Неточные совпадения
— Нет, —
как он любит общество взрослых! — удивлялся отец. После этих слов Клим спокойно шел в свою комнату, зная, что он
сделал то, чего
хотел, — заставил взрослых еще раз обратить внимание на него.
О боге она говорила, точно о добром и хорошо знакомом ей старике, который живет где-то близко и может
делать все, что
хочет, но часто
делает не так,
как надо.
— Ведь эта уже одряхлела, изжита, в ней есть даже что-то безумное. Я не могу поверить, чтоб мещанская пошлость нашей жизни окончательно изуродовала женщину,
хотя из нее
сделали вешалку для дорогих платьев, безделушек, стихов. Но я вижу таких женщин, которые не
хотят — пойми! — не
хотят любви или же разбрасывают ее,
как ненужное.
— Надо. Отцы жертвовали на церкви, дети — на революцию. Прыжок — головоломный, но… что же, брат,
делать? Жизнь верхней корочки несъедобного каравая, именуемого Россией, можно озаглавить так: «История головоломных прыжков русской интеллигенции». Ведь это только господа патентованные историки обязаны специальностью своей доказывать, что существуют некие преемственность, последовательность и другие ведьмы, а —
какая у нас преемственность? Прыгай, коли не
хочешь задохнуться.
Он говорил еще что-то, но,
хотя в комнате и на улице было тихо, Клим не понимал его слов, провожая телегу и глядя,
как ее медленное движение заставляет встречных людей врастать в панели, обнажать головы. Серые тени испуга являлись на лицах,
делая их почти однообразными.
— Интересно, что
сделает ваше поколение, разочарованное в человеке? Человек-герой, видимо, антипатичен вам или пугает вас,
хотя историю вы мыслите все-таки
как работу Августа Бебеля и подобных ему. Мне кажется, что вы более индивидуалисты, чем народники, и что массы выдвигаете вы вперед для того, чтоб самим остаться в стороне. Среди вашего брата не чувствуется человек, который сходил бы с ума от любви к народу, от страха за его судьбу,
как сходит с ума Глеб Успенский.
— В деревне я чувствовала, что,
хотя делаю работу объективно необходимую, но не нужную моему хозяину и он терпит меня, только
как ворону на огороде. Мой хозяин безграмотный, но по-своему умный мужик, очень хороший актер и человек, который чувствует себя первейшим, самым необходимым работником на земле. В то же время он догадывается, что поставлен в ложную, унизительную позицию слуги всех господ. Науке, которую я вколачиваю в головы его детей, он не верит: он вообще неверующий…
Она казалась похорошевшей, а пышный воротник кофты
сделал шею ее короче. Было странно видеть в движениях рук ее что-то неловкое,
как будто руки мешали ей,
делая не то, чего она
хочет.
У него незаметно сложилось странное впечатление: в России бесчисленно много лишних людей, которые не знают, что им
делать, а может быть, не
хотят ничего
делать. Они сидят и лежат на пароходных пристанях, на станциях железных дорог, сидят на берегах рек и над морем,
как за столом, и все они чего-то ждут. А тех людей, разнообразным трудом которых он восхищался на Всероссийской выставке, тех не было видно.
— Нет, — громко откликнулась она и стала осторожно укладывать груди в лиф; Самгин подумал, что она
делает это,
как торговец прячет бумажник, в который только что положил барыш; он даже
хотел сказать ей это, находя, что она относится к своим грудям забавно ревниво, с какой-то смешной бережливостью.
— Он очень милый старик, даже либерал, но — глуп, — говорила она, подтягивая гримасами веки, обнажавшие пустоту глаз. — Он говорит: мы не торопимся, потому что
хотим сделать все
как можно лучше; мы терпеливо ждем, когда подрастут люди, которым можно дать голос в делах управления государством. Но ведь я у него не конституции прошу, а покровительства Императорского музыкального общества для моей школы.
«По глупости и со скуки», — объяснил себе Самгин. Он и раньше не считал себя хозяином в доме,
хотя держался,
как хозяин; не считал себя вправе и
делать замечания Анфимьевне, но, забывая об этом, —
делал. В это утро он был плохо настроен.
— Ружейный прием и штацки ловко
делают. Вон этот, — он показал рукою за плечо свое, — которого в дом завели, так он —
как хочешь!
Дни потянулись медленнее,
хотя каждый из них,
как раньше, приносил с собой невероятные слухи, фантастические рассказы. Но люди, очевидно, уже привыкли к тревогам и шуму разрушающейся жизни, так же,
как привыкли галки и вороны с утра до вечера летать над городом. Самгин смотрел на них в окно и чувствовал, что его усталость растет, становится тяжелей, погружает в состояние невменяемости. Он уже наблюдал не так внимательно, и все, что люди
делали, говорили, отражалось в нем,
как на поверхности зеркала.
Он чувствовал, что пустота дней
как бы просасывается в него, физически раздувает,
делает мысли неуклюжими. С утра, после чая, он запирался в кабинете, пытаясь уложить в простые слова все пережитое им за эти два месяца. И с досадой убеждался, что слова не показывают ему того, что он
хотел бы видеть, не показывают, почему старообразный солдат, честно исполняя свой долг, так же антипатичен,
как дворник Николай, а вот товарищ Яков, Калитин не возбуждают антипатии?
Постучав по лбу пальцем,
как это
делают, когда
хотят без слов сказать, что человек — глуп, Марина продолжала своим голосом, сочно и лениво...
— Это ужасно! — сочувственно откликнулся парижанин. — И все потому, что не хватает денег. А мадам Муромская говорит, что либералы — против займа во Франции. Но, послушайте, разве это политика? Люди
хотят быть нищими… Во Франции революцию
делали богатые буржуа, против дворян, которые уже разорились, но держали короля в своих руках, тогда
как у вас, то есть у нас, очень трудно понять — кто
делает революцию?
Он замолчал, поднял к губам стакан воды, но,
сделав правой рукой такое движение,
как будто
хотел окунуть в воду палец, — поставил стакан на место и продолжал более напряженно, даже
как бы сердито, но и безнадежно...
— Не выношу кротких!
Сделать бы меня всемирным Иродом, я бы
как раз объявил поголовное истребление кротких, несчастных и любителей страдания. Не уважаю кротких! Плохо с ними, неспособные они, нечего с ними
делать. Не гуманный я человек, я
как раз железо произвожу, а — на что оно кроткому? Сказку Толстого о «Трех братьях» помните? На что дураку железо, ежели он обороняться не
хочет? Избу кроет соломой, землю пашет сохой, телега у него на деревянном ходу, гвоздей потребляет полфунта в год.
— Это — плохо, я знаю. Плохо, когда человек во что бы то ни стало
хочет нравиться сам себе, потому что встревожен вопросом: не дурак ли он? И догадывается, что ведь если не дурак, тогда эта игра с самим собой, для себя самого, может
сделать человека еще хуже, чем он есть. Понимаете,
какая штука?
—
Какой ужасный город! В Москве все так просто… И — тепло. Охотный ряд, Художественный театр, Воробьевы горы… На Москву можно посмотреть издали, я не знаю, можно ли видеть Петербург с высоты, позволяет ли он это? Такой плоский, огромный, каменный… Знаешь — Стратонов сказал: «Мы, политики,
хотим сделать деревянную Россию каменной».
Неточные совпадения
Городничий. Мотает или не мотает, а я вас, господа, предуведомил. Смотрите, по своей части я кое-какие распоряженья
сделал, советую и вам. Особенно вам, Артемий Филиппович! Без сомнения, проезжающий чиновник
захочет прежде всего осмотреть подведомственные вам богоугодные заведения — и потому вы
сделайте так, чтобы все было прилично: колпаки были бы чистые, и больные не походили бы на кузнецов,
как обыкновенно они ходят по-домашнему.
Почему он молчал? потому ли, что считал непонимание глуповцев не более
как уловкой, скрывавшей за собой упорное противодействие, или потому, что
хотел сделать обывателям сюрприз, — достоверно определить нельзя.
Напротив того, бывали другие,
хотя и не то чтобы очень глупые — таких не бывало, — а такие, которые
делали дела средние, то есть секли и взыскивали недоимки, но так
как они при этом всегда приговаривали что-нибудь любезное, то имена их не только были занесены на скрижали, [Скрижа́ли (церковно-славянск.) — каменные доски, на которых, по библейскому преданию, были написаны заповеди Моисея.] но даже послужили предметом самых разнообразных устных легенд.
Содержание было то самое,
как он ожидал, но форма была неожиданная и особенно неприятная ему. «Ани очень больна, доктор говорит, что может быть воспаление. Я одна теряю голову. Княжна Варвара не помощница, а помеха. Я ждала тебя третьего дня, вчера и теперь посылаю узнать, где ты и что ты? Я сама
хотела ехать, но раздумала, зная, что это будет тебе неприятно. Дай ответ какой-нибудь, чтоб я знала, что
делать».
И
хотя он тотчас же подумал о том,
как бессмысленна его просьба о том, чтоб они не были убиты дубом, который уже упал теперь, он повторил ее, зная, что лучше этой бессмысленной молитвы он ничего не может
сделать.