Неточные совпадения
Все чаще и как-то угрюмо Томилин стал говорить о женщинах, о женском, и порою это у него
выходило скандально. Так, когда во флигеле писатель Катин горячо утверждал, что красота — это правда,
рыжий сказал своим обычным тоном человека, который точно знает подлинное лицо истины...
— Ты их, Гашка, прутом, прутом, — советовала она, мотая тяжелой головой. В сизых, незрячих глазах ее солнце отражалось, точно в осколках пивной бутылки. Из двери школы
вышел урядник, отирая ладонью седоватые усы и аккуратно подстриженную бороду, зорким взглядом
рыжих глаз осмотрел дачников, увидав Туробоева, быстро поднял руку к новенькой фуражке и строго приказал кому-то за спиною его...
— Когда роешься в книгах — время течет незаметно, и вот я опоздал домой к чаю, — говорил он,
выйдя на улицу, морщась от солнца. В разбухшей, измятой шляпе, в пальто, слишком широком и длинном для него, он был похож на банкрота купца, который долго сидел в тюрьме и только что
вышел оттуда. Он шагал важно, как гусь, держа руки в карманах, длинные рукава пальто смялись глубокими складками.
Рыжие щеки Томилина сыто округлились, голос звучал уверенно, и в словах его Клим слышал строгость наставника.
Самгин пошел с ним. Когда они
вышли на улицу, мимо ворот шагал, покачиваясь, большой человек с выпученным животом, в
рыжем жилете, в оборванных, по колени, брюках, в руках он нес измятую шляпу и, наклоня голову, расправлял ее дрожащими пальцами. Остановив его за локоть, Макаров спросил...
Самгин обрадовался, даже хотел окрикнуть ее, но из ворот веселого домика
вышел бородатый,
рыжий человек, бережно неся под мышкой маленький гроб, за ним, нелепо подпрыгивая, выкатилась темная, толстая старушка, маленький, круглый гимназист с головой, как резиновый мяч; остролицый солдат, закрывая ворота, крикнул извозчику...
— Так — уютнее, — согласилась Дуняша,
выходя из-за ширмы в капотике, обшитом мехом; косу она расплела,
рыжие волосы богато рассыпались по спине, по плечам, лицо ее стало острее и приобрело в глазах Клима сходство с мордочкой лисы. Хотя Дуняша не улыбалась, но неуловимые, изменчивые глаза ее горели радостью и как будто увеличились вдвое. Она села на диван, прижав голову к плечу Самгина.
Из палисадника красивого одноэтажного дома
вышла толстая, важная дама, а за нею — высокий юноша, весь в новом, от панамы на голове до
рыжих американских ботинок, держа под мышкой тросточку и натягивая на правую руку желтую перчатку; он был немножко смешной, но — счастливый и, видимо, сконфуженный счастьем.
Против Самгина лежал вверх лицом, закрыв глаза, длинноногий человек, с
рыжей, остренькой бородкой, лежал сунув руки под затылок себе. Крик Пыльникова разбудил его, он сбросил ноги на пол, сел и, посмотрев испуганно голубыми глазами в лицо Самгина, торопливо
вышел в коридор, точно спешил на помощь кому-то.
Когда Самгин
вышел к чаю — у самовара оказался только один городской голова в синей рубахе, в
рыжем шерстяном жилете, в широчайших шароварах черного сукна и в меховых туфлях. Красное лицо его, налитое жиром, не очень украшала жидкая серая борода, на шишковатом черепе волосы, тоже серые, росли скупо. Маленькие опухшие желтые глазки сияли благодушно.
Неточные совпадения
— Нынче вечером не могу, — отвечал он,
выходя с ней вместе на крыльцо. — А у меня ведь дело к вам, — сказал он, глядя на пару
рыжих, подъезжавших к крыльцу.
По коридору послышались шаги в шлепающих котах, загремел замок, и вошли два арестанта-парашечники в куртках и коротких, много выше щиколок, серых штанах и, с серьезными, сердитыми лицами подняв на водонос вонючую кадку, понесли ее вон из камеры. Женщины
вышли в коридор к кранам умываться. У кранов произошла ссора
рыжей с женщиной, вышедшей из другой, соседней камеры. Опять ругательства, крики, жалобы…
Купец вручил приказчику небольшую пачку бумаги, поклонился, тряхнул головой, взял свою шляпу двумя пальчиками, передернул плечами, придал своему стану волнообразное движение и
вышел, прилично поскрипывая сапожками. Николай Еремеич подошел к стене и, сколько я мог заметить, начал разбирать бумаги, врученные купцом. Из двери высунулась
рыжая голова с густыми бакенбардами.
Было что-то ободряющее и торжественное в этом занятии полицейского двора людьми в мундирах министерства просвещения, и даже колченогий Дидонус, суетливо вбегавший и выбегавший из полиции, казался в это время своим, близким и хорошим. А когда другой надзиратель, большой
рыжий Бутович, человек очень добродушный, но всегда несколько «в подпитии»,
вышел к воротам и сказал:
Я помолился перед образом, посмотрел на дедушкину кровать, на которой спал
рыжий Васька, вспомнил все прошедшее и грустно
вышел из комнаты.