Неточные совпадения
Ее судороги становились сильнее, голос звучал злей и резче, доктор стоял в изголовье кровати, прислонясь к стене, и кусал, жевал свою черную щетинистую бороду. Он был неприлично расстегнут, растрепан, брюки его держались на одной подтяжке, другую он накрутил на кисть левой
руки и дергал ее вверх, брюки подпрыгивали, ноги доктора дрожали, точно у пьяного, а мутные глаза так мигали, что казалось — веки тоже щелкают, как зубы его жены. Он молчал, как будто
рот его навсегда зарос бородой.
Не сказав, чего именно достойна мать, он взмахнул
рукою и почесал подбородок. Климу показалось, что он хотел ладонью прикрыть пухлый
рот свой.
Лидия подняла
руку ко
рту и, высасывая кровь из-под сломанных ногтей, замолчала.
Но, подойдя к двери спальной, он отшатнулся: огонь ночной лампы освещал лицо матери и голую
руку,
рука обнимала волосатую шею Варавки, его растрепанная голова прижималась к плечу матери. Мать лежала вверх лицом, приоткрыв
рот, и, должно быть, крепко спала; Варавка влажно всхрапывал и почему-то казался меньше, чем он был днем. Во всем этом было нечто стыдное, смущающее, но и трогательное.
Кутузов захохотал, широко открыв зубастый
рот, потирая
руки. Туробоев бесцветным голосом задумчиво и упрямо проговорил...
Она даже вздрогнула,
руки ее безжизненно сползли с плеч. Подняв к огню лампы маленькую и похожую на цветок с длинным стеблем рюмку, она полюбовалась ядовито зеленым цветом ликера, выпила его и закашлялась, содрогаясь всем телом, приложив платок ко
рту.
Лидия поправила прядь волос, опустившуюся на ухо и щеку ее. Иноков вынул сигару изо
рта, стряхнул пепел в горсть левой
руки и, сжав ее в кулак, укоризненно заметил...
А хромой, взглянув на Варавку, широко ухмыльнулся, но сейчас же прикрыл
рот ладонью. Это не помогло, громко фыркнув в ладонь, он отмахнул
рукой в сторону и вскричал тоненько...
Глубже и крепче всего врезался в память образ дьякона. Самгин чувствовал себя оклеенным его речами, как смолой. Вот дьякон, стоя среди комнаты с гитарой в
руках, говорит о Лютове, когда Лютов, вдруг свалившись на диван, — уснул, так отчаянно разинув
рот, как будто он кричал беззвучным и тем более страшным криком...
Человек открыл волосатый
рот, посмотрел мутными глазами на Макарова, на Клима и, махнув
рукой, пошел дальше. Но через три шага, волком обернувшись назад, сказал громко...
Маракуев приподнял голову, потом, упираясь
руками в диван, очень осторожно сел и, усмехаясь совершенно невероятной гримасой, от которой
рот его изогнулся серпом, исцарапанное лицо уродливо расплылось, а уши отодвинулись к затылку, сказал...
Царь, маленький, меньше губернатора, голубовато-серый, мягко подскакивал на краешке сидения экипажа, одной
рукой упирался в колено, а другую механически поднимал к фуражке, равномерно кивал головой направо, налево и улыбался, глядя в бесчисленные кругло открытые, зубастые
рты, в красные от натуги лица. Он был очень молодой, чистенький, с красивым, мягким лицом, а улыбался — виновато.
— Вы думаете, что способны убить человека? — спросил Самгин, совершенно неожиданно для себя подчинившись очень острому желанию обнажить Инокова, вывернуть его наизнанку. Иноков посмотрел на него удивленно, приоткрыв
рот, и, поправляя волосы обеими
руками, угрюмо спросил...
Люди слушали Маракуева подаваясь, подтягиваясь к нему; белобрысый юноша сидел открыв
рот, и в светлых глазах его изумление сменялось страхом. Павел Одинцов смешно сползал со стула, наклоняя тело, но подняв голову, и каким-то пьяным или сонным взглядом прикованно следил за игрою лица оратора. Фомин, зажав
руки в коленях, смотрел под ноги себе, в лужу растаявшего снега.
Самгин взял лампу и, нахмурясь, отворил дверь, свет лампы упал на зеркало, и в нем он увидел почти незнакомое, уродливо длинное, серое лицо, с двумя темными пятнами на месте глаз, открытый, беззвучно кричавший
рот был третьим пятном. Сидела Варвара, подняв
руки, держась за спинку стула, вскинув голову, и было видно, что подбородок ее трясется.
— Как это? — спросил Митрофанов, держа рюмку в
руке на уровне
рта, а когда Клим повторил, он, поставив на стол невыпитую рюмку, нахмурился, вдумываясь и мигая.
Заботливо разглаживая перчатку, он уже два раза прикладывал ее ко
рту и надувал так, что перчатка принимала форму живой, пухлой
руки.
— Господи, да — что же это? — истерически крикнула баба, ощупывая его
руками, точно слепая. Мужик взмахнул
рукою, открыл
рот и замотал головою, как будто его душили.
Мелькнул Иван Дронов с золотыми часами в
руке и с головой, блестевшей, точно хорошо вычищенный ботинок, он бежал куда-то, раскачивая часы на цепочке, раскрыв
рот.
Внезапно он вздрогнул, отвалился от стола, прижал
руку к сердцу, другую — к виску и, открыв
рот, побагровел.
Рядом с ним мелко шагал, тыкая в землю зонтиком, бережно держа в
руке фуражку, историк Козлов, розовое его личико было смочено потом или слезами, он тоже пел,
рот его открыт, губы шевелились, но голоса не слышно было, над ним возвышалось слепое, курдючное лицо Воронова, с круглой дырой в овчинной бороде.
— Не мной? Докажи! — кричал Дронов, шершавая кожа на лице его покраснела, как скорлупа вареного рака, на небритом подбородке шевелились рыжеватые иголки, он махал
рукою пред лицом своим, точно черпая горстью воздух и набивая его в
рот. Самгин попробовал шутить.
Выбежав на площадь, люди разноголосо ухнули, попятились, и на секунды вокруг Самгина все замолчали, боязливо или удивленно. Самгина приподняло на ступень какого-то крыльца, на углу, и он снова видел толпу, она двигалась, точно чудовищный таран, отступая и наступая, — выход вниз по Тверской ей преграждала
рота гренадер со штыками на
руку.
Он снова глотнул из фляжки и, зажав уши ладонями, долго полоскал коньяком
рот. Потом, выкатив глаза, держа
руки на затылке, стал говорить громче...
Он сел пить кофе против зеркала и в непонятной глубине его видел свое очень истощенное, бледное лицо, а за плечом своим — большую, широколобую голову, в светлых клочьях волос, похожих на хлопья кудели; голова низко наклонилась над столом, пухлая красная
рука работала вилкой в тарелке, таская в
рот куски жареного мяса. Очень противная
рука.
Она задохнулась, замолчала, двигая стул, постукивая ножками его по полу, глаза ее фосфорически блестели, раза два она открывала
рот, но, видимо, не в силах сказать слова, дергала головою, закидывая ее так высоко, точно невидимая
рука наносила удары в подбородок ей. Потом, оправясь, она продолжала осипшим голосом, со свистом, точно сквозь зубы...
Таисья пошатнулась, чернобородый вовремя поддержал ее, посадил на стул. Она вытерла
рот косою своей и, шумно, глубоко вздохнув, отмахнулась
рукою от чернобородого.
Облокотясь о стол, запустив пальцы одной
руки в лохматую гриву свою, другой
рукой он подкладывал в
рот винные ягоды, медленно жевал их, запивая глотками мадеры, и смотрел на Турчанинова с масляной улыбкой на красном лице, а тот, наклонясь к нему, держа стакан в
руке, говорил...
Вдохновляясь, поспешно нанизывая слово на слово, размахивая
руками, он долго и непонятно объяснял различие между смыслом и причиной, — острые глазки его неуловимо быстро меняли выражение, поблескивая жалобно и сердито, ласково и хитро. Седобородый, наморщив переносье, открывал и закрывал
рот, желая что-то сказать, но ему мешала оса, летая пред его широким лицом. Третий мужик, отломив от ступени большую гнилушку, внимательно рассматривал ее.
Он замолчал, даже поднял
руку, как бы желая закрыть себе
рот, и этот судорожный наивный жест дал Самгину право утвердительно сказать...
— Чтоб не… тревожить вас официальностями, я, денечка через два, зайду к вам, — сказал Тагильский, протянув Самгину
руку, —
рука мягкая, очень горячая. — Претендую на доверие ваше в этом… скверненьком дельце, — сказал он и первый раз так широко усмехнулся, что все его лицо как бы растаяло, щеки расползлись к ушам, растянув
рот, обнажив мелкие зубы грызуна. Эта улыбка испугала Самгина.
Вот он кончил наслаждаться телятиной, аккуратно, как парижанин, собрал с тарелки остатки соуса куском хлеба, отправил в
рот, проглотил, запил вином, благодарно пошлепал ладонями по щекам своим. Все это почти не мешало ему извергать звонкие словечки, и можно было думать, что пища, попадая в его желудок, тотчас же переваривается в слова. Откинув плечи на спинку стула, сунув
руки в карманы брюк, он говорил...
Впереди толпы шагали, подняв в небо счастливо сияющие лица, знакомые фигуры депутатов Думы, люди в мундирах, расшитых золотом, красноногие генералы, длинноволосые попы, студенты в белых кителях с золочеными пуговицами, студенты в мундирах, нарядные женщины, подпрыгивали, точно резиновые, какие-то толстяки и, рядом с ними, бедно одетые, качались старые люди с палочками в
руках, женщины в пестрых платочках, многие из них крестились и большинство шагало открыв
рты, глядя куда-то через головы передних, наполняя воздух воплями и воем.
Убедило его в этом напряженное внимание Фроленкова и Денисова, кумовья сидели не шевелясь, застыв в неподвижности до того, что Фроленков, держа в одной
руке чайную ложку с медом, а другой придерживая стакан, не решался отправить ложку в
рот, мед таял и капал на скатерть, а когда безмолвная супруга что-то прошептала ему, он, в ответ ей, сердито оскалил зубы.