Неточные совпадения
В теплом, приятном
сумраке небольшой комнаты за столом у самовара
сидела маленькая, гладко причесанная старушка
в золотых очках на остром, розовом носике; протянув Климу серую, обезьянью лапку, перевязанную у кисти красной шерстинкой, она сказала, картавя, как девочка...
Огня
в комнате не было,
сумрак искажал фигуру Лютова, лишив ее ясных очертаний, а Лидия,
в белом,
сидела у окна, и на кисее занавески видно было только ее курчавую, черную голову. Клим остановился
в дверях за спиною Лютова и слушал...
Даже и после этого утверждения Клим не сразу узнал Томилина
в пыльном
сумраке лавки, набитой книгами.
Сидя на низеньком, с подрезанными ножками стуле, философ протянул Самгину руку, другой рукой поднял с пола шляпу и сказал
в глубину лавки кому-то невидимому...
Клим посмотрел на людей, все они
сидели молча; его сосед, нагнувшись, свертывал папиросу. Диомидов исчез. Закипала, булькая, вода
в котлах; усатая женщина полоскала
в корыте «сычуги», коровьи желудки, шипели сырые дрова
в печи. Дрожал и подпрыгивал огонь
в лампе, коптило надбитое стекло.
В сумраке люди казались бесформенными, неестественно громоздкими.
Так, с поднятыми руками, она и проплыла
в кухню. Самгин, испуганный ее шипением, оскорбленный тем, что она заговорила с ним на ты, постоял минуту и пошел за нею
в кухню. Она, особенно огромная
в сумраке рассвета,
сидела среди кухни на стуле, упираясь
в колени, и по бурому, тугому лицу ее текли маленькие слезы.
Освещая стол, лампа оставляла комнату
в сумраке, наполненном дымом табака; у стены, вытянув и неестественно перекрутив длинные ноги,
сидел Поярков, он, как всегда, низко нагнулся, глядя
в пол, рядом — Алексей Гогин и человек
в поддевке и смазных сапогах, похожий на извозчика; вспыхнувшая
в углу спичка осветила курчавую бороду Дунаева. Клим сосчитал головы, — семнадцать.
Но и рассказ Инокова о том, что
в него стрелял регент, очевидно, бред. Захотелось подробно расспросить Инокова: как это было? Он пошел
в столовую, там,
в сумраке, летали и гудели тяжелые, осенние мухи;
сидела, сматывая бинты, толстая сестра милосердия.
Под полом,
в том месте, где он
сидел, что-то негромко щелкнуло,
сумрак пошевелился, посветлел, и, раздвигая его, обнаруживая стены большой продолговатой комнаты, стали входить люди — босые, с зажженными свечами
в руках,
в белых, длинных до щиколоток рубахах, подпоясанных чем-то неразличимым.
Он ощущал позыв к женщине все более определенно, и это вовлекло его
в приключение, которое он назвал смешным. Поздно вечером он забрел
в какие-то узкие, кривые улицы, тесно застроенные высокими домами. Линия окон была взломана, казалось, что этот дом уходит
в землю от тесноты, а соседний выжимается вверх.
В сумраке, наполненном тяжелыми запахами, на панелях, у дверей
сидели и стояли очень демократические люди, гудел негромкий говорок, сдержанный смех, воющее позевывание. Чувствовалось настроение усталости.
— Успокойтесь, — предложил Самгин, совершенно подавленный, и ему показалось, что Безбедов
в самом деле стал спокойнее. Тагильский молча отошел под окно и там распух, расплылся
в сумраке. Безбедов
сидел согнув одну ногу, гладя колено ладонью, другую ногу он сунул под нары, рука его все дергала рукав пиджака.
Неточные совпадения
В этом уголке было несколько темнее, и я легко представил себе
в сумраке темный комочек, как она
сидела с опущенной головой, пока я ее не окликнул…
Вечером, когда
сумрак сливает покрытые снегом поля с небом, по направлению от Мерева к уездному городу ехали двое небольших пошевней.
В передних санях
сидели Лиза и Гловацкая, а
в задних доктор
в огромной волчьей шубе и Помада
в вытертом котиковом тулупчике, который по милости своего странного фасона назывался «халатиком».
Королева Марго лежала на постели, до подбородка закрывшись одеялом, а рядом с нею, у стены,
сидел в одной рубахе, с раскрытой грудью, скрипач-офицер, — на груди у него тоже был шрам, он лежал красной полосою от правого плеча к соску и был так ярок, что даже
в сумраке я отчетливо видел его.
Сидя где-нибудь
в темном уголке сада или лежа
в постели, он уже вызывал пред собой образы сказочных царевен, — они являлись
в образе Любы и других знакомых барышень, бесшумно плавали перед ним
в вечернем
сумраке и смотрели
в глаза его загадочными взорами.
— Вот и люби меня эдак же, — предложил Пётр,
сидя на подоконнике и разглядывая искажённое лицо жены
в сумраке,
в углу. Слова её он находил глупыми, но с изумлением чувствовал законность её горя и понимал, что это — умное горе. И хуже всего
в горе этом было то, что оно грозило опасностью длительной неурядицы, новыми заботами и тревогами, а забот и без этого было достаточно.