зажечь спичку. Рискуя упасть, он сбежал с лестницы, очутился в той комнате, куда сначала привел его Захарий, подошел к столу и жадно выпил стакан противно теплой воды.
— Вы гораздо больше сказали
о нем, — отметил Самгин; Кутузов молча пожал плечами, а затем, прислонясь спиною к
стене, держа руки в карманах, папиросу в зубах и морщась от дыма, сказал...
В тишине комнаты успокоительно звучал грудной голос женщины, она, явно стараясь развлечь его, говорила
о пустяках, жаловалась, что окна квартиры выходят на двор и перед ними —
стена.
Самгин чувствовал себя отвратительно. Одолевали неприятные воспоминания
о жизни в этом доме. Неприятны были комнаты, перегруженные разнообразной старинной мебелью, набитые мелкими пустяками, которые должны были говорить об эстетических вкусах хозяйки. В спальне Варвары на
стене висела большая фотография его, Самгина, во фраке, с головой в форме тыквы, — тоже неприятная.
На
стенах приятно пестрели небольшие яркие этюды маслом, с одного из них смотрело, прищурясь, толстогубое бритое лицо, смотрело, как бы спрашивая
о чем-то.
Самгин понимал, что подслушивать под окном — дело не похвальное, но Фроленков прижал его широкой спиной своей в угол между
стеной и шкафом. Слышно было, как схлебывали чай с блюдечек, шаркали ножом
о кирпич, правя лезвие, старушечий голос ворчливо проговорил...
Он смотрел вслед быстро уходящему, закуривая папиросу, и думал
о том, что в то время, как «государству грозит разрушение под ударами врага и все должны единодушно, необоримой, гранитной
стеной встать пред врагом», — в эти грозные дни такие безответственные люди, как этот хлыщ и Яковы, как плотник Осип или Тагильский, сеют среди людей разрушительные мысли, идеи. Вполне естественно было вспомнить
о ротмистре Рущиц-Стрыйском, но тут Клим Иванович испугался, чувствуя себя в опасности.
Неточные совпадения
Потом завел речь
о прелестях уединенной жизни и вскользь заявил, что он и сам надеется когда-нибудь найти отдохновение в
стенах монастыря.
Алексей Александрович помолчал и потер рукою лоб и глаза. Он увидел, что вместо того, что он хотел сделать, то есть предостеречь свою жену от ошибки в глазах света, он волновался невольно
о том, что касалось ее совести, и боролся с воображаемою им какою-то
стеной.
У круглого стола под лампой сидели графиня и Алексей Александрович,
о чем-то тихо разговаривая. Невысокий, худощавый человек с женским тазом, с вогнутыми в коленках ногами, очень бледный, красивый, с блестящими, прекрасными глазами и длинными волосами, лежавшими на воротнике его сюртука, стоял на другом конце, оглядывая
стену с портретами. Поздоровавшись с хозяйкой и с Алексеем Александровичем, Степан Аркадьич невольно взглянул еще раз на незнакомого человека.
Последние слова он уже сказал, обратившись к висевшим на
стене портретам Багратиона и Колокотрони, [Колокотрони — участник национально-освободительного движения в Греции в 20-х г. XIX в.] как обыкновенно случается с разговаривающими, когда один из них вдруг, неизвестно почему, обратится не к тому лицу, к которому относятся слова, а к какому-нибудь нечаянно пришедшему третьему, даже вовсе незнакомому, от которого знает, что не услышит ни ответа, ни мнения, ни подтверждения, но на которого, однако ж, так устремит взгляд, как будто призывает его в посредники; и несколько смешавшийся в первую минуту незнакомец не знает, отвечать ли ему на то дело,
о котором ничего не слышал, или так постоять, соблюдши надлежащее приличие, и потом уже уйти прочь.
Комната была, точно, не без приятности:
стены были выкрашены какой-то голубенькой краской вроде серенькой, четыре стула, одно кресло, стол, на котором лежала книжка с заложенною закладкою,
о которой мы уже имели случай упомянуть, несколько исписанных бумаг, но больше всего было табаку.