Неточные совпадения
Это прозвучало так обиженно, как будто было сказано не ею. Она ушла, оставив его в пустой, неприбранной комнате, в тишине, почти не нарушаемой робким шорохом дождя. Внезапное решение Лидии уехать, а особенно ее испуг в ответ
на вопрос о женитьбе так обескуражили Клима, что он даже не сразу обиделся. И лишь посидев минуту-две в состоянии подавленности,
сорвал очки с носа и, до боли крепко пощипывая усы, начал шагать по комнате, возмущенно соображая...
Все замолчали, подтянулись, прислушиваясь, глядя
на Оку,
на темную полосу моста, где две линии игрушечно маленьких людей размахивали тонкими руками и,
срывая головы с своих плеч, играли ими, подкидывая вверх.
У Клима задрожали ноги, он присел
на землю, ослепленно мигая, пот заливал ему глаза;
сорвав очки, он смотрел, как во все стороны бегут каменщики, плотники и размахивают руками.
Раскрашенный в цвета осени, сад был тоже наполнен красноватой духотой; уже несколько дней жара угрожала дождями, но ветер разгонял облака и,
срывая желтый лист с деревьев, сеял
на город пыль.
Варвара сидела
на борту, заинтересованно разглядывая казака, рулевой добродушно улыбался, вертя колесом; он уже поставил баркас носом
на мель и заботился, чтоб течение не
сорвало его; в машине ругались два голоса, стучали молотки, шипел и фыркал пар.
На взморье, гладко отшлифованном солнцем и тишиною, точно нарисованные, стояли баржи, сновали, как жуки, мелкие суда, мухами по стеклу ползали лодки.
Самгин шагал в стороне нахмурясь, присматриваясь, как по деревне бегают люди с мешками в руках, кричат друг
на друга, столбом стоит среди улицы бородатый сектант Ермаков. Когда вошли в деревню, возница,
сорвав шапку с головы, закричал...
Самгин взглянул
на почерк, и рука его, странно отяжелев, сунула конверт в карман пальто. По лестнице он шел медленно, потому что сдерживал желание вбежать по ней, а придя в номер, тотчас выслал слугу, запер дверь и, не раздеваясь, только
сорвав с головы шляпу, вскрыл конверт.
Только
на Варшавском вокзале, когда новенький локомотив, фыркнув паром, повернул красные, ведущие колеса, а вагон вздрогнул, покатился и подкрашенное лицо матери уродливо расплылось, стерлось, — Самгин, уже надевший шапку, быстро
сорвал ее с головы, и где-то внутри его тихо и вопросительно прозвучало печальное слово...
Все это было не страшно, но, когда крик и свист примолкли, стало страшней. Кто-то заговорил певуче, как бы читая псалтырь над покойником, и этот голос, укрощая шум, создал тишину, от которой и стало страшно. Десятки глаз разглядывали полицейского, сидевшего
на лошади, как существо необыкновенное, невиданное. Молодой парень, без шапки, черноволосый,
сорвал шашку с городового, вытащил клинок из ножен и, деловито переломив его
на колене, бросил под ноги лошади.
Ей, наконец, удалось расстегнуть какой-то крючок, и, сбросив холодную шубку
на колени Клима,
срывая с головы шляпку, она забегала по комнате, истерически выкрикивая...
Она, видимо, много плакала, веки у нее опухли, белки покраснели, подбородок дрожал, рука дергала блузку
на груди;
сорвав с головы компресс, она размахивала им, как бы желая, но не решаясь хлестнуть Самгина по лицу.
Самгин видел в дверь, как она бегает по столовой, сбрасывая с плеч шубку,
срывая шапочку с головы, натыкаясь
на стулья, как слепая.
Вагон встряхивало, качало, шипел паровоз, кричали люди; невидимый в темноте сосед Клима
сорвал занавеску с окна, обнажив светло-голубой квадрат неба и две звезды
на нем; Самгин зажег спичку и увидел пред собою широкую спину, мясистую шею, жирный затылок; обладатель этих достоинств, прижав лоб свой к стеклу, говорил вызывающим тоном...
— Сегодня — пою! Ой, Клим, страшно! Ты придешь? Ты — речи народу говорил? Это тоже страшно? Это должно быть страшнее, чем петь! Я ног под собою не слышу, выходя
на публику, холод в спине, под ложечкой — тоска! Глаза, глаза, глаза, — говорила она, тыкая пальцем в воздух. — Женщины — злые, кажется, что они проклинают меня, ждут, чтоб я
сорвала голос, запела петухом, — это они потому, что каждый мужчина хочет изнасиловать меня, а им — завидно!
Остановясь среди комнаты, глядя в дым своей папиросы, он пропустил перед собою ряд эпизодов: гибель Бориса Варавки, покушение Макарова
на самоубийство, мужиков, которые поднимали колокол «всем миром», других, которые
сорвали замок с хлебного магазина, 9 Января, московские баррикады — все, что он пережил, вплоть до убийства губернатора.
Город беспокоился, готовясь к выборам в Думу, по улицам ходили и ездили озабоченные, нахмуренные люди,
на заборах пестрели партийные воззвания, члены «Союза русского народа»
срывали их, заклеивали своими.
Марина вышла не очень эффектно: сначала
на стене, за стулом, мелькнула ее рука, отбрасывая черный занавес, потом явилась вся фигура, но — боком; прическа ее зацепилась за что-то, и она так резко дернула рукою материю, что
сорвала ее, открыв угол двери. Затем, шагнув вперед, она поклонилась, сказав...
— Вот мы и у пристани! Если вам жарко — лишнее можно снять, — говорил он, бесцеремонно сбрасывая с плеч сюртук. Без сюртука он стал еще более толстым и более остро засверкала бриллиантовая запонка в мягкой рубашке.
Сорвал он и галстук, небрежно бросил его
на подзеркальник, где стояла ваза с цветами. Обмахивая платком лицо, высунулся в открытое окно и удовлетворенно сказал...
Пред ним, одна за другой, мелькали, точно падая куда-то, полузабытые картины: полиция загоняет московских студентов в манеж, мужики и бабы
срывают замок с двери хлебного «магазина», вот поднимают колокол
на колокольню; криками ура встречают голубовато-серого царя тысячи обывателей Москвы, так же встречают его в Нижнем Новгороде, тысяча людей всех сословий стоит
на коленях пред Зимним дворцом, поет «Боже, царя храни», кричит ура.