Неточные совпадения
Они и тем еще похожи были друг на друга, что все покорно
слушали сердитые
слова Марии Романовны и, видимо, боялись ее.
Не
слушая тещу, отец говорил сквозь ее
слова...
Заметив, что взрослые всегда ждут от него чего-то, чего нет у других детей, Клим старался, после вечернего чая, возможно больше посидеть со взрослыми у потока
слов, из которого он черпал мудрость. Внимательно
слушая бесконечные споры, он хорошо научился выхватывать
слова, которые особенно царапали его слух, а потом спрашивал отца о значении этих
слов. Иван Самгин с радостью объяснял, что такое мизантроп, радикал, атеист, культуртрегер, а объяснив и лаская сына, хвалил его...
Варавка был самый интересный и понятный для Клима. Он не скрывал, что ему гораздо больше нравится играть в преферанс, чем
слушать чтение. Клим чувствовал, что и отец играет в карты охотнее, чем
слушает чтение, но отец никогда не сознавался в этом. Варавка умел говорить так хорошо, что
слова его ложились в память, как серебряные пятачки в копилку. Когда Клим спросил его: что такое гипотеза? — он тотчас ответил...
Глафира Исаевна брала гитару или другой инструмент, похожий на утку с длинной, уродливо прямо вытянутой шеей; отчаянно звенели струны, Клим находил эту музыку злой, как все, что делала Глафира Варавка. Иногда она вдруг начинала петь густым голосом, в нос и тоже злобно.
Слова ее песен были странно изломаны, связь их непонятна, и от этого воющего пения в комнате становилось еще сумрачней, неуютней. Дети, забившись на диван,
слушали молча и покорно, но Лидия шептала виновато...
Клим шагал к дому, плечо в плечо с Дроновым, внимательно
слушая, но не удивляясь, не сочувствуя, а Дронов все бормотал, с трудом находя
слова, выцарапывая их.
Клим вздохнул,
послушал, как тишина поглощает грохот экипажа, хотел подумать о дяде, заключить его в рамку каких-то очень значительных
слов, но в голове его ныл, точно комар, обидный вопрос...
Говорила она вполголоса, захлебываясь
словами, ее овечьи глаза сияли радостью, и Клим видел, что она готова рассказывать о Томилине долго. Из вежливости он
послушал ее минуты три и раскланялся с нею, когда она сказала, вздохнув...
Клим
слушал, не говоря ни
слова. Мать говорила все более высокомерно, Варавка рассердился, зачавкал, замычал и ушел. Тогда мать сказала Климу...
Беседы с нею всегда утверждали Клима в самом себе, утверждали не столько
словами, как ее непоколебимо уверенным тоном.
Послушав ее, он находил, что все, в сущности, очень просто и можно жить легко, уютно. Мать живет только собою и — не плохо живет. Она ничего не выдумывает.
И,
слушая ее, он еще раз опасливо подумал, что все знакомые ему люди как будто сговорились в стремлении опередить его; все хотят быть умнее его, непонятнее ему, хитрят и прячутся в
словах.
Слушая сквозь свои думы болтовню Маргариты, Клим еще ждал, что она скажет ему, чем был побежден страх ее, девушки, пред первым любовником? Как-то странно, вне и мимо его, мелькнула мысль: в
словах этой девушки есть нечто общее с бойкими речами Варавки и даже с мудрыми глаголами Томилина.
Клим посмотрел на Кутузова с недоумением: неужели этот мужик, нарядившийся студентом, — марксист? Красивый голос Кутузова не гармонировал с читающим тоном, которым он произносил скучные
слова и цифры. Дмитрий помешал Климу
слушать...
Клим начал рассказывать не торопясь, осторожно выбирая
слова, о музеях, театрах, о литературных вечерах и артистах, но скоро и с досадой заметил, что говорит неинтересно,
слушают его невнимательно.
Прислонясь к стене, Клим уже не понимал
слов, а
слушал только ритмические колебания голоса и прикованно смотрел на Лидию; она, покачиваясь, сидела на стуле, глядя в одном направлении с Алиной.
Клим упорно смотрел в пустой стакан,
слушал тонкий писк угасавшего самовара и механически повторял про себя одно
слово...
Слушая, как рычит, приближаясь, гром, Клим задумался о чем-то беспредметном, что не укладывалось ни в
слова, ни в образы.
Клим не ответил. Он
слушал, не думая о том, что говорит девушка, и подчинялся грустному чувству. Ее
слова «мы все несчастны» мягко толкнули его, заставив вспомнить, что он тоже несчастен — одинок и никто не хочет понять его.
Клим Самгин смотрел,
слушал и чувствовал, что в нем нарастает негодование, как будто его нарочно привели сюда, чтоб наполнить голову тяжелой и отравляющей мутью. Все вокруг было непримиримо чуждо, но, заталкивая в какой-то темный угол, насиловало, заставляя думать о горбатой девочке, о
словах Алины и вопросе слепой старухи...
Самгин,
слушая красивые
слова Ромео, спрашивал: почему этот человек притворяется скромненьким, называет себя диким?
Слушать его было трудно, голос гудел глухо, церковно, мял и растягивал
слова, делая их невнятными. Лютов, прижав локти к бокам, дирижировал обеими руками, как бы укачивая ребенка, а иногда точно сбрасывая с них что-то.
Клим перестал
слушать его ворчливую речь, думая о молодом человеке, одетом в голубовато-серый мундир, о его смущенной улыбке. Что сказал бы этот человек, если б пред ним поставить Кутузова, Дьякона, Лютова? Да, какой силы
слова он мог бы сказать этим людям? И Самгин вспомнил — не насмешливо, как всегда вспоминал, а — с горечью...
Самгину казалось, что редактор говорит умно, но все-таки его словесность похожа на упрямый дождь осени и вызывает желание прикрыться зонтиком. Редактора
слушали не очень почтительно, и он находил только одного единомышленника — Томилина, который, с мужеством пожарного, заливал пламень споров струею холодных
слов.
Смотреть на него было так же приятно, как
слушать его благожелательную речь, обильную мягкими
словами, тускловатый блеск которых имел что-то общее с блеском старого серебра в шкафе.
Самгин понимал, что Козлов рассуждает наивно, но
слушал почтительно и молча, не чувствуя желания возражать, наслаждаясь песней,
слова которой хотя и глупы, но мелодия хороша.
— Пора, — сказала Спивак, вставая; ее
слово прозвучало для Самгина двусмысленно, но по лицу ее он увидел, что она, кажется, не
слушала регента.
Самгин наклонил голову, чтобы скрыть улыбку.
Слушая рассказ девицы, он думал, что и по фигуре и по характеру она была бы на своем месте в водевиле, а не в драме. Но тот факт, что на долю ее все-таки выпало участие в драме, несколько тронул его; он ведь был уверен, что тоже пережил драму. Однако он не сумел выразить чувство, взволновавшее его, а два последние
слова ее погасили это чувство. Помолчав, он спросил вполголоса...
Один из его фельетонов был сплошь написан излюбленными редактором фразами, поговорками, цитатами: «Уж сколько раз твердили миру», — начинался фельетон стихом басни Крылова, и, перечислив избитыми
словами все то, о чем твердили миру, Робинзон меланхолически заканчивал перечень: «А Васька
слушает да ест».
В
словах он не стеснялся, марксизм назвал «еврейско-немецким учением о барышах», Дмитрий
слушал его нахмурясь, вопросительно посматривая на брата, как бы ожидая его возражений и не решаясь возражать сам.
Самгин
слушал и утверждался в подозрениях своих: этот человек, столь обыкновенный внешне, манерой речи выдавал себя; он не так прост, каким хочет казаться. У него были какие-то свои
слова, и он обнаруживал склонность к едкости.
Самгин
слушал, улыбаясь и не находя нужным возражать Кумову. Он — пробовал и убедился, что это бесполезно: выслушав его доводы, Кумов продолжал говорить свое, как человек, несокрушимо верующий, что его истина — единственная. Он не сердился, не обижался, но иногда
слова так опьяняли его, что он начинал говорить как-то судорожно и уже совершенно непонятно; указывая рукой в окно, привстав, он говорил с восторгом, похожим на страх...
«Только это», — подумал Самгин,
слушая с улыбкой знакомые
слова.
Слушая отрывистые, свистящие
слова, Самгин смотрел, как по дорожкам парка скучные служители толкают равнодушно пред собою кресла на колесах, а в креслах — полуживые, разбухшие тела.
Но в память его крепко вросла ее напряженная фигура, стройное тело, как бы готовое к физической борьбе с ним, покрасневшее лицо и враждебно горящие глаза;
слушая его, она иронически щурилась, а говоря — открывала глаза широко, и ее взгляд дополнял силу обжигающих
слов.
Но думалось с великим усилием, мысли мешали
слушать эту напряженную тишину, в которой хитро сгущен и спрятан весь рев и вой ужасного дня, все его
слова, крики, стоны, — тишину, в которой скрыта злая готовность повторить все ужасы, чтоб напугать человека до безумия.
Слова эти
слушают отцы, матери, братья, сестры, товарищи, невесты убитых и раненых. Возможно, что завтра окраины снова пойдут на город, но уже более густой и решительной массой, пойдут на смерть. «Рабочему нечего терять, кроме своих цепей».
В ее изумлении Самгин не нашел ничего лестного для себя, и она мешала ему
слушать. Человек с напудренным лицом клоуна, длинной шеей и неподвижно вытаращенными глазами, оглядывая людей, напиравших на него, говорил негромко, но так, что
слов его не заглушал ни шум отодвигаемых стульев, ни возбужденные голоса людей, уже разбившихся на маленькие группки.
Самгин
слушал, верил, что возникают союзы инженеров, врачей, адвокатов, что предположено создать Союз союзов, и сухой стук, проходя сквозь камень, слагаясь в
слова, будил в Самгине чувство бодрости, хорошие надежды.
На дворе, на улице шумели, таскали тяжести. Это — не мешало. Самгин, усмехаясь, подумал, что, наверное, тысячи Варвар с ужасом
слушают такой шум, — тысячи, на разных улицах Москвы, в больших и маленьких уютных гнездах. Вспомнились
слова Макарова о не тяжелом, но пагубном владычестве женщин.
Эта философия казалась Климу очень туманной, косноязычной, неприятной. Но и в ней было что-то, совпадающее с его настроением. Он
слушал Кумова молча, лишь изредка ставя краткие вопросы, и еще более раздражался, убеждаясь, что
слова этого развинченного человека чем-то совпадают с его мыслями. Это было почти унизительно.
Самгин
слушал ее тяжелые
слова, и в нем росло, вскипало, грея его, чувство уважения, благодарности к этому человеку; наслаждаясь этим чувством, он даже не находил
слов выразить его.
Она вспотела от возбуждения, бросилась на диван и, обмахивая лицо платком, закрыла глаза. Пошловатость ее
слов Самгин понимал, в искренность ее возмущения не верил, но
слушал внимательно.
Наткнувшись на
слова «право чужих», Самгин перестал
слушать.
Самгин
слушал, недоумевая, не веря, но ожидая каких-то очень простых, серьезных
слов, и думал, что к ее красивой, стройной фигуре не идет скромное, темненькое платье торговки.
Говорила она долго, но Самгин
слушал невнимательно, премудрые
слова ее о духе скользили мимо него, исчезали вместе с дымом от папиросы, память воспринимала лишь отдельные фразы.
— Слушай-ко, что я тебе скажу, — заговорила Марина, гремя ключами, становясь против его. И, каждым
словом удивляя его, она деловито предложила: не хочет ли он обосноваться здесь, в этом городе? Она уверена, что ему безразлично, где жить…
— Там, в столицах, писатели, босяки, выходцы из трущоб, алкоголики, сифилитики и вообще всякая… ин-теллиген-тность, накипь, плесень — свободы себе желает, конституции добилась, будет судьбу нашу решать, а мы тут
словами играем, пословицы сочиняем, чаек пьем — да-да-да! Ведь как говорят, — обратился он к женщине с котятами, —
слушать любо, как говорят! Обо всем говорят, а — ничего не могут!
Самгин согласно кивнул головой и стал
слушать сиплые
слова внимательнее, чувствуя в рассказе Безбедова новые ноты.
Послушав минуты две давно знакомые, плоские фразы, Самгин невольно произнес
слова, которые не хотел бы говорить вслух...
Самгин видел, что пальцы Таисьи побелели, обескровились, а лицо неестественно вытянулось. В комнате было очень тихо, точно все уснули, и не хотелось смотреть ни на кого, кроме этой женщины, хотя
слушать ее рассказ было противно, свистящие
слова возбуждали чувство брезгливости.