Неточные совпадения
Дед Аким устроил так, что Клима все-таки
приняли в гимназию. Но мальчик считал
себя обиженным учителями на экзамене, на переэкзаменовке и был уже предубежден против школы.
В первые же дни, после того, как он надел форму гимназиста, Варавка, перелистав учебники, небрежно отшвырнул их прочь...
Брезгливо вздрогнув, Клим соскочил с кровати. Простота этой девушки и раньше изредка воспринималась им как бесстыдство и нечистоплотность, но он мирился с этим. А теперь ушел от Маргариты с чувством острой неприязни к ней и осуждая
себя за этот бесполезный для него визит. Был рад, что через день уедет
в Петербург. Варавка уговорил его поступить
в институт инженеров и устроил все, что было необходимо, чтоб Клима
приняли.
Подозрительно было искусно сделанное матерью оживление, с которым она
приняла Макарова; так она встречала только людей неприятных, но почему-либо нужных ей. Когда Варавка увел Лютова
в кабинет к
себе, Клим стал наблюдать за нею. Играя лорнетом, мило улыбаясь, она сидела на кушетке, Макаров на мягком пуфе против нее.
Мысли Самгина
принимали все более воинственный характер. Он усиленно заботился обострять их, потому что за мыслями у него возникало смутное сознание серьезнейшего проигрыша. И не только Лидия проиграна, потеряна, а еще что-то, более важное для него. Но об этом он не хотел думать и, как только услышал, что Лидия возвратилась, решительно пошел объясняться с нею. Уж если она хочет разойтись, так пусть признает
себя виновной
в разрыве и попросит прощения…
Часы осенних вечеров и ночей наедине с самим
собою,
в безмолвной беседе с бумагой, которая покорно
принимала на
себя все и всякие слова, эти часы очень поднимали Самгина
в его глазах. Он уже начинал думать, что из всех людей, знакомых ему, самую удобную и умную позицию
в жизни избрал смешной, рыжий Томилин.
— Затем выбегает
в соседнюю комнату, становится на руки, как молодой негодяй, ходит на руках и сам на
себя в низок зеркала смотрит. Но — позвольте! Ему — тридцать четыре года, бородка солидная и даже седые височки. Да-с! Спрашивают… спрашиваю его: «Очень хорошо, Яковлев, а зачем же ты вверх ногами ходил?» — «Этого, говорит, я вам объяснить не могу, но такая у меня
примета и привычка, чтобы после успеха
в деле пожить минуточку вниз головою».
Самгин шел тихо, как бы опасаясь расплескать на ходу все то, чем он был наполнен. Большую часть сказанного Кутузовым Клим и читал и слышал из разных уст десятки раз, но
в устах Кутузова эти мысли
принимали как бы густоту и тяжесть первоисточника. Самгин видел пред
собой Кутузова
в тесном окружении раздраженных, враждебных ему людей вызывающе спокойным, уверенным
в своей силе, — как всегда, это будило и зависть и симпатию.
Самгин рассказывал ей о Кутузове, о том, как он характеризовал революционеров. Так он вертелся вокруг самого
себя, заботясь уж не столько о том, чтоб найти для
себя устойчивое место
в жизни, как о том, чтоб подчиняться ее воле с наименьшим насилием над
собой. И все чаще
примечая, подозревая во многих людях людей, подобных ему, он избегал общения с ними, даже презирал их, может быть, потому, что боялся быть понятым ими.
Она, играя бровями, с улыбочкой
в глазах, рассказала, что царь капризничает:
принимая председателя Думы — вел
себя неприлично, узнав, что матросы убили какого-то адмирала, — топал ногами и кричал, что либералы не смеют требовать амнистии для политических, если они не могут прекратить убийства; что келецкий губернатор застрелил свою любовницу и это сошло ему с рук безнаказанно.
Он слышал: террористы убили
в Петербурге полковника Мина, укротителя Московского восстания,
в Интерлакене стреляли
в какого-то немца,
приняв его за министра Дурново, военно-полевой суд не сокращает количества революционных выступлений анархистов, — женщина
в желтом неутомимо и назойливо кричала, — но все, о чем кричала она, произошло
в прошлом, при другом Самгине. Тот, вероятно, отнесся бы ко всем этим фактам иначе, а вот этот окончательно не мог думать ни о чем, кроме
себя и Марины.
Он стал относиться к ней более настороженно, недоверчиво вслушивался
в ее спокойные, насмешливые речи, тщательнее взвешивал их и менее сочувственно
принимал иронию ее суждений о текущей действительности; сами по
себе ее суждения далеко не всегда вызывали его сочувствие, чаще всего они удивляли.
— Мне рассказала Китаева, а не он, он — отказался, — голова болит. Но дело не
в этом. Я думаю — так: вам нужно вступить
в историю, основание: Михаил работает у вас, вы — адвокат, вы приглашаете к
себе двух-трех членов этого кружка и объясняете им, прохвостам, социальное и физиологическое значение их дурацких забав. Так! Я — не могу этого сделать, недостаточно авторитетен для них, и у меня — надзор полиции; если они придут ко мне — это может скомпрометировать их. Вообще я не
принимаю молодежь у
себя.
В огромном большинстве люди — это невежды, поглощенные простецким делом питания, размножения и накопления собственности, над массой этих людей и
в самой массе шевелятся люди, которые,
приняв и освоив ту или иную систему фраз, именуют
себя консерваторами, либералами, социалистами.
Включить
себя в любой ряд таких людей,
принять их догматику — это значит ограничить свободу своей мысли.
Он был «честен с
собой», понимал, что платит за внимание, за уважение дешево, мелкой, медной монетой, от этого его отношение к людям, становясь еще более пренебрежительным,
принимало оттенок благодушия, естественного человеку зрелому, взрослому
в его беседах с подростками.
— Но бывает, что человек обманывается, ошибочно считая
себя лучше, ценнее других, — продолжал Самгин, уверенный, что этим людям не много надобно для того, чтоб они
приняли истину, доступную их разуму. — Немцы, к несчастию, принадлежат к людям, которые убеждены, что именно они лучшие люди мира, а мы, славяне, народ ничтожный и должны подчиняться им. Этот самообман сорок лет воспитывали
в немцах их писатели, их царь, газеты…