Неточные совпадения
Учитель встречал детей молчаливой, неясной улыбкой; во всякое время дня он казался человеком только что проснувшимся. Он тотчас ложился вверх лицом на койку, койка уныло скрипела. Запустив пальцы
рук в рыжие, нечесанные космы жестких и прямых волос,
подняв к потолку расколотую, медную бородку, не глядя на учеников, он спрашивал и рассказывал тихим голосом, внятными словами, но Дронов находил, что учитель говорит «из-под печки».
Особенно жутко было, когда учитель, говоря,
поднимал правую
руку на уровень лица своего и ощипывал в воздухе пальцами что-то невидимое, — так повар Влас ощипывал рябчиков или другую дичь.
— Скажу, что ученики были бы весьма лучше, если б не имели они живых родителей. Говорю так затем, что сироты — покорны, — изрекал он,
подняв указательный палец на уровень синеватого носа. О Климе он сказал, положив сухую
руку на голову его и обращаясь к Вере Петровне...
Клим стал на ноги, хотел
поднять Лиду, но его подшибли, он снова упал на спину, ударился затылком, усатый солдат схватил его за
руку и повез по льду, крича...
Но вдруг испуганно схватил ее на
руки,
поднял...
Однажды он шел с Макаровым и Лидией на концерт пианиста, — из дверей дворца губернатора два щеголя торжественно вывели под
руки безобразно толстую старуху губернаторшу и не очень умело, с трудом, стали
поднимать ее в коляску.
Дядя Яков действительно вел себя не совсем обычно. Он не заходил в дом, здоровался с Климом рассеянно и как с незнакомым; он шагал по двору, как по улице, и, высоко
подняв голову, выпятив кадык, украшенный седой щетиной, смотрел в окна глазами чужого. Выходил он из флигеля почти всегда в полдень, в жаркие часы, возвращался к вечеру, задумчиво склонив голову, сунув
руки в карманы толстых брюк цвета верблюжьей шерсти.
Потом он долго и внимательно смотрел на циферблат стенных часов очень выпуклыми и неяркими глазами. Когда профессор исчез, боднув головою воздух, заика
поднял длинные
руки, трижды мерно хлопнул ладонями, но повторил...
Она даже вздрогнула,
руки ее безжизненно сползли с плеч.
Подняв к огню лампы маленькую и похожую на цветок с длинным стеблем рюмку, она полюбовалась ядовито зеленым цветом ликера, выпила его и закашлялась, содрогаясь всем телом, приложив платок ко рту.
Клим
поднял голову, хотел надеть очки и не мог сделать этого,
руки его медленно опустились на край стола.
Подняв воротник пальто, сунув
руки в карманы, Клим шагал по беззвучному снегу не спеша, взвешивая впечатления вечера.
Он играл ножом для разрезывания книг, капризно изогнутой пластинкой бронзы с позолоченной головою бородатого сатира на месте ручки. Нож выскользнул из
рук его и упал к ногам девушки; наклонясь, чтоб
поднять его, Клим неловко покачнулся вместе со стулом и, пытаясь удержаться, схватил
руку Нехаевой, девушка вырвала
руку, лишенный опоры Клим припал на колено. Он плохо помнил, как разыгралось все дальнейшее, помнил только горячие ладони на своих щеках, сухой и быстрый поцелуй в губы и торопливый шепот...
Он быстро пошел в комнату Марины, где Кутузов, развернув полы сюртука, сунув
руки в карманы, стоял монументом среди комнаты и, высоко
подняв брови, слушал речь Туробоева; Клим впервые видел Туробоева говорящим без обычных гримас и усмешечек, искажавших его красивое лицо.
Стояла она —
подняв голову и брови, удивленно глядя в синеватую тьму за окном,
руки ее были опущены вдоль тела, раскрытые розовые ладони немного отведены от бедер.
Говорила она — не глядя на Клима, тихо и как бы проверяя свои мысли. Выпрямилась, закинув
руки за голову; острые груди ее высоко
подняли легкую ткань блузы. Клим выжидающе молчал.
Лодка описала угол от берега к берегу, потом еще угол, мужик медленно опустил левую
руку, так же медленно
поднял правую с багром в ней.
Ему протянули несколько шапок, он взял две из них, положил их на голову себе близко ко лбу и, придерживая
рукой, припал на колено. Пятеро мужиков,
подняв с земли небольшой колокол, накрыли им голову кузнеца так, что края легли ему на шапки и на плечи, куда баба положила свернутый передник. Кузнец закачался, отрывая колено от земли, встал и тихо, широкими шагами пошел ко входу на колокольню, пятеро мужиков провожали его, идя попарно.
Он снова начал играть, но так своеобразно, что Клим взглянул на него с недоумением. Играл он в замедленном темпе, подчеркивая то одну, то другую ноту аккорда и,
подняв левую
руку с вытянутым указательным пальцем, прислушивался, как она постепенно тает. Казалось, что он ломал и разрывал музыку, отыскивая что-то глубоко скрытое в мелодии, знакомой Климу.
Даже и после этого утверждения Клим не сразу узнал Томилина в пыльном сумраке лавки, набитой книгами. Сидя на низеньком, с подрезанными ножками стуле, философ протянул Самгину
руку, другой
рукой поднял с пола шляпу и сказал в глубину лавки кому-то невидимому...
Остановясь среди комнаты, он взмахнул
руками,
поднял их над головой, как будто купальщик, намеренный нырнуть в воду.
Лютов стоял, предостерегающе
подняв правую
руку, крепко растирая левой неровно отросшую бородку. Макаров, сидя у стола, сосредоточенно намазывал икрою калач. Клим Самгин, на диване, улыбался, ожидая неприличного и смешного.
Промчался обер-полицмейстер Власовский, держась за пояс кучера, а за ним, окруженный конвоем, торжественно проехал дядя царя, великий князь Сергей. Хрисанф и Диомидов обнажили головы. Самгин тоже невольно
поднял к фуражке
руку, но Маракуев, отвернувшись в сторону, упрекнул Хрисанфа...
— В грозу музыка особенно волнует, — говорила Лидия, не отнимая
руки. Она говорила и еще что-то, но Клим не слышал. Он необыкновенно легко
поднял ее со стула и обнял, спросив глухо и строго...
То, что произошло после этих слов, было легко, просто и заняло удивительно мало времени, как будто несколько секунд. Стоя у окна, Самгин с изумлением вспоминал, как он
поднял девушку на
руки, а она, опрокидываясь спиной на постель, сжимала уши и виски его ладонями, говорила что-то и смотрела в глаза его ослепляющим взглядом.
Но звонарь, отталкивая людей левой
рукой,
поднял в небо свирепые глаза и, широко размахивая правой, трижды перекрестил дорогу.
Царь, маленький, меньше губернатора, голубовато-серый, мягко подскакивал на краешке сидения экипажа, одной
рукой упирался в колено, а другую механически
поднимал к фуражке, равномерно кивал головой направо, налево и улыбался, глядя в бесчисленные кругло открытые, зубастые рты, в красные от натуги лица. Он был очень молодой, чистенький, с красивым, мягким лицом, а улыбался — виновато.
На дороге снова встал звонарь, тяжелыми взмахами
руки он крестил воздух вслед экипажам; люди обходили его, как столб. Краснорожий человек в сером пиджаке наклонился,
поднял фуражку и подал ее звонарю. Тогда звонарь, ударив ею по колену, широкими шагами пошел по средине мостовой.
А когда
подняли ее тяжелое стекло, старый китаец не торопясь освободил из рукава
руку, рукав как будто сам, своею силой, взъехал к локтю, тонкие, когтистые пальцы старческой, железной
руки опустились в витрину, сковырнули с белой пластинки мрамора большой кристалл изумруда, гордость павильона, Ли Хунг-чанг
поднял камень на уровень своего глаза, перенес его к другому и, чуть заметно кивнув головой, спрятал
руку с камнем в рукав.
Вечером, когда стемнело, он пошел во флигель, застал Елизавету Львовну у стола с шитьем в
руках и прочитал ей стихи. Выслушав, не
поднимая головы, Спивак спросила...
Люди слушали Маракуева подаваясь, подтягиваясь к нему; белобрысый юноша сидел открыв рот, и в светлых глазах его изумление сменялось страхом. Павел Одинцов смешно сползал со стула, наклоняя тело, но
подняв голову, и каким-то пьяным или сонным взглядом прикованно следил за игрою лица оратора. Фомин, зажав
руки в коленях, смотрел под ноги себе, в лужу растаявшего снега.
Клим отказался. Тогда Тагильский, пожав его
руку маленькой, но крепкой
рукою,
поднял воротник пальто, надвинул шляпу на глаза и свернул за угол, шагая так твердо, как это делает человек, сознающий, что он выпил лишнее.
Варавка, упираясь
руками в ручки кресла, тяжело
поднял себя и на подгибающихся ногах пошел отдохнуть.
— Хор! Хор! — кричал рыженький клоун, вскочив на стул, размахивая
руками, его тотчас окружило десятка два людей, все
подняли головы.
Карандашик выскочил из его
рук и подкатился к ногам Самгина. Дронов несколько секунд смотрел на карандаш, точно ожидая, что он сам прыгнет с пола в
руку ему. Поняв, чего он ждет, Самгин откинулся на спинку стула и стал протирать очки. Тогда Дронов
поднял карандаш и покатил его Самгину.
— Он
поднимал тонкую, бессильную
руку на уровень головы.
Подняв за спинку тяжелый стул, раскачивая его на вытянутой
руке, Гогин задумчиво продолжал...
Чтоб избежать встречи с Поярковым, который снова согнулся и смотрел в пол, Самгин тоже осторожно вышел в переднюю, на крыльцо. Дьякон стоял на той стороне улицы, прижавшись плечом к столбу фонаря, читая какую-то бумажку,
подняв ее к огню; ладонью другой
руки он прикрывал глаза. На голове его была необыкновенная фуражка, Самгин вспомнил, что в таких художники изображали чиновников Гоголя.
Он сказал, что хочет видеть ее часто. Оправляя волосы, она
подняла и задержала
руки над головой, шевеля пальцами так, точно больная искала в воздухе, за что схватиться, прежде чем встать.
Пружинно вскочив на ноги, он рывком
поднял бабу с земли, облапил длинными
руками, поцеловал и, оттолкнув, крикнул, задыхаясь, грозя кулаком...
— Постой, — сказал он, отирая
руку о колено, — погоди! Как же это? Должен был трубить горнист. Я — сам солдат! Я — знаю порядок. Горнист должен был сигнал дать, по закону, — сволочь! — Громко всхлипнув, он матерно выругался. — Василья Мироныча изрубили, — а? Он жену
поднимал, тут его саблей…
Самгин подвинулся к решетке сада как раз в тот момент, когда солнце, выскользнув из облаков, осветило на паперти собора фиолетовую фигуру протоиерея Славороссова и золотой крест на его широкой груди. Славороссов стоял,
подняв левую
руку в небо и простирая правую над толпой благословляющим жестом. Вокруг и ниже его копошились люди, размахивая трехцветными флагами, поблескивая окладами икон, обнажив лохматые и лысые головы. На минуту стало тихо, и зычный голос сказал, как в рупор...
Горбоносый казацкий офицер, поставив коня своего боком к фронту и наклонясь, слушал большого, толстого полицейского пристава; пристав
поднимал к нему
руки в белых перчатках, потом, обернувшись к толпе лицом, закричал и гневно и умоляюще...
Лютов видел, как еще двое людей стали
поднимать гроб на плечо Игната, но человек в полушубке оттолкнул их, а перед Игнатом очутилась Алина; обеими
руками, сжав кулаки, она ткнула Игната в лицо, он мотнул головою, покачнулся и медленно опустил гроб на землю. На какой-то момент люди примолкли. Мимо Самгина пробежал Макаров, надевая кастет на пальцы правой
руки.
Ругаясь, Николай вышиб ружье из его
рук, схватил его и, высоко
подняв оба ружья, заорал...
Он замолчал,
поднял к губам стакан воды, но, сделав правой
рукой такое движение, как будто хотел окунуть в воду палец, — поставил стакан на место и продолжал более напряженно, даже как бы сердито, но и безнадежно...
«Искусство и интеллект»; потом, сообразив, что это слишком широкая тема, приписал к слову «искусство» — «русское» и, наконец, еще более ограничил тему: «Гоголь, Достоевский, Толстой в их отношении к разуму». После этого он стал перечитывать трех авторов с карандашом в
руке, и это было очень приятно, очень успокаивало и как бы
поднимало над текущей действительностью куда-то по косой линии.
Да, поезд шел почти с обычной скоростью, а в коридоре топали шаги многих людей. Самгин
поднял занавеску, а Крэйтон, спрятав
руку с револьвером за спину, быстро открыл дверь купе, спрашивая...
Плотное, серое кольцо людей, вращаясь, как бы расталкивало, расширяло сумрак. Самгин яснее видел Марину, — она сидела, сложив
руки на груди, высоко
подняв голову. Самгину казалось, что он видит ее лицо — строгое, неподвижное.
Круг все чаще разрывался, люди падали, тащились по полу, увлекаемые вращением серой массы, отрывались, отползали в сторону, в сумрак; круг сокращался, — некоторые, черпая горстями взволнованную воду в чане, брызгали ею в лицо друг другу и, сбитые с ног, падали. Упала и эта маленькая неестественно легкая старушка, — кто-то
поднял ее на
руки, вынес из круга и погрузил в темноту, точно в воду.
Вскрикивая, он черпал горстями воду, плескал ее в сторону Марины, в лицо свое и на седую голову. Люди вставали с пола,
поднимая друг друга за
руки, под мышки, снова становились в круг, Захарий торопливо толкал их, устанавливал, кричал что-то и вдруг, закрыв лицо ладонями, бросился на пол, — в круг вошла Марина, и люди снова бешено, с визгом, воем, стонами, завертелись, запрыгали, как бы стремясь оторваться от пола.