Неточные совпадения
Заметив, что взрослые всегда ждут от него чего-то, чего нет
у других детей, Клим старался, после вечернего чая, возможно больше посидеть со взрослыми
у потока слов, из которого он черпал мудрость. Внимательно слушая бесконечные споры, он хорошо научился выхватывать слова, которые особенно царапали его слух, а потом
спрашивал отца о значении этих слов. Иван Самгин с радостью объяснял, что такое мизантроп, радикал, атеист, культуртрегер, а объяснив и лаская сына, хвалил его...
Это было очень оглушительно, а когда мальчики кончили петь, стало очень душно. Настоящий Старик отирал платком вспотевшее лицо свое. Климу показалось, что, кроме пота, по щекам деда текут и слезы. Раздачи подарков не стали дожидаться —
у Клима разболелась голова. Дорогой он
спросил дедушку...
— Ну, что
у вас там? —
спрашивала она, тыкая кулаком в подушку. — Что — мать? В театре? Варавка — с ними? Ага!
По настоянию деда Акима Дронов вместе с Климом готовился в гимназию и на уроках Томилина обнаруживал тоже судорожную торопливость, Климу и она казалась жадностью.
Спрашивая учителя или отвечая ему, Дронов говорил очень быстро и как-то так всасывая слова, точно они, горячие, жгли губы его и язык. Клим несколько раз допытывался
у товарища, навязанного ему Настоящим Стариком...
— Итак, Ваня, что же сделал Александр Невский? —
спрашивал он, остановясь
у двери и одергивая рубаху. Дронов быстро и четко отвечал...
У него была привычка беседовать с самим собою вслух. Нередко, рассказывая историю, он задумывался на минуту, на две, а помолчав, начинал говорить очень тихо и непонятно. В такие минуты Дронов толкал Клима ногою и, подмигивая на учителя левым глазом, более беспокойным, чем правый, усмехался кривенькой усмешкой; губы Дронова были рыбьи, тупые, жесткие, как хрящи. После урока Клим
спрашивал...
— Что сделал Борис? —
спросил ее Клим. Он уже не впервые
спрашивал ее об этом, но Лидия и на этот раз не ответила ему, а только взглянула, как на чужого.
У него явилось желание спрыгнуть в сад и натрепать ей уши. Теперь, когда возвратился Игорь, она снова перестала замечать Клима.
— Почему так рано? —
спросила она. Клим рассказал о Дронове и добавил: — Я не пошел на урок, там, наверное, волнуются. Иван учился отлично, многим помогал,
у него немало друзей.
Он
спрашивал тогда, когда Клима еще не тревожили эти вопросы, и пьяные слова товарища возбуждали
у него лишь чувство отвращения.
Клим искоса взглянул на мать, сидевшую
у окна; хотелось
спросить: почему не подают завтрак? Но мать смотрела в окно. Тогда, опасаясь сконфузиться, он сообщил дяде, что во флигеле живет писатель, который может рассказать о толстовцах и обо всем лучше, чем он, он же так занят науками, что…
В темно-синем пиджаке, в черных брюках и тупоносых ботинках фигура Дронова приобрела комическую солидность. Но лицо его осунулось, глаза стали неподвижней, зрачки помутнели, а в белках явились красненькие жилки, точно
у человека, который страдает бессонницей.
Спрашивал он не так жадно и много, как прежде, говорил меньше, слушал рассеянно и, прижав локти к бокам, сцепив пальцы, крутил большие, как старик. Смотрел на все как-то сбоку, часто и устало отдувался, и казалось, что говорит он не о том, что думает.
Клим знал, что на эти вопросы он мог бы ответить только словами Томилина, знакомыми Макарову. Он молчал, думая, что, если б Макаров решился на связь с какой-либо девицей, подобной Рите, все его тревоги исчезли бы. А еще лучше, если б этот лохматый красавец отнял швейку
у Дронова и перестал бы вертеться вокруг Лидии. Макаров никогда не
спрашивал о ней, но Клим видел, что, рассказывая, он иногда, склонив голову на плечо, смотрит в угол потолка, прислушиваясь.
В тесной комнатке, ничем не отличавшейся от прежней, знакомой Климу, он провел
у нее часа четыре. Целовала она как будто жарче, голоднее, чем раньше, но ласки ее не могли опьянить Клима настолько, чтоб он забыл о том, что хотел узнать. И, пользуясь моментом ее усталости, он, издали подходя к желаемому,
спросил ее о том, что никогда не интересовало его...
— Что? —
спросил он, взглянув на ее гладкую голову галки и в маленькое, точно
у подростка, птичье лицо.
— Я угощаю, — сказала она,
спросив кофе, ликера, бисквитов, и расстегнула шубку; Клима обдал запах незнакомых духов. Сидели
у окна; мимо стекол, покрытых инеем, двигался темный поток людей. Мышиными зубами кусая бисквиты, Нехаева продолжала...
— Понимаете? —
спрашивала она, сопровождая каждое слово шлепающим ударом кулака по мягкой ладони. —
У него — своя дорога. Он будет ученым, да! Профессором.
—
У вас нет целкового? —
спросил кисленький голос Дронова.
Лидия встала и пригласила всех наверх, к себе. Клим задержался на минуту
у зеркала, рассматривая прыщик на губе. Из гостиной вышла мать; очень удачно сравнив Инокова и Сомову с любителями драматического искусства, которые разыгрывают неудачный водевиль, она положила руку на плечо Клима,
спросила...
Раза два-три Иноков, вместе с Любовью Сомовой, заходил к Лидии, и Клим видел, что этот клинообразный парень чувствует себя
у Лидии незваным гостем. Он бестолково, как засыпающий окунь в ушате воды, совался из угла в угол, встряхивая длинноволосой головой, пестрое лицо его морщилось, глаза смотрели на вещи в комнате спрашивающим взглядом. Было ясно, что Лидия не симпатична ему и что он ее обдумывает. Он внезапно подходил и, подняв брови, широко открыв глаза,
спрашивал...
— Смешно
спросил? Ну — ничего! Мне, разумеется, ее не нужно, а — любопытно мне: как она жить будет? С такой красотой — трудно. И, потом, я все думаю, что
у нас какая-нибудь Лола Монтес должна явиться при новом царе.
— Да? Легкомысленно? — задорно
спросила Алина. — А как бы ты отнеслась к жениху, который все только рассказывает тебе о материализме, идеализме и прочих ужасах жизни? Клим,
у тебя есть невеста?
— Лютов был
у вас вечером? — угрюмо
спросил Макаров.
— Любопытна слишком. Ей все надо знать — судоходство, лесоводство. Книжница. Книги портят женщин. Зимою я познакомился с водевильной актрисой, а она вдруг
спрашивает: насколько зависим Ибсен от Ницше? Да черт их знает, кто от кого зависит! Я — от дураков. Мне на днях губернатор сказал, что я компрометирую себя, давая работу политическим поднадзорным. Я говорю ему: Превосходительство! Они относятся к работе честно! А он: разве, говорит,
у нас, в России, нет уже честных людей неопороченных?
У Варавки болели ноги, он стал ходить опираясь на палку. Кривыми ногами шагал по песку Иван Дронов, нелюдимо посматривая на взрослых и детей, переругиваясь с горничными и кухарками. Варавка возложил на него трудную обязанность выслушивать бесконечные капризы и требования дачников. Дронов выслушивал и каждый вечер являлся к Варавке с докладом. Выслушав угрюмое перечисление жалоб и претензий, дачевладелец
спрашивал, мясисто усмехаясь в бороду...
— Был я там, — сказал Христос печально,
А Фома-апостол усмехнулся
И напомнил: — Чай, мы все оттуда. —
Поглядел Христос во тьму земную
И
спросил Угодника Николу:
— Кто это лежит там,
у дороги,
Пьяный, что ли, сонный аль убитый?
— Нет, — ответил Николай Угодник. —
Это просто Васька Калужанин
О хорошей жизни замечтался.
— Делай! — сказал он дьякону. Но о том, почему русские — самый одинокий народ в мире, — забыл сказать, и никто не
спросил его об этом. Все трое внимательно следили за дьяконом, который, засучив рукава, обнажил не очень чистую рубаху и странно белую, гладкую, как
у женщины, кожу рук. Он смешал в четырех чайных стаканах портер, коньяк, шампанское, посыпал мутно-пенную влагу перцем и предложил...
А когда все это неистовое притихло, во двор вошел щеголеватый помощник полицейского пристава, сопровождаемый бритым человеком в темных очках, вошел,
спросил у Клима документы, передал их в руку человека в очках, тот посмотрел на бумаги и, кивнув головой в сторону ворот, сухо сказал...
Клим покорно ушел, он был рад не смотреть на расплющенного человека. В поисках горничной, переходя из комнаты в комнату, он увидал Лютова; босый, в ночном белье, Лютов стоял
у окна, держась за голову. Обернувшись на звук шагов, недоуменно мигая, он
спросил, показав на улицу нелепым жестом обеих рук...
— Как же все это было? —
спросил дьякон, стоя
у окна.
— На днях купец,
у которого я урок даю, сказал: «Хочется блинов поесть, а знакомые не умирают».
Спрашиваю: «Зачем же нужно вам, чтоб они умирали?» — «А блин, говорит, особенно хорош на поминках». Вероятно, теперь он поест блинов…
Пришла Лидия, держась руками за виски, молча села
у окна. Клим
спросил: что нашел доктор? Лидия посмотрела на него непонимающим взглядом; от синих теней в глазницах ее глаза стали светлее. Клим повторил вопрос.
— Это уж ты
спроси у Макарова.
— Это — неправда! — гневно возразил Клим, чувствуя, что
у него дрожат ноги. — Ты ни слова не говорила мне… впервые слышу! Что ты делаешь? — возмущенно
спросил он.
— Это о выставке? —
спросил он, отгоняя рукописью Клима дерзкую муху, она упрямо хотела сесть на висок редактора, напиться пота его. — Иноков оказался совершенно неудачным корреспондентом, — продолжал он, шлепнув рукописью по виску своему, и сморщил лицо, следя, как муха ошалело носится над столом. — Он — мизантроп, Иноков, это
у него, вероятно, от запоров. Психиатр Ковалевский говорил мне, что Тимон Афинский страдал запорами и что это вообще признак…
Вечером, когда стемнело, он пошел во флигель, застал Елизавету Львовну
у стола с шитьем в руках и прочитал ей стихи. Выслушав, не поднимая головы, Спивак
спросила...
Когда
у нее нет работы — пасьянсы раскладывает; я
спросил: «О чем гадаете?» — «Скоро ли будет
у нас конституция».
— Конечно, я сам должен был
спросить. Но
у нее такой вид… я думал — романтика.
Говорил он грубо, сердито, но лицо
у него было не злое, а только удивленное;
спросив, он полуоткрыл рот и поднял брови, как человек недоумевающий. Но темненькие усы его заметно дрожали, и Самгин тотчас сообразил, что это не обещает ему ничего хорошего. Нужно было что-то выдумать.
— Вот как? —
спросила женщина, остановясь
у окна флигеля и заглядывая в комнату, едва освещенную маленькой ночной лампой. — Возможно, что есть и такие, — спокойно согласилась она. — Ну, пора спать.
— Это — обыск? —
спросил Клим и кашлянул, чувствуя, что
у него вдруг высохло в горле.
—
У вас — дружба с этим Пуаре? —
спросил он, готовясь к вопросам Инокова.
Молча пожав руку Диомидова, Клим
спросил Дьякона: бывает ли он
у Лютова?
— Так вот — провел недель пять на лоне природы. «Лес да поляны, безлюдье кругом» и так далее. Вышел на поляну, на пожог, а из ельника лезет Туробоев. Ружье под мышкой, как и
у меня.
Спрашивает: «Кажется, знакомы?» — «Ух, говорю, еще как знакомы!» Хотелось всадить в морду ему заряд дроби. Но — запнулся за какое-то но. Культурный человек все-таки, и знаю, что существует «Уложение о наказаниях уголовных». И знал, что с Алиной
у него — не вышло. Ну, думаю, черт с тобой!
— Фу! Это — эпидемия какая-то! А знаешь, Лидия увлекается философией, религией и вообще… Где Иноков? —
спросила она, но тотчас же, не ожидая ответа, затараторила: — Почему не пьешь чай? Я страшно обрадовалась самовару. Впрочем,
у одного эмигранта в Швейцарии есть самовар…
— Давно не были
у Прейса? —
спросил Самгин.
—
У кого это,
у нас? —
спросил Клим, надевая очки.
В столовой,
у стола, сидел другой офицер, небольшого роста, с темным лицом, остроносый, лысоватый, в седой щетине на черепе и верхней губе, человек очень пехотного вида; мундир его вздулся на спине горбом, воротник наехал на затылок. Он перелистывал тетрадки и, когда вошел Клим,
спросил, взглянув на него плоскими глазами...
— Дети-то
у ней от него ли? — угрюмо
спросила старуха.
— Он? Про меня? —
спросил Клим, встав со стула, потому что
у него вдруг неприятно забилось сердце.
Потом он стоял
у стола, и Варвара тихо
спрашивала его...