Неточные совпадения
Лидия
смотрела на него искоса и хмурилась, Сомовы и Алина, видя измену Лидии, перемигивались, перешептывались, и все это наполняло душу Клима едкой грустью. Но мальчик утешал себя догадкой: его не любят, потому что он умнее всех, а за этим утешением, как
тень его, возникала гордость, являлось желание поучать, критиковать; он находил игры скучными и спрашивал...
Нехаева была неприятна. Сидела она изломанно скорчившись, от нее исходил одуряющий запах крепких духов. Можно было подумать, что
тени в глазницах ее искусственны, так же как румянец
на щеках и чрезмерная яркость губ. Начесанные
на уши волосы делали ее лицо узким и острым, но Самгин уже не находил эту девушку такой уродливой, какой она показалась с первого взгляда. Ее глаза
смотрели на людей грустно, и она как будто чувствовала себя серьезнее всех в этой комнате.
Крепко сжав губы, широко открыв глаза, она
смотрела в упор и как бы сквозь него;
на смуглом лице являлась
тень неведомых дум.
Пришла Лидия, держась руками за виски, молча села у окна. Клим спросил: что нашел доктор? Лидия
посмотрела на него непонимающим взглядом; от синих
теней в глазницах ее глаза стали светлее. Клим повторил вопрос.
Сверху спускалась Лидия. Она садилась в угол, за роялью, и чужими глазами
смотрела оттуда, кутая, по привычке, грудь свою газовым шарфом. Шарф был синий, от него
на нижнюю часть лица ее ложились неприятные
тени. Клим был доволен, что она молчит, чувствуя, что, если б она заговорила, он стал бы возражать ей. Днем и при людях он не любил ее.
В саду,
на зеленой скамье, под яблоней, сидела Елизавета Спивак, упираясь руками о скамью, неподвижная, как статуя; она
смотрела прямо пред собою, глаза ее казались неестественно выпуклыми и гневными, а лицо, в мелких пятнах света и
тени, как будто горело и таяло.
Никонова все еще
смотрела на него хмурясь, но серая
тень на ее лице таяла, щеки розовели.
В окно
смотрело серебряное солнце, небо — такое же холодно голубое, каким оно было ночью, да и все вокруг так же успокоительно грустно, как вчера, только светлее раскрашено. Вдали
на пригорке, пышно окутанном серебряной парчой, курились розоватым дымом трубы домов, по снегу
на крышах ползли
тени дыма, сверкали в небе кресты и главы церквей, по белому полю тянулся обоз, темные маленькие лошади качали головами, шли толстые мужики в тулупах, — все было игрушечно мелкое и приятное глазам.
Стоя среди комнаты, он курил,
смотрел под ноги себе, в розоватое пятно света, и вдруг вспомнил восточную притчу о человеке, который, сидя под солнцем
на скрещении двух дорог, горько плакал, а когда прохожий спросил: о чем он льет слезы? — ответил: «От меня скрылась моя
тень, а только она знала, куда мне идти».
Он приподнялся, опираясь
на локоть, и
посмотрел в ее лицо с полуоткрытым ртом, с черными
тенями в глазницах, дышала она тяжело, неровно, и было что-то очень грустное в этом маленьком лице, днем — приятно окрашенном легким румянцем, а теперь неузнаваемо обесцвеченном.
Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и
смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Неточные совпадения
Вот вышла из мрака одна
тень, хлопнула: раз-раз! — и исчезла неведомо куда;
смотришь,
на место ее выступает уж другая
тень и тоже хлопает, как попало, и исчезает…"Раззорю!","Не потерплю!" — слышится со всех сторон, а что разорю, чего не потерплю — того разобрать невозможно.
Два мальчика в
тени ракиты ловили удочками рыбу. Один, старший, только что закинул удочку и старательно выводил поплавок из-за куста, весь поглощенный этим делом; другой, помоложе, лежал
на траве, облокотив спутанную белокурую голову
на руки, и
смотрел задумчивыми голубыми глазами
на воду. О чем он думал?
Дарья Александровна вопросительно-робко
смотрела на его энергическое лицо, которое то всё, то местами выходило
на просвет солнца в
тени лип, то опять омрачалась
тенью, и ожидала того, что он скажет дальше; но он, цепляя тростью за щебень, молча шел подле нее.
Смотрю: в прохладной
тени его свода,
на каменной скамье сидит женщина, в соломенной шляпке, окутанная черной шалью, опустив голову
на грудь; шляпка закрывала ее лицо.
Ассоль было уже пять лет, и отец начинал все мягче и мягче улыбаться,
посматривая на ее нервное, доброе личико, когда, сидя у него
на коленях, она трудилась над тайной застегнутого жилета или забавно напевала матросские песни — дикие ревостишия [Ревостишия — словообразование А.С. Грина.]. В передаче детским голосом и не везде с буквой «р» эти песенки производили впечатление танцующего медведя, украшенного голубой ленточкой. В это время произошло событие,
тень которого, павшая
на отца, укрыла и дочь.