Неточные совпадения
Сегодня она сказала нечто непонятное: Макаров стрелялся из
страха пред любовью, так надо
понять ее слова.
— Молчун схватил. Павла, — помнишь? — горничная, которая обокрала нас и бесследно исчезла? Она рассказывала мне, что есть такое существо — Молчун. Я
понимаю — я почти вижу его — облаком, туманом. Он обнимет, проникнет в человека и опустошит его. Это — холодок такой. В нем исчезает все, все мысли, слова, память, разум — все! Остается в человеке только одно —
страх перед собою. Ты
понимаешь?
Затем он сознался, что плохо
понимает, чего хотят поэты-символисты, но ему приятно, что они не воспевают страданий народа, не кричат «вперед, без
страха и сомненья» и о заре «святого возрожденья».
— Мне кажется, что появился новый тип русского бунтаря, — бунтарь из
страха пред революцией. Я таких фокусников видел. Они органически не способны идти за «Искрой», то есть, определеннее говоря, — за Лениным, но они, видя рост классового сознания рабочих,
понимая неизбежность революции, заставляют себя верить Бернштейну…
— Тут, знаешь, убивали, — сказала она очень оживленно. В зеленоватом шерстяном платье, с волосами, начесанными на уши, с напудренным носом, она не стала привлекательнее, но оживление все-таки прикрашивало ее. Самгин видел, что это она
понимает и ей нравится быть в центре чего-то. Но он хорошо чувствовал за радостью жены и ее гостей —
страх.
Самгин
понимал, что сейчас разыграется что-то безобразное, но все же приятно было видеть Лютова в судорогах
страха, а Лютов был так испуган, что его косые беспокойные глаза выкатились, брови неестественно расползлись к вискам. Он пытался сказать что-то людям, которые тесно окружили гроб, но только махал на них руками. Наблюдать за Лютовым не было времени, — вокруг гроба уже началось нечто жуткое, отчего у Самгина по спине поползла холодная дрожь.
— Знаешь, Климчик, у меня — успех! Успех и успех! — с удивлением и как будто даже со
страхом повторила она. — И все — Алина, дай ей бог счастья, она ставит меня на ноги! Многому она и Лютов научили меня. «Ну, говорит, довольно, Дунька, поезжай в провинцию за хорошими рецензиями». Сама она — не талантливая, но — все
понимает, все до последней тютельки, — как одеться и раздеться. Любит талант, за талантливость и с Лютовым живет.
—
Понимаете: небеса! Глубина, голубая чистота, ясность! И — солнце! И вот я, — ну, что такое я? Ничтожество, болван! И вот — выпускаю голубей. Летят, кругами, все выше, выше, белые в голубом. И жалкая душа моя летит за ними —
понимаете? Душа! А они — там, едва вижу. Тут — напряжение… Вроде обморока. И —
страх: а вдруг не воротятся? Но —
понимаете — хочется, чтоб не возвратились,
понимаете?
— Мой муж — старый народник, — оживленно продолжала Елена. — Он любит все это: самородков, самоучек… Самоубийц, кажется, не любит. Самодержавие тоже не любит, это уж такая старинная будничная привычка, как чай пить. Я его
понимаю: люди, отшлифованные гимназией, университетом, довольно однообразны, думают по книгам, а вот такие… храбрецы вламываются во все за свой
страх. Варвары… Я — за варваров, с ними не скучно!
Неточные совпадения
Но даже и тогда было лучше: по крайней мере, тогда хоть что-нибудь
понимали, а теперь чувствовали только
страх, зловещий и безотчетный
страх.
— И главное, что гораздо больше
страха и жалости, чем удовольствия. Нынче после этого
страха во время грозы я
понял, как я люблю его.
«Так же буду сердиться на Ивана кучера, так же буду спорить, буду некстати высказывать свои мысли, так же будет стена между святая святых моей души и другими, даже женой моей, так же буду обвинять ее за свой
страх и раскаиваться в этом, так же буду не
понимать разумом, зачем я молюсь, и буду молиться, — но жизнь моя теперь, вся моя жизнь, независимо от всего, что может случиться со мной, каждая минута ее — не только не бессмысленна, как была прежде, но имеет несомненный смысл добра, который я властен вложить в нее!»
И он
понял всё, что за обедом доказывал Песцов о свободе женщин, только, тем, что видел в сердце Кити
страх девства униженья, и, любя ее, он почувствовал этот
страх и униженье и сразу отрекся от своих доводов.
Она не слышала половины его слов, она испытывала
страх к нему и думала о том, правда ли то, что Вронский не убился. О нем ли говорили, что он цел, а лошадь сломала спину? Она только притворно-насмешливо улыбнулась, когда он кончил, и ничего не отвечала, потому что не слыхала того, что он говорил. Алексей Александрович начал говорить смело, но, когда он ясно
понял то, о чем он говорит,
страх, который она испытывала, сообщился ему. Он увидел эту улыбку, и странное заблуждение нашло на него.