Неточные совпадения
Днем по улицам летала пыль строительных работ, на Невском
рабочие расковыривали торцы мостовой, наполняя город запахом гнилого дерева; весь город казался вспотевшим.
Четырех
дней было достаточно для того, чтоб Самгин почувствовал себя между матерью и Варавкой в невыносимом положении человека, которому двое людей навязчиво показывают, как им тяжело жить. Варавка, озлобленно ругая купцов, чиновников,
рабочих, со вкусом выговаривал неприличные слова, как будто забывая о присутствии Веры Петровны, она всячески показывала, что Варавка «ужасно» удивляет ее, совершенно непонятен ей, она относилась к нему, как бабушка к Настоящему Старику — деду Акиму.
— Ну, — раздвоились: крестьянская, скажем, партия,
рабочая партия, так! А которая же из них возьмет на себя защиту интересов нации, культуры, государственные интересы? У нас имперское великороссийское
дело интеллигенцией не понято, и не заметно у нее желания понять это. Нет, нам необходима третья партия, которая дала бы стране единоглавие, так сказать. А то, знаете, все орлы, но домашней птицы — нет.
— В самом
деле, — продолжал Макаров, — класс, экономически обеспеченный, даже, пожалуй, командующий, не хочет иметь детей, но тогда — зачем же ему власть?
Рабочие воздерживаются от деторождения, чтоб не голодать, ну, а эти? Это — не моя мысль, а Туробоева…
И все уныло нахмурились, когда стало известно, что в
день «освобождения крестьян»
рабочие пойдут в Кремль, к памятнику Освободителя.
— Гусаров этот — в сильнейшей ажитации, ему там померещилось что-то, а здесь он Плеханова искажал, дескать, освобождение
рабочего класса
дело самих
рабочих, а мы — интеллигенция, ну — и должны отойти прочь…
— Как сказать? Нечто эмоциональное, — грешен! Недавно на одной фабрике стачка была, машины переломали. Квалифицированный
рабочий машин не ломает, это всегда —
дело чернорабочих, людей от сохи…
— Это — ваше
дело, перерождайтесь, — громко произнес Кутузов и спросил: — Но какое же до вас
дело рабочему-то классу, действительно революционной силе?
— Рассуждая революционно, мы, конечно, не боимся действовать противузаконно, как боятся этого некоторые иные. Но — мы против «вспышкопускательства», — по слову одного товарища, — и против дуэлей с министрами. Герои на час приятны в романах, а жизнь требует мужественных работников, которые понимали бы, что великое
дело рабочего класса — их кровное, историческое
дело…
— Кочура этот — еврей? Точно знаете — не еврей? Фамилия смущает.
Рабочий? Н-да. Однако непонятно мне: как это
рабочий своим умом на самосуд — за обиду мужикам пошел? Наущение со стороны в этом есть как будто бы? Вообще пистолетные эти
дела как-то не объясняют себя.
«Взволнован, этот выстрел оскорбил его», — решил Самгин, медленно шагая по комнате. Но о выстреле он не думал, все-таки не веря в него. Остановясь и глядя в угол, он представлял себе торжественную картину: солнечный
день, голубое небо, на площади, пред Зимним дворцом, коленопреклоненная толпа
рабочих, а на балконе дворца, плечо с плечом, голубой царь, священник в золотой рясе, и над неподвижной, немой массой людей плывут мудрые слова примирения.
А вступив на мост, вмешавшись в тесноту, Самгин почувствовал в неторопливости движения
рабочих сознание, что они идут на большое, историческое
дело.
— Урок оплачен дорого. Но того, чему он должен научить, мы, словесной или бумажной пропагандой, не достигли бы и в десяток лет. А за десять-то лет
рабочих — и ценнейших! — погибло бы гораздо больше, чем за два
дня…
— Странный вопрос, — пробормотал Самгин, вспоминая, что местные эсеры не отозвались на убийство жандарма, а какой-то семинарист и двое
рабочих, арестованные по этому
делу, вскоре были освобождены.
Раньше чем Самгин успевал объединить и осмыслить эти два факта, он уже слышал: «Петербургским Советом
рабочих депутатов борьба за восьмичасовой
день прекращена, объявлена забастовка протеста против казни кронштадтских матросов, восстал Черноморский флот».
— Вы, товарищ Самгин, не рассчитывайте его. Куда он денется? В такие
дни — где стряпают? Стряпать — нечего. Конечно, изувер и даже — идиот, однако —
рабочий человек…
Но Калитин и Мокеев ушли со двора. Самгин пошел в дом, ощущая противный запах и тянущий приступ тошноты. Расстояние от сарая до столовой невероятно увеличилось; раньше чем он прошел этот путь, он успел вспомнить Митрофанова в трактире, в
день похода
рабочих в Кремль, к памятнику царя; крестясь мелкими крестиками, человек «здравого смысла» горячо шептал: «Я — готов, всей душой! Честное слово: обманывал из любви и преданности».
— А я собралась на панихиду по губернаторе. Но время еще есть. Сядем. Послушай, Клим, я ничего не понимаю! Ведь дана конституция, что же еще надо? Ты постарел немножко: белые виски и очень страдальческое лицо. Это понятно — какие
дни! Конечно, он жестоко наказал
рабочих, но — что ж делать, что?
Вот на
днях Четвериков говорил, что в
рабочих союзах прячутся террористы, анархисты и всякие чудовища и что хозяева должны принять все меры к роспуску союзов.
Разумеется, он — хозяин и
дело обязывает его бороться против
рабочих, но — видел бы ты, какая отвратительная рожа была у него, когда он говорил это!
«Нет, люди здесь проще, ближе к простому, реальному смыслу жизни. Здесь нет Лютовых, Кутузовых, нет философствующих разбойников вроде Бердникова, Попова. Здесь и социалисты — люди здравомыслящие, их задача сводится к реальному
делу: препятствовать ухудшению условий труда
рабочих».
— «
Рабочая газета» Ленина, недавно — на
днях — вышла.
— Мой вопрос — вопрос интеллигентам вчерашнего
дня: страна — в опасном положении. Массовое убийство
рабочих на Ленских промыслах вновь вызвало волну политических стачек…
Он был с нею в Государственной думе в тот
день, когда там слушали запрос об убийствах
рабочих на Ленских промыслах.
В наши
дни рабочие и крестьяне достаточно нагреты, роль кислорода отлично исполняют большевики, и поэтому
рабочий народ должен вспыхнуть”.
— У пролетариата — своя задача. Его передовые люди понимают, что
рабочему классу буржуазные реформы ничего не могут дать, и его
дело не в том, чтоб заменить оголтелое самодержавие — республикой для вящего удобства жизни сытеньких, жирненьких.
Но 14 февраля, в
день открытия Государственной думы, начались забастовки
рабочих, а через десять
дней — вспыхнула всеобщая забастовка и по улицам города бурно, как весенние воды реки, хлынули революционные демонстрации.
— Дунаев, приятель мой, метранпаж, уговаривал меня: «Перестаньте канителиться, почитайте, поучитесь, займитесь
делом рабочего класса, нашим большевистским
делом».
— Пардон! Было сказано: чтобы армия спокойно делала свое
дело на фронте, а
рабочие могли спокойно подавать снаряды.