Неточные совпадения
Клим очень хорошо чувствовал, что дед всячески старается унизить его, тогда как все другие взрослые заботливо возвышают. Настоящий Старик утверждал, что Клим просто слабенький, вялый мальчик и что
ничего необыкновенного в нем
нет. Он играл плохими игрушками только потому, что хорошие у него отнимали бойкие дети, он дружился с внуком няньки, потому что Иван Дронов глупее детей Варавки, а Клим, избалованный всеми, самолюбив, требует особого внимания к себе и находит его только у Ивана.
Клим был уверен, что в доме
нет ничего незнакомого ему, но вдруг являлось что-то новое, не замеченное раньше.
— Ржига предупредил меня, что с Иваном придется поступить строго. Он приносил в класс какие-то запрещенные книжки и неприличные фотографии. Я сказала Ржиге, что в книжках, наверное,
нет ничего серьезного, это просто хвастовство Дронова.
Не без труда и не скоро он распутал тугой клубок этих чувств: тоскливое ощущение утраты чего-то очень важного, острое недовольство собою, желание отомстить Лидии за обиду, половое любопытство к ней и рядом со всем этим напряженное желание убедить девушку в его значительности, а за всем этим явилась уверенность, что в конце концов он любит Лидию настоящей любовью, именно той, о которой пишут стихами и прозой и в которой
нет ничего мальчишеского, смешного, выдуманного.
«Как везде, — подумал Клим. —
Нет ничего, о чем бы не спорили».
В них
нет ничего, что крепко прирастало бы к нему, что он мог бы назвать своим, личным домыслом, верованием.
Оборвав фразу, она помолчала несколько секунд, и снова зашелестел ее голос. Клим задумчиво слушал, чувствуя, что сегодня он смотрит на девушку не своими глазами;
нет, она
ничем не похожа на Лидию, но есть в ней отдаленное сходство с ним. Он не мог понять, приятно ли это ему или неприятно.
— В скуке
ничего коренного русского —
нет. Скукой все люди озабочены.
— О Ходынке?
Нет. Я — не слышал
ничего, — ответил Клим и, вспомнив, что он, думая о царе, ни единого раза не подумал о московской катастрофе, сказал с иронической усмешкой...
— О,
нет,
ничего! Не обращайте внимания, — прошептала она, а Самгин решил...
Серьезного человека раздражает обязанность любезно улыбаться в ответ на шуточки, в которых
нет ничего смешного.
Сравнивая свои чувствования с теми, которые влекли его к Лидии, он находил, что тогда инстинкт наивно и стыдливо рядился в романтические мечты и надежды на что-то необыкновенное, а теперь
ничего подобного
нет, а есть только вполне свободное и разумное желание овладеть девицей, которая сама хочет этого.
Самгин посадил ее на колени себе, тихонько посмеиваясь. Он был уверен, что Варвара немножко играет, ведь
ничего обидного он ей не сказал, и
нет причин для этих слез, вздохов, для пылких ласк.
«
Нет, — завтра скажу, сегодня она
ничего не поймет».
— Вообще в России, кроме социалистов, —
ничего смешного
нет. Юмористика у нас — глупая: полячок или еврейчик, стреляющий с улицы в окно обер-прокурора Святейшего синода, — вот. Пистолетишко, наверное, был плохонький.
«
Ничего своеобразного в этих людях —
нет, просто я несколько отравлен марксизмом», — уговаривал себя Самгин, присматриваясь к тяжелому, нестройному ходу рабочих, глядя, как они, замедляя шаги у ворот, туго уплотняясь, вламываются в Кремль.
—
Нет, — быстро сказал Самгин, чувствуя, что сказал слишком быстро и что это может возбудить подозрение. — Не замечал
ничего, — более спокойно прибавил он, соображая, что, может быть, это Никонова донесла на Митрофанова.
— Видел я в Художественном «На дне», — там тоже Туробоев, только поглупее. А пьеса — не понравилась мне,
ничего в ней
нет, одни слова. Фельетон на тему о гуманизме. И — удивительно не ко времени этот гуманизм, взогретый до анархизма! Вообще — плохая химия.
«Все, говорит, я исследовал и, кроме бога, утверждаемого именно православной церковью,
ничего неоспоримого —
нет!» — «А — как же третий инстинкт, инстинкт познания?» Оказывается, он-то и ведет к богу, это есть инстинкт богоискательства.
—
Нет — глупо! Он — пустой. В нем все — законы, все — из книжек, а в сердце —
ничего, совершенно пустое сердце!
Нет, подожди! — вскричала она, не давая Самгину говорить. — Он — скупой, как нищий. Он никого не любит, ни людей, ни собак, ни кошек, только телячьи мозги. А я живу так: есть у тебя что-нибудь для радости? Отдай, поделись! Я хочу жить для радости… Я знаю, что это — умею!
—
Нет еще. Многие — сватаются, так как мы — дама с капиталом и не без прочих достоинств. Вот что сватаются — скушно! А вообще — живу
ничего! Читаю. Английский язык учу, хочется в Англии побывать…
— Почему — симуляция?
Нет, это — мое убеждение. Вы убеждены, что нужна конституция, революция и вообще — суматоха, а я —
ничего этого — не хочу! Не хочу! Но и проповедовать, почему не хочу, — тоже не стану, не хочу! И не буду отрицать, что революция полезна, даже необходима рабочим, что ли, там! Необходима? Ну, и валяйте, делайте революцию, а мне ее не нужно, я буду голубей гонять. Глухонемой! — И, с размаха шлепнув ладонью в широкую жирную грудь свою, он победоносно захохотал сиплым, кипящим смехом.
«Возможно, даже наверное, она безжалостна к людям и хитрит. Она — человек определенной цели. У нее есть оправдание: ее сектантство, желание создать какую-то новую церковь. Но
нет ничего, что намекало бы на неискренность ее отношения ко мне. Она бывает груба со мной на словах, но она вообще грубовата».
— А —
ничего! — сказала она. — Вот — вексель выкуплю, Захария помещу в дом для порядка. — Удрал, негодяишка! — весело воскликнула она и спросила: — Разве ты не заметил, что его
нет?
— Избит, но —
ничего опасного
нет, кости — целы. Скрывает, кто бил и где, — вероятно, в публичном, у девиц. Двое суток не говорил — кто он, но вчера я пригрозил ему заявить полиции, я же обязан! Приходит юноша, избитый почти до потери сознания, ну и… Время, знаете, требует… ясности!
— Да, как будто нахальнее стал, — согласилась она, разглаживая на столе документы, вынутые из пакета. Помолчав, она сказала: — Жалуется, что никто у нас
ничего не знает и хороших «Путеводителей»
нет. Вот что, Клим Иванович, он все-таки едет на Урал, и ему нужен русский компаньон, — я, конечно, указала на тебя. Почему? — спросишь ты. А — мне очень хочется знать, что он будет делать там. Говорит, что поездка займет недели три, оплачивает дорогу, содержание и — сто рублей в неделю. Что ты скажешь?
Пресветлому началу
Всякого рождения,
Единому сущему,
Ему же
нет равных
И вовеки не будет.
Поклоняемся духовно!
Ни о чем не молим,
Ничего не просим, —
Просим только света духа
Темноте земной души…
«
Нет. Конечно —
нет. Но казалось, что она — человек другого мира, обладает чем-то крепким, непоколебимым. А она тоже глубоко заражена критицизмом. Гипертрофия критического отношения к жизни, как у всех. У всех книжников, лишенных чувства веры, не охраняющих
ничего, кроме права на свободу слова, мысли.
Нет, нужны идеи, которые ограничивали бы эту свободу… эту анархию мышления».
«Между нами
нет ничего общего».
В продолжение минуты он честно поискал:
нет ли в прошлом чего-то, что Варвара могла бы поставить в вину ему? Но —
ничего не нашел.
— Ба, — сказал Дронов. —
Ничего чрезвычайного —
нет. Человек умер. Сегодня в этом городе, наверное, сотни людей умрут, в России — сотни тысяч, в мире — миллионы. И — никому, никого не жалко… Ты лучше спроси-ка у смотрителя водки, — предложил он.
— Без фантазии — нельзя, не проживешь. Не устроишь жизнь. О неустройстве жизни говорили тысячи лет, говорят все больше, но —
ничего твердо установленного
нет, кроме того, что жизнь — бессмысленна. Бессмысленна, брат. Это всякий умный человек знает. Может быть, это люди исключительно, уродливо умные, вот как — ты…
«Я никогда,
ничего не проповедовал, у меня
нет необходимости изменять мои воззрения».
Боялся я, соседи не вспомнили бы чего-нибудь про меня, да —
нет,
ничего будто.
— А ты будто не впутан? — спросил Фроленков, усмехаясь. — Вот, Клим Иваныч, видели, какой характерный мужичонка?
Нет у него ни кола, ни двора,
ничего ему не жалко, только бы смутьянить! И ведь почти в каждом селе имеется один-два подобных, бездушных. Этот даже и в тюрьмах сиживал, и по этапам гоняли его, теперь обязан полицией безвыездно жить на родине. А он жить вовсе не умеет, только вредит. Беда деревне от эдаких.
— Ага! Ну — с ним
ничего не выйдет. И вообще —
ничего не будет! Типограф и бумажник сбесились, ставят такие смертные условия, что проще сразу отдать им все мои деньги, не ожидая, когда они вытянут их по сотне рублей.
Нет, я, кажется, уеду в Японию.