Неточные совпадения
Судорожно размахивая
руками, краснея до плеч, писатель рассказывал
русскую историю, изображая ее как тяжелую и бесконечную цепь смешных, подлых и глупых анекдотов.
Лютов, крепко потирая
руки, усмехался, а Клим подумал, что чаще всего, да почти и всегда, ему приходится слышать хорошие мысли из уст неприятных людей. Ему понравились крики Лютова о необходимости свободы, ему казалось верным указание Туробоева на
русское неуменье владеть мыслью. Задумавшись, он не дослышал чего-то в речи Туробоева и был вспугнут криком Лютова...
— Делай! — сказал он дьякону. Но о том, почему
русские — самый одинокий народ в мире, — забыл сказать, и никто не спросил его об этом. Все трое внимательно следили за дьяконом, который, засучив рукава, обнажил не очень чистую рубаху и странно белую, гладкую, как у женщины, кожу
рук. Он смешал в четырех чайных стаканах портер, коньяк, шампанское, посыпал мутно-пенную влагу перцем и предложил...
— Крафт, — сказал он, чрезвычайно любезно пожимая
руку Самгина; женщина, улыбнувшись неохотной улыбкой, назвала себя именем и фамилией тысяч
русских женщин...
Наконец ему удавалось остановить раскачавшийся язык, тогда он переходил на другую кладку, к маленьким колоколам, и, черный, начинал судорожно дергать
руками и ногами, вызванивая «Славься, славься, наш
русский царь».
Было ясно, что это тот самый великий
русский народ, чьи умные
руки создали неисчислимые богатства, красиво разбросанные там, на унылом поле.
— При входе в царский павильон государя встретили гридни, знаете — эдакие
русские лепообразные отроки в белых кафтанах с серебром, в белых, высоких шапках, с секирами в
руках; говорят, — это древний литератор Дмитрий Григорович придумал их.
Было очень шумно, дымно, невдалеке за столом возбужденный еврей с карикатурно преувеличенным носом непрерывно шевелил всеми десятью пальцами
рук пред лицом бородатого
русского, курившего сигару, еврей тихо, с ужасом на лице говорил что-то и качался на стуле, встряхивал кудрявой головою.
— Он был добрый. Знал — все, только не умеет знать себя. Он сидел здесь и там, — женщина указала
рукою в углы комнаты, — но его никогда не было дома. Это есть такие люди, они никогда не умеют быть дома, это есть —
русские, так я думаю. Вы — понимаете?
Вспомнилось, как назойливо возился с ним, как его отягощала любовь отца, как равнодушно и отец и мать относились к Дмитрию. Он даже вообразил мягкую, не тяжелую
руку отца на голове своей, на шее и встряхнул головой. Вспомнилось, как отец и брат плакали в саду якобы о «
Русских женщинах» Некрасова. Возникали в памяти бессмысленные, серые, как пепел, холодные слова...
— Ну да, я — преувеличенный! — согласился Депсамес, махнув на Брагина
рукой. — Пусть будет так! Но я вам говорю, что мыши любят
русскую литературу больше, чем вы. А вы любите пожары, ледоходы, вьюги, вы бежите на каждую улицу, где есть скандал. Это — неверно? Это — верно! Вам нужно, чтобы жить, какое-нибудь смутное время. Вы — самый страшный народ на земле…
«Искусство и интеллект»; потом, сообразив, что это слишком широкая тема, приписал к слову «искусство» — «
русское» и, наконец, еще более ограничил тему: «Гоголь, Достоевский, Толстой в их отношении к разуму». После этого он стал перечитывать трех авторов с карандашом в
руке, и это было очень приятно, очень успокаивало и как бы поднимало над текущей действительностью куда-то по косой линии.
— Дорогой мой, — уговаривал Ногайцев, прижав
руку к сердцу. — Сочиняют много! Философы, литераторы. Гоголь испугался
русской тройки, закричал… как это? Куда ты стремишься и прочее. А — никакой тройки и не было в его время. И никто никуда не стремился, кроме петрашевцев, которые хотели повторить декабристов. А что же такое декабристы? Ведь, с вашей точки, они феодалы. Ведь они… комики, между нами говоря.
— Нет, вы обратите внимание, — ревел Хотяинцев, взмахивая
руками, точно утопающий. — В армии у нас командуют остзейские бароны Ренненкампфы, Штакельберги, и везде сколько угодно этих бергов, кампфов. В средней школе — чехи. Донской уголь — французы завоевали. Теперь вот бессарабец-царанин пошел на нас: Кассо, Пуришкевич, Крушеван, Крупенский и — черт их сосчитает! А мы,
русские, — чего делаем? Лапти плетем, а?
— Локтев временно выехал. В сером доме —
русские есть, — сообщил жандарм и, махнув
рукой на мешки, покрытые снегом, спросил: — Это ваш печеный хлеб?
Неточные совпадения
— А потому терпели мы, // Что мы — богатыри. // В том богатырство
русское. // Ты думаешь, Матренушка, // Мужик — не богатырь? // И жизнь его не ратная, // И смерть ему не писана // В бою — а богатырь! // Цепями
руки кручены, // Железом ноги кованы, // Спина… леса дремучие // Прошли по ней — сломалися. // А грудь? Илья-пророк // По ней гремит — катается // На колеснице огненной… // Все терпит богатырь!
Отчаянно махавший
руками и пригибавшийся к земле мальчик в
русском платье обгонял ее.
Помещик с седыми усами был, очевидно, закоренелый крепостник и деревенский старожил, страстный сельский хозяин. Признаки эти Левин видел и в одежде — старомодном, потертом сюртуке, видимо непривычном помещику, и в его умных, нахмуренных глазах, и в складной
русской речи, и в усвоенном, очевидно, долгим опытом повелительном тоне, и в решительных движениях больших, красивых, загорелых
рук с одним старым обручальным кольцом на безыменке.
Услыхав с другой стороны подъезда шаги, всходившие на лестницу, обер-кельнер обернулся и, увидав
русского графа, занимавшего у них лучшие комнаты, почтительно вынул
руки из карманов и, наклонившись, объяснил, что курьер был и что дело с наймом палаццо состоялось.
И ни то, ни другое не давало не только ответа, но ни малейшего намека на то, что ему, Левину, и всем
русским мужикам и землевладельцам делать с своими миллионами
рук и десятин, чтоб они были наиболее производительны для общего благосостояния.