Неточные совпадения
—
Ну, довольно, Владимир. Иди спать! — громко и сердито сказал Макаров. — Я уже говорил
тебе, что не
понимаю этих… вывертов. Я знаю одно: женщина рождает мужчину для женщины.
—
Ну — как это
понять, дьякон, как это
понять, что
ты, коренной русский человек, существо необыкновеннейшей душевной пестроты, — скучаешь?
— Вообразить не могла, что среди вашего брата есть такие… милые уроды. Он перелистывает людей, точно книги. «Когда же мы венчаемся?» — спросила я. Он так удивился, что я почувствовала себя калуцкой дурой. «Помилуй, говорит, какой же я муж, семьянин?» И я сразу
поняла: верно, какой он муж? А он — еще: «Да и
ты, говорит, разве
ты для семейной жизни с твоими данными?» И это верно, думаю.
Ну, конечно, поплакала. Выпьем. Какая это прелесть, рябиновая!
—
Ну, господи! У нас, в России!
Ты пойми: ведь это значит — конец спорам и дрязгам, каждый знает, что ему делать, куда идти. Там прямо сказано о необходимости политической борьбы, о преемственной связи с народниками —
понимаешь?
— Хочу, чтоб
ты меня устроил в Москве. Я
тебе писал об этом не раз,
ты — не ответил. Почему?
Ну — ладно! Вот что, — плюнув под ноги себе, продолжал он. — Я не могу жить тут. Не могу, потому что чувствую за собой право жить подло.
Понимаешь? А жить подло — не сезон. Человек, — он ударил себя кулаком в грудь, — человек дожил до того, что начинает чувствовать себя вправе быть подлецом. А я — не хочу! Может быть, я уже подлец, но — больше не хочу… Ясно?
— Хороним с участием всех сословий. Уговаривал ломовика — отвези! «
Ну вас, говорит, к богу, с покойниками!» И поп тоже — уголовное преступление, а? Скотина. Н-да, разыгрывается штучка… сложная! Алина, конечно, не дойдет… Какое сердце, Самгин? Жестоко честное сердце у нее.
Ты, сухарь, интеллектюэль, не можешь оценить. Не
поймешь. Интеллектюэль, — словечко тоже! Эх вы… Тю…
—
Ну вот! — тоскливо вскричал Лютов. Притопывая на одном месте, он как бы собирался прыгнуть и в то же время, ощупывая себя руками, бормотал: — Ой, револьвер вынула, ах
ты!
Понимаешь? — шептал он, толкая Самгина: — У нее — револьвер!
— Гроб поставили в сарай… Завтра его отнесут куда следует. Нашлись люди. Сто целковых. Н-да! Алина как будто приходит в себя. У нее — никогда никаких истерик! Макаров… — Он подскочил на кушетке, сел, изумленно поднял брови. — Дерется как! Замечательно дерется, черт возьми!
Ну, и этот… Нет, — каков Игнат, а? — вскричал он, подбегая к столу. —
Ты заметил,
понял?
— Отец мой несчастливо в карты играл, и когда, бывало, проиграется, приказывает маме разбавлять молоко водой, — у нас было две коровы. Мама продавала молоко, она была честная, ее все любили, верили ей. Если б
ты знал, как она мучилась, плакала, когда ей приходилось молоко разбавлять.
Ну, вот, и мне тоже стыдно, когда я плохо пою, —
понял?
— Вижу, что
ты к беседе по душам не расположен, — проговорил он, усмехаясь. — А у меня времени нет растрясти
тебя. Разумеется, я —
понимаю: конспирация! Третьего дня Инокова встретил на улице, окликнул даже его, но он меня не узнал будто бы. Н-да. Между нами — полковника-то Васильева он ухлопал, — факт!
Ну, что ж, — прощай, Клим Иванович! Успеха! Успехов желаю.
—
Ну, что же я сделаю, если
ты не
понимаешь? — отозвалась она, тоже как будто немножко сердясь. — А мне думается, что все очень просто: господа интеллигенты почувствовали, что некоторые излюбленные традиции уже неудобны, тягостны и что нельзя жить, отрицая государство, а государство нестойко без церкви, а церковь невозможна без бога, а разум и вера несоединимы.
Ну, и получается иной раз, в поспешных хлопотах реставрации, маленькая, противоречивая чепуха.
— Сатира, карикатура… Хм?
Ну — и ладно, дело не в этом, а в том, что вот я не могу
понять себя.
Понять — значит поймать. — Он хрипло засмеялся. — Я привык выдумывать себя то — таким, то — эдаким, а — в самом-то деле: каков я? Вероятно — ничтожество, но — в этом надобно убедиться. Пусть обидно будет, но надобно твердо сказать себе:
ты — ничтожество и — сиди смирно!
Неточные совпадения
—
Ну, как
тебе не совестно! Я не
понимаю, как можно быть такой неосторожной! — с досадой напал он на жену.
—
Ну, как я рад, что добрался до
тебя! Теперь я
пойму, в чем состоят те таинства, которые
ты тут совершаешь. Но нет, право, я завидую
тебе. Какой дом, как славно всё! Светло, весело, — говорил Степан Аркадьич, забывая, что не всегда бывает весна и ясные дни, как нынче. — И твоя нянюшка какая прелесть! Желательнее было бы хорошенькую горничную в фартучке; но с твоим монашеством и строгим стилем — это очень хорошо.
—
Ну, этого я не
понимаю, — сказал Сергей Иванович. — Одно я
понимаю, — прибавил он, — это урок смирения. Я иначе и снисходительнее стал смотреть на то, что называется подлостью, после того как брат Николай стал тем, что он есть…
Ты знаешь, что он сделал…
— Ну-с, он появился здесь вскоре после
тебя, и, как я
понимаю, он по уши влюблен в Кити, и
ты понимаешь, что мать….
— И зачем, зачем я ей сказал, зачем я ей открыл! — в отчаянии воскликнул он через минуту, с бесконечным мучением смотря на нее, — вот
ты ждешь от меня объяснений, Соня, сидишь и ждешь, я это вижу; а что я скажу
тебе? Ничего ведь
ты не
поймешь в этом, а только исстрадаешься вся… из-за меня!
Ну вот,
ты плачешь и опять меня обнимаешь, —
ну за что
ты меня обнимаешь? За то, что я сам не вынес и на другого пришел свалить: «страдай и
ты, мне легче будет!» И можешь
ты любить такого подлеца?