Неточные совпадения
«Безбедов говорит с высоты своей голубятни, тоном человека, который принужден говорить
о пустяках, не интересных для него. Тысячи людей портят себе жизнь и
карьеру на этих вопросах, а он, болван…»
«Разведчик. Соглядатай. Делает
карьеру радикала, для того чтоб играть роль Азефа. Но как бы то ни было, его насмешка над красивой жизнью — это насмешка хама,
о котором писал Мережковский, это отрицание культуры сыном трактирщика и — содержателя публичного дома».
Неточные совпадения
Как нарочно, незадолго перед тем, после долгих соображений и ожиданий, он решил наконец окончательно переменить
карьеру и вступить в более обширный круг деятельности, а с тем вместе мало-помалу перейти и в более высшее общество,
о котором он давно уже с сладострастием подумывал…
Но Райский в сенат не поступил, в академии с бюстов не рисовал, между тем много читал, много писал стихов и прозы, танцевал, ездил в свет, ходил в театр и к «Армидам» и в это время сочинил три вальса и нарисовал несколько женских портретов. Потом, после бешеной Масленицы, вдруг очнулся, вспомнил
о своей артистической
карьере и бросился в академию: там ученики молча, углубленно рисовали с бюста, в другой студии писали с торса…
Он знал ее девочкой-подростком небогатого аристократического семейства, знал, что она вышла за делавшего
карьеру человека, про которого он слыхал нехорошие вещи, главное, слышал про его бессердечность к тем сотням и тысячам политических, мучать которых составляло его специальную обязанность, и Нехлюдову было, как всегда, мучительно тяжело то, что для того, чтобы помочь угнетенным, он должен становиться на сторону угнетающих, как будто признавая их деятельность законною тем, что обращался к ним с просьбами
о том, чтобы они немного, хотя бы по отношению известных лиц, воздержались от своих обычных и вероятно незаметных им самим жестокостей.
Был он довольно самолюбив, но
о карьере своей не очень заботился.
В продолжение своей
карьеры он перебывал в связях со многими либеральнейшими людьми своей эпохи, и в России и за границей, знавал лично и Прудона и Бакунина и особенно любил вспоминать и рассказывать, уже под концом своих странствий,
о трех днях февральской парижской революции сорок восьмого года, намекая, что чуть ли и сам он не был в ней участником на баррикадах.