Неточные совпадения
Клим получил наконец аттестат зрелости и собирался ехать в Петербург, когда на его пути снова встала Маргарита. Туманным вечером он шел к Томилину прощаться, и вдруг с крыльца неприглядного купеческого дома сошла на панель женщина, — он тотчас признал в ней Маргариту. Встреча
не удивила его, он понял, что должен был встретить швейку, он ждал этой случайной встречи, но радость свою он, конечно,
скрыл.
Дома она обнаружила и в словах и во всем, что делалось ею, нервную торопливость и раздражение, сгибала шею, как птица, когда она прячет голову под
крыло, и, глядя
не на Самгина, а куда-то под мышку себе, говорила...
Он уже
не впервые замечал это и с трудом
скрывал от Нехаевой, что она утомляет его.
Они оба вели себя так шумно, как будто кроме них на улице никого
не было. Радость Макарова казалась подозрительной; он был трезв, но говорил так возбужденно, как будто желал
скрыть, перекричать в себе истинное впечатление встречи. Его товарищ беспокойно вертел шеей, пытаясь установить косые глаза на лице Клима. Шли медленно, плечо в плечо друг другу,
не уступая дороги встречным прохожим. Сдержанно отвечая на быстрые вопросы Макарова, Клим спросил о Лидии.
Климу показалось, что мать ухаживает за Варавкой с демонстративной покорностью, с обидой, которую она
не может или
не хочет
скрыть. Пошумев полчаса, выпив три стакана чая, Варавка исчез, как исчезает со сцены театра, оживив пьесу, эпизодическое лицо.
Когда мысли этого цвета и порядка являлись у Самгина, он хорошо чувствовал, что вот это — подлинные его мысли, те, которые действительно отличают его от всех других людей. Но он чувствовал также, что в мыслях этих есть что-то нерешительное, нерешенное и робкое. Высказывать их вслух
не хотелось. Он умел
скрывать их даже от Лидии.
—
Не сердись, — сказал Макаров, уходя и споткнувшись о ножку стула, а Клим, глядя за реку, углубленно догадывался: что значат эти все чаще наблюдаемые изменения людей? Он довольно скоро нашел ответ, простой и ясный: люди пробуют различные маски, чтоб найти одну, наиболее удобную и выгодную. Они колеблются, мечутся, спорят друг с другом именно в поисках этих масок, в стремлении
скрыть свою бесцветность, пустоту.
Клим Самгин ждал царя с тревогой, которая даже смущала его, но которую он
не мог
скрыть от себя.
Самгин наклонил голову, чтобы
скрыть улыбку. Слушая рассказ девицы, он думал, что и по фигуре и по характеру она была бы на своем месте в водевиле, а
не в драме. Но тот факт, что на долю ее все-таки выпало участие в драме, несколько тронул его; он ведь был уверен, что тоже пережил драму. Однако он
не сумел выразить чувство, взволновавшее его, а два последние слова ее погасили это чувство. Помолчав, он спросил вполголоса...
Она тихонько засмеялась. А потом,
не сумев
скрыть зевок, сказала...
Он даже
не мог
скрыть улыбку, представив, какой эффект могла бы вызвать его шутка.
— Какая пошлость, — отметил Самгин. Варвара промолчала, наклонив голову,
не глядя на сцену. Климу казалось, что она готова заплакать, и это было так забавно, что он, с трудом
скрывая улыбку, спросил...
В двух этих мужиках как будто было нечто аллегорическое и утешительное. Может быть, все люди ловят несуществующего сома, зная, что сом —
не существует, но
скрывая это друг от друга?..
—
Не может быть, — искренно воскликнул Самгин, хотя догадывался именно об этом. Он даже подумал, что догадался
не сегодня,
не сейчас, а — давно, еще тогда, когда прочитал записку симпатическими чернилами. Но это надо было
скрыть не только от Гогина, но и от себя. —
Не может быть, — повторил он.
Разговорам ее о религии он
не придавал значения, считая это «системой фраз»; украшаясь этими фразами, Марина
скрывает в их необычности что-то более значительное, настоящее свое оружие самозащиты; в силу этого оружия она верит, и этой верой объясняется ее спокойное отношение к действительности, властное — к людям. Но — каково же это оружие?
— Избит, но — ничего опасного нет, кости — целы.
Скрывает, кто бил и где, — вероятно, в публичном, у девиц. Двое суток
не говорил — кто он, но вчера я пригрозил ему заявить полиции, я же обязан! Приходит юноша, избитый почти до потери сознания, ну и… Время, знаете, требует… ясности!
—
Не выношу кротких! Сделать бы меня всемирным Иродом, я бы как раз объявил поголовное истребление кротких, несчастных и любителей страдания.
Не уважаю кротких! Плохо с ними, неспособные они, нечего с ними делать.
Не гуманный я человек, я как раз железо произвожу, а — на что оно кроткому? Сказку Толстого о «Трех братьях» помните? На что дураку железо, ежели он обороняться
не хочет? Избу
кроет соломой, землю пашет сохой, телега у него на деревянном ходу, гвоздей потребляет полфунта в год.
—
Не верю, — крикнул Бердников. — Зачем же вы при ней, ну?
Не знаете,
скрывает она от вас эту сделку? Узнайте! Вы —
не маленький. Я вам карьеру сделаю.
Не дурачьтесь. К черту Пилатову чистоплотность! Вы же видите: жизнь идет от плохого к худшему. Что вы можете сделать против этого, вы?
Самгина ошеломил этот неожиданный и разноголосый, но единодушный взрыв злости, и, кроме того, ‹он› понимал, что,
не успев начать сражения, он уже проиграл его. Он стоял, глядя, как люди все более возбуждают друг друга, пальцы его играли карандашом,
скрывая дрожь. Уже начинали кричать друг на друга, а курносый человек с глазами хорька так оглушительно шлепнул ладонью по столу, что в буфете зазвенело стекло бокалов.
— «И хлопочи об наследстве по дедушке Василье, улещай его всяко, обласкивай покуда он жив и следи чтобы Сашка
не украла чего. Дети оба поумирали на то скажу
не наша воля, бог дал, бог взял, а ты первое дело сохраняй мельницу и обязательно поправь
крылья к осени да
не дранкой, а холстом. Пленику
не потакай, коли он попал, так пусть работает сукин сын коли черт его толкнул против нас». Вот! — сказал Пыльников, снова взмахнув книжкой.