Неточные совпадения
— Ну, идемте смотреть город, — скорее приказала, чем предложила она. Клим счел невежливым отказаться и часа три ходил с нею в тумане, по скользким панелям, смазанным какой-то особенно противной грязью, не похожей на жирную грязь провинции.
Марина быстро и твердо, как солдат, отбивала шаг, в походке ее была та же неудержимость, как в
словах, но простодушие ее несколько подкупало Клима.
Марина смотрела на него с нескрываемой враждебностью, Нехаева кратко, но неохотно соглашалась с его
словами, а Спивак беседовала с ним редко и почти всегда вполголоса.
Она сказала все это негромко, не глядя на Самгина, обмахивая маленьким платком ярко разгоревшееся лицо. Клим чувствовал: она не надеется, что
слова ее будут поняты. Он заметил, что Дуняша смотрит из-за плеча
Марины упрашивающим взглядом, ей — скучно.
Он снова заставил себя вспомнить
Марину напористой девицей в желтом джерси и ее глупые
слова: «Ношу джерси, потому что терпеть не могу проповедей Толстого». Кутузов называл ее Гуляй-город. И, против желания своего, Самгин должен был признать, что в этой женщине есть какая-то приятно угнетающая, теплая тяжесть.
— Это — правда, — легко и просто согласилась
Марина, как будто она услыхала самые обыкновенные
слова.
По ее густому шепоту, по толчкам в спину Самгин догадался, что она испугалась и, кажется, подозревает его. Он быстро пробормотал несколько
слов, и
Марина, втолкнув его в комнату, заговорила громче, деловито...
— Слушай-ко, что я тебе скажу, — заговорила
Марина, гремя ключами, становясь против его. И, каждым
словом удивляя его, она деловито предложила: не хочет ли он обосноваться здесь, в этом городе? Она уверена, что ему безразлично, где жить…
К Лидии подходили мужчины и женщины, низко кланялись ей, целовали руку; она вполголоса что-то говорила им, дергая плечами, щеки и уши ее сильно покраснели.
Марина, стоя в углу, слушала Кормилицына; переступая с ноги на ногу, он играл портсигаром; Самгин, подходя, услыхал его мягкие, нерешительные
слова...
— Не совсем обошла, некоторые — касаются, — сказала
Марина, выговорив
слово «касаются» с явной иронией, а Самгин подумал, что все, что она говорит, рассчитано ею до мелочей, взвешено. Кормилицыну она показывает, что на собрании убогих людей она такая же гостья, как и он. Когда писатель и Лидия одевались в магазине, она сказала Самгину, что довезет его домой, потом пошепталась о чем-то с Захарием, который услужливо согнулся перед нею.
Марина засмеялась. Каждый раз, беседуя с нею, он ощущал зависть к ее умению распоряжаться
словами, формировать мысли, но после беседы всегда чувствовал, что
Марина не стала понятнее и центральная ее мысль все-таки неуловима.
— Нет, — сказал Самгин, понимая, что говорит неправду, — мысли у него были обиженные и бежали прочь от ее
слов, но он чувствовал, что раздражение против нее исчезает и возражать против ее
слов — не хочется, вероятно, потому, что слушать ее — интересней, чем спорить с нею. Он вспомнил, что Варвара, а за нею Макаров говорили нечто сродное с мыслями Зотовой о «временно обязанных революционерах». Вот это было неприятно, это как бы понижало значение речей
Марины.
Постучав по лбу пальцем, как это делают, когда хотят без
слов сказать, что человек — глуп,
Марина продолжала своим голосом, сочно и лениво...
Связи между этими
словами и тем, что она говорила о Лидии, Самгин не уловил, но
слова эти как бы поставили пред дверью, которую он не умел открыть, и — вот она сама открывается. Он молчал, ожидая, что сейчас
Марина заговорит о себе, о своей вере, мироощущении.
Миша позвал к чаю,
Марина и парижанин ушли, Самгин остался и несколько минут шагал по комнате, встряхивая легкие
слова парижанина. Когда он пришел к Безбедову, —
Марина разливала чай, а Турчанинов говорил Валентину...
За кучера сидел на козлах бородатый, страховидный дворник
Марины и почти непрерывно беседовал с лошадьми, — голос у него был горловой, в
словах звучало что-то похожее на холодный, сухой свист осеннего ветра.
Тонкая, смуглолицая Лидия, в сером костюме, в шапке черных, курчавых волос, рядом с
Мариной казалась не русской больше, чем всегда. В парке щебетали птицы, ворковал витютень, звучал вдали чей-то мягкий басок, а Лидия говорила жестяные
слова...
Все это текло мимо Самгина, но было неловко, неудобно стоять в стороне, и раза два-три он посетил митинги местных политиков. Все, что слышал он, все речи ораторов были знакомы ему; он отметил, что левые говорят громко, но
слова их стали тусклыми, и чувствовалось, что говорят ораторы слишком напряженно, как бы из последних сил. Он признал, что самое дельное было сказано в городской думе, на собрании кадетской партии, членом ее местного комитета — бывшим поверенным по делам
Марины.
И, наконец, бывали моменты, когда Самгин с неприятной ясностью сознавал, что хотя лицо «текущего момента» густо покрыто и покрывается пылью успокоительных
слов, но лицо это вставало пред ним красным и свирепым, точно лицо дворника
Марины.
В этих
словах Самгину послышалась нотка цинизма. Духовное завещание было безукоризненно с точки зрения закона, подписали его солидные свидетели, а иск — вздорный, но все-таки у Самгина осталось от этого процесса впечатление чего-то необычного. Недавно
Марина вручила ему дарственную на ее имя запись: девица Анна Обоимова дарила ей дом в соседнем губернском городе. Передавая документ, она сказала тем ленивым тоном, который особенно нравился Самгину...
Самгин, не вслушиваясь в ее
слова, смотрел на ее лицо, — оно не стало менее красивым, но явилось в нем нечто незнакомое и почти жуткое: ослепительно сверкали глаза, дрожали губы, выбрасывая приглушенные
слова, и тряслись, побелев, кисти рук. Это продолжалось несколько секунд.
Марина, разняв руки, уже улыбалась, хотя губы еще дрожали.
Перевернув испорченный лист, он снова нарисовал
Марину, какой воображал ее, дал в руку кадуцей Меркурия, приписал крылышки на ногах и вдруг вспомнил
слова Безбедова об «отвлекающей точке».
Все это он сказал не свойственно ему быстро, и Самгин догадался, что Безбедов, видимо, испуган
словами о
Марине.
Тут он невольно замедлил шаг, — в
словах Безбедова было нечто, весьма похожее на то, что говорил
Марине он, Самгин, о себе.
В конце концов Самгин решил поговорить с
Мариной о Безбедове и возвратился домой, заставив себя остановиться на
словах Безбедова о Мише.
«Так никто не говорил со мной». Мелькнуло в памяти пестрое лицо Дуняши, ее неуловимые глаза, — но нельзя же ставить Дуняшу рядом с этой женщиной! Он чувствовал себя обязанным сказать
Марине какие-то особенные, тоже очень искренние
слова, но не находил достойных. А она, снова положив локти на стол, опираясь подбородком о тыл красивых кистей рук, говорила уже деловито, хотя и мягко...
Она ушла во флигель, оставив Самгина довольным тем, что дело по опеке откладывается на неопределенное время. Так оно и было, — протекли два месяца —
Марина ни
словом не напоминала о племяннике.
Самгин отметил, что англичанин стал развязнее, говорит — свободнее, но и — небрежней, коверкает
слова, уже не стесняясь. Когда он ушел, Самгин сообщил свое впечатление
Марине.
Полсотни людей ответили нестройным гулом, голоса звучали глухо, как в подвале, так же глухо прозвучало и приветствие
Марины; в ответном гуле Самгин различил многократно повторенные
слова...
Нечто похожее Самгин слышал от
Марины, и
слова старика легко ложились в память, но говорил старик долго, с торжественной злобой, и слушать его было скучно.
«Послушать бы, как он говорит с
Мариной», — думал Самгин. Он пропустил какие-то
слова.
Тут он вспомнил, что газетная заметка ни
слова не сказала о цели убийства. О
Марине подумалось не только равнодушно, а почти враждебно...