Неточные совпадения
Самгин сердито нахмурился, подбирая слова для резкого ответа, он не хотел беседовать на темы
политики, ему хотелось бы
узнать, на каких верованиях основано Робинзоном его право критиковать все и всех? Но фельетонист, дымя папиросой и уродливо щурясь, продолжал...
— За наше благополучие! — взвизгнул Лютов, подняв стакан, и затем сказал, иронически утешая: — Да, да, — рабочее движение возбуждает большие надежды у некоторой части интеллигенции, которая хочет… ну, я не
знаю, чего она хочет! Вот господин Зубатов, тоже интеллигент, он явно хочет, чтоб рабочие дрались с хозяевами, а царя — не трогали. Это —
политика! Это — марксист! Будущий вождь интеллигенции…
Самгин сосредоточенно занялся кофе, это позволяло ему молчать. Патрон никогда не говорил с ним о
политике, и Самгин
знал, что он, вообще не обнаруживая склонности к ней, держался в стороне от либеральных адвокатов. А теперь вот он говорит...
— Там, в Кремле, Гусаров сказал рабочим речь на тему — долой
политику, не верьте студентам, интеллигенция хочет на шее рабочих проехать к власти и все прочее в этом духе, — сказала Татьяна как будто равнодушно. — А вы откуда
знаете это? — спросила она.
— То есть — как это отходят? Куда отходят? — очень удивился собеседник. — Разве наукой вооружаются не для
политики? Я
знаю, что некоторая часть студенчества стонет: не мешайте учиться! Но это — недоразумение. Университет, в лице его цивильных кафедр, — военная школа, где преподается наука командования пехотными массами. И, разумеется, всякая другая военная мудрость.
— Это — безразлично: он будет нападать, другие — защищать — это не допускается! Что-с? Нет, я не глуп. Полемика? Знаю-с. Полемика — та же
политика! Нет, уж извините! Если б не было
политики — о чем же спорить? Прошу…
— Нет, не
знаю, — ответил Самгин, чувствуя, что на висках его выступил пот, а глаза сохнут. — Я даже не
знал, что, собственно, она делает? В технике? Пропагандистка? Она вела себя со мной очень конспиративно. Мы редко беседовали о
политике. Но она хорошо
знала быт, а я весьма ценил это. Мне нужно для книги.
«Сейчас увижу этого, Якова… Я участвую в революции по своей воле, свободно, без надежды что-то выиграть, а не как
политик. Я
знаю, что времена Гедеона — прошли и триста воинов не сокрушат Иерихон капитализма».
— Нет, отнеситесь серьезно, — просил тот, раскачиваясь на ногах. — Люди, которые
знают вас, например Ряхин, Тагильский, Прейс, особенно — Стратонов, — очень сильная личность! — и — поверьте — с большим будущим,
политик…
— Какой ужасный город! В Москве все так просто… И — тепло. Охотный ряд, Художественный театр, Воробьевы горы… На Москву можно посмотреть издали, я не
знаю, можно ли видеть Петербург с высоты, позволяет ли он это? Такой плоский, огромный, каменный…
Знаешь — Стратонов сказал: «Мы,
политики, хотим сделать деревянную Россию каменной».
— Вы
знаете, Клим Иванович, ваша речь имела большой успех. Я в
политике понимаю, наверно, не больше индюшки, о Дон-Кихоте —
знаю по смешным картинкам в толстой книге, Фауст для меня — глуповатый человек из оперы, но мне тоже понравилось, как вы говорили.
Самгин
знал, что промышленники, особенно москвичи, резко критикуют дворянскую
политику Думы, что у Коновалова, у Рябушинских организованы беседы по вопросам экономики и внешней
политики, выступали с докладами Петр Струве и какой-то безымянный, но крупный меньшевик.
— Тоську в Буй выслали. Костромской губернии, — рассказывал он. — Туда как будто раньше и не ссылали, черт его
знает что за город, жителя в нем две тысячи триста человек. Одна там, только какой-то поляк угряз, опростился, пчеловодством занимается. Она — ничего, не скучает, книг просит. Послал все новинки — не угодил! Пишет: «Что ты смеешься надо мной?» Вот как… Должно быть, она серьезно втяпалась в
политику…
— Несколько непонятна
политика нам, простецам. Как это: война расходы усиливает, а — доход сократили? И вообще,
знаете, без вина — не та работа! Бывало, чуть люди устанут, посулишь им ведерко, они снова оживут. Ведь — победим, все убытки взыщем. Только бы скорее! Ударить разок, другой, да и потребовать: возместите протори-убытки, а то — еще раз стукнем.
— Начали воевать — рубль стоил 80 копеек на золото, а сейчас уже 62 и обнаруживает тенденцию опуститься до полтинника. Конечно, «нет худа без добра», дешевый рубль тоже способен благотворно отразиться… но все-таки,
знаете… Финансовая
политика нашего министерства… не отличается особенной мудростью. Роль частных банков слишком стеснялась.
— Да я… не
знаю! — сказал Дронов, втискивая себя в кресло, и заговорил несколько спокойней, вдумчивее: — Может — я не радуюсь, а боюсь.
Знаешь, человек я пьяный и вообще ни к черту не годный, и все-таки — не глуп. Это, брат, очень обидно — не дурак, а никуда не годен. Да. Так вот,
знаешь, вижу я всяких людей, одни делают
политику, другие — подлости, воров развелось до того много, что придут немцы, а им грабить нечего! Немцев — не жаль, им так и надо, им в наказание — Наполеонов счастье. А Россию — жалко.
Неточные совпадения
Дорогой, в вагоне, он разговаривал с соседями о
политике, о новых железных дорогах, и, так же как в Москве, его одолевала путаница понятий, недовольство собой, стыд пред чем-то; но когда он вышел на своей станции,
узнал кривого кучера Игната с поднятым воротником кафтана, когда увидал в неярком свете, падающем из окон станции, свои ковровые сани, своих лошадей с подвязанными хвостами, в сбруе с кольцами и мохрами, когда кучер Игнат, еще в то время как укладывались, рассказал ему деревенские новости, о приходе рядчика и о том, что отелилась Пава, — он почувствовал, что понемногу путаница разъясняется, и стыд и недовольство собой проходят.
Она
знала, что в области
политики, философии богословия Алексей Александрович сомневался или отыскивал; но в вопросах искусства и поэзии, в особенности музыки, понимания которой он был совершенно лишен, у него были самые определенные и твердые мнения.
Да Барс
политики не
знает: // Гражданских прав совсем не понимает, // Какие ж царствовать уроки он подаст!
— Дмитрий Алексеич сначала упомянули
политику, — оправдывался он, — а потом все сподряд читали и не сказали, когда она кончится. Я
знаю, что уж это литература пошла.
И тут же не простили бы ему малейшего упущения в умственном развитии: если б он осмелился не прочесть последнего французского или английского наделавшего шуму увража, не
знал бы какой-нибудь новейшей политико-экономической аксиомы, последнего фазиса в
политике или важного открытия в физике!