Неточные совпадения
— Ну, а — Дмитрий? — спрашивала она. — Рабочий вопрос изучает?
О, боже! Впрочем, я так и думала, что он займется чем-нибудь в этом роде. Тимофей Степанович убежден, что этот вопрос раздувается искусственно. Есть люди, которым кажется, что это
Германия, опасаясь роста нашей промышленности, ввозит к нам рабочий социализм. Что говорит Дмитрий об отце? За эти восемь месяцев — нет, больше! — Иван Акимович не писал мне…
Игрою и ремеслом находил Клим и суждения
о будущем Великого сибирского пути,
о выходе России на берега океана,
о политике Европы в Китае, об успехах социализма в
Германии и вообще
о жизни мира.
— Наивно, Варек, — сказал Маракуев, смеясь, и напомнил
о пензенском попе Фоме, пугачевце,
о патере Александре Гавацци, но, когда начал
о духовенстве эпохи крестьянских войн в
Германии, — Варвара капризно прервала его поучительную речь...
— Вот: в Англии — трэд-юнионы, Франция склоняется к синдикализму, социал-демократия
Германии глубоко государственна и национальна, а — мы? А — что будет у нас? Я — вот
о чем!
Говорили
о будущем Великого сибирского пути,
о маслоделии, переселенцах,
о работе крестьянского банка,
о таможенной политике
Германии.
Он все топтался на одном месте, говорил
о француженках, которые отказываются родить детей,
о Zweikindersystem в
Германии,
о неомальтузианстве среди немецких социал-демократов; все это он считал признаком, что в странах высокой технической культуры инстинкт материнства исчезает.
Затем, при помощи прочитанной еще в отрочестве по настоянию отца «Истории крестьянских войн в
Германии» и «Политических движений русского народа», воображение создало мрачную картину: лунной ночью, по извилистым дорогам, среди полей, катятся от деревни к деревне густые, темные толпы, окружают усадьбы помещиков, трутся
о них; вспыхивают огромные костры огня, а люди кричат, свистят, воют, черной массой катятся дальше, все возрастая, как бы поднимаясь из земли; впереди их мчатся табуны испуганных лошадей, сзади умножаются холмы огня, над ними — тучи дыма, неба — не видно, а земля — пустеет, верхний слой ее как бы скатывается ковром, образуя все новые, живые, черные валы.
—
О, да! — гневно вскричала она. — Читайте речи Евгения Рихтера. Социалисты — это люди, которые хотят ограбить и выгнать из
Германии ее законных владельцев, но этого могут хотеть только евреи. Да, да — читайте Рихтера, — это здравый, немецкий ум!
— Персы «низложили» шаха, турки султана, в
Германии основан Союз Ганзы, союз фабрикантов для борьбы против «Союза сельских хозяев», правительство немцев отклонило предложение Англии
о сокращении морских вооружений, среди нашей буржуазии заметен рост милитаризма… — ты думаешь, между этими фактами нет связи? Есть… и — явная…
— Представительное правление несовершенно, допустим. Но пример
Германии, рост количества представителей рабочего класса в рейхстаге неопровержимо говорит нам
о способности этой системы к развитию.
— Я в это не верю, — сказал Самгин, избрав самый простой ответ, но он знал, что все слухи, которые приносит Дронов, обычно оправдываются, —
о переговорах министра внутренних дел Протопопова с представителем
Германии о сепаратном мире Иван сообщил раньше, чем об этом заговорила Дума и пресса.
Неточные совпадения
— Слышали, — скажут мне, — не новость. Всякий фатер в
Германии повторяет это своим детям, а между тем ваш Ротшильд (то есть покойный Джемс Ротшильд, парижский, я
о нем говорю) был всего только один, а фатеров мильоны.
Отвернулись от него все, между прочим и все влиятельные знатные люди, с которыми он особенно умел во всю жизнь поддерживать связи, вследствие слухов об одном чрезвычайно низком и — что хуже всего в глазах «света» — скандальном поступке, будто бы совершенном им с лишком год назад в
Германии, и даже
о пощечине, полученной тогда же слишком гласно, именно от одного из князей Сокольских, и на которую он не ответил вызовом.
Вопрос
о том, что войну начала
Германия, что она главная виновница распространения гнетущей власти милитаризма над миром, что она нарушила нормы международного права, вопрос дипломатический и военный — для нашей темы второстепенный.
Помнится, я шел домой, ни
о чем не размышляя, но с странной тяжестью на сердце, как вдруг меня поразил сильный, знакомый, но в
Германии редкий запах.
В протестантской
Германии образовалась тогда католическая партия, Шлегель и Лео меняли веру, старый Ян и другие бредили
о каком-то народном и демократическом католицизме. Люди спасались от настоящего в средние века, в мистицизм, — читали Эккартсгаузена, занимались магнетизмом и чудесами князя Гогенлоэ; Гюго, враг католицизма, столько же помогал его восстановлению, как тогдашний Ламенне, ужасавшийся бездушному индифферентизму своего века.