Неточные совпадения
Но добродушного, неуклюжего Дмитрия любили за то, что он
позволял командовать
собой, никогда не спорил, не обижался, терпеливо и неумело играл самые незаметные, невыгодные роли.
Эти размышления
позволяли Климу думать о Макарове с презрительной усмешкой, он скоро уснул, а проснулся, чувствуя
себя другим человеком, как будто вырос за ночь и выросло в нем ощущение своей значительности, уважения и доверия к
себе. Что-то веселое бродило в нем, даже хотелось петь, а весеннее солнце смотрело в окно его комнаты как будто благосклонней, чем вчера. Он все-таки предпочел скрыть от всех новое свое настроение, вел
себя сдержанно, как всегда, и думал о белошвейке уже ласково, благодарно.
Клим постоял, затем снова сел, думая: да, вероятно, Лидия, а может быть, и Макаров знают другую любовь, эта любовь вызывает у матери, у Варавки, видимо, очень ревнивые и завистливые чувства. Ни тот, ни другая даже не посетили больного. Варавка вызвал карету «Красного Креста», и, когда санитары, похожие на поваров, несли Макарова по двору, Варавка стоял у окна, держа
себя за бороду. Он не
позволил Лидии проводить больного, а мать, кажется, нарочно ушла из дома.
Потер озябшие руки и облегченно вздохнул. Значит, Нехаева только играла роль человека, зараженного пессимизмом, играла для того, чтоб, осветив
себя необыкновенным светом, привлечь к
себе внимание мужчины. Так поступают самки каких-то насекомых. Клим Самгин чувствовал, что к радости его открытия примешивается злоба на кого-то. Трудно было понять: на Нехаеву или на
себя? Или на что-то неуловимое, что не
позволяет ему найти точку опоры?
«Никогда я не
позволил бы
себе говорить так с чужим человеком. И почему — «она удержала»?»
— А затем он сам
себя, своею волею ограничит. Он — трус, человек, он — жадный. Он — умный, потому что трус, именно поэтому.
Позвольте ему испугаться самого
себя. Разрешите это, и вы получите превосходнейших, кротких людей, дельных людей, которые немедленно сократят, свяжут сами
себя и друг друга и предадут… и предадутся богу благоденственного и мирного жития…
Он вообще вел
себя загадочно и рассеянно,
позволяя Самгину думать, что эта рассеянность — искусственна. Нередко он обрывал речь свою среди фразы и, вынув из бокового кармана темненького пиджачка маленькую книжку в коже, прятал ее под стол, на колено свое и там что-то записывал тонким карандашом.
— Студенческие беспорядки — это выражение оппозиционности эмоциональной. В юности люди кажутся сами
себе талантливыми, и эта кажимость
позволяет им думать, что ими управляют бездарности.
Все, что Дронов рассказывал о жизни города, отзывалось непрерывно кипевшей злостью и сожалением, что из этой злости нельзя извлечь пользу, невозможно превратить ее в газетные строки. Злая пыль повестей хроникера и отталкивала Самгина, рисуя жизнь медленным потоком скучной пошлости, и привлекала,
позволяя ему видеть
себя не похожим на людей, создающих эту пошлость. Но все же он раза два заметил Дронову...
Игра с этой девицей все более нравилась ему, эта игра была его единственным развлечением, и оно
позволяло ему отдыхать от бесплодных дум о
себе.
— Ребячество, — сказал Самгин солидно, однако — ласково; ему нравилось говорить с нею ласково, это
позволяло ему видеть
себя в новом свете.
«Зубатов — идиот», — мысленно выругался он и, наткнувшись в темноте на стул, снова лег. Да, хотя старики-либералы спорят с молодежью, но почти всегда оговариваются, что спорят лишь для того, чтоб «предостеречь от ошибок», а в сущности, они провоцируют молодежь, подстрекая ее к большей активности. Отец Татьяны, Гогин, обвиняет свое поколение в том, что оно не нашло в
себе сил продолжить дело народовольцев и
позволило разыграться реакции Победоносцева. На одном из вечеров он покаянно сказал...
— Затем выбегает в соседнюю комнату, становится на руки, как молодой негодяй, ходит на руках и сам на
себя в низок зеркала смотрит. Но —
позвольте! Ему — тридцать четыре года, бородка солидная и даже седые височки. Да-с! Спрашивают… спрашиваю его: «Очень хорошо, Яковлев, а зачем же ты вверх ногами ходил?» — «Этого, говорит, я вам объяснить не могу, но такая у меня примета и привычка, чтобы после успеха в деле пожить минуточку вниз головою».
—
Позвольте, я не согласен! — заявил о
себе человек в сером костюме и в очках на татарском лице. — Прыжок из царства необходимости в царство свободы должен быть сделан, иначе — Ваал пожрет нас. Мы должны переродиться из подневольных людей в свободных работников…
Всю жизнь ему мешала найти
себя эта проклятая, фантастическая действительность, всасываясь в него, заставляя думать о ней, но не
позволяя встать над нею человеком, свободным от ее насилий.
— Настасьи нет и нет! — возмущалась Варвара. — Рассчитаю. Почему ты отпустил этого болвана, дворника? У нас, Клим, неправильное отношение к прислуге, мы
позволяем ей фамильярничать и распускаться. Я — не против демократизма, но все-таки необходимо, чтоб люди чувствовали над
собой властную и крепкую руку…
Самгин, оглушенный, стоял на дрожащих ногах, очень хотел уйти, но не мог, точно спина пальто примерзла к стене и не
позволяла пошевелиться. Не мог он и закрыть глаз, — все еще падала взметенная взрывом белая пыль, клочья шерсти; раненый полицейский, открыв лицо, тянул на
себя медвежью полость; мелькали люди, почему-то все маленькие, — они выскакивали из ворот, из дверей домов и становились в полукруг; несколько человек стояло рядом с Самгиным, и один из них тихо сказал...
Среди множества людей не было ни одного, с кем он
позволил бы
себе свободно говорить о самом важном для него, о
себе.
— Но
позвольте, я ведь имею право думать, что вы не меня, а
себя уподобили мелкой монете…
Тут Самгин вспомнил о мире, изображенном на картинах Иеронима Босха, а затем подумал, что Федор Сологуб — превосходный поэт, но — «пленный мыслитель», — он
позволил овладеть
собой одной идее — идее ничтожества и бессмысленности жизни.
Закурив папиросу, он
позволил спичке догореть до конца, ожег пальцы
себе и, помахивая рукою в воздухе, сказал...
Раньше бывало так, что, высказав свои мысли вслух, пропустив их пред
собою, как на параде, он видел, какие из них возбуждают наиболее острое внимание, какие проходят неясными, незаметно, и это
позволяло ему отсевать зерно от плевел.