— Да я… не знаю! — сказал Дронов, втискивая себя в кресло, и заговорил несколько спокойней, вдумчивее: — Может — я не радуюсь, а боюсь. Знаешь, человек я пьяный и вообще ни к черту не годный, и все-таки — не глуп. Это, брат, очень обидно —
не дурак, а никуда не годен. Да. Так вот, знаешь, вижу я всяких людей, одни делают политику, другие — подлости, воров развелось до того много, что придут немцы, а им грабить нечего! Немцев — не жаль, им так и надо, им в наказание — Наполеонов счастье. А Россию — жалко.
Неточные совпадения
— Ослеп,
дурак, — ответила Рита и, вздохнув,
не пожелала больше отвечать на дальнейшие расспросы Клима, а предложила...
— Возвратиться в
дураки, — это
не плохо сказано. Я думаю, что это неизбежно для нас, отправимся ли мы от Льва Толстого или от Николая Михайловского.
— Э-эх,
не попа-ал! Миколка, дьявол, что ж ты его веслом
не ошарашил, а? Веслом-то,
дурак! По башке бы, а? Осрамил ты меня, морда-а!
Но
не тем сечением обычным,
Как секут повсюду
дураков,
А таким, какое счел приличным
Николай Иваныч Пирогов…
— Да
не Оси-лин,
дурак, а — Оси-нин!
Не — люди, а — наш…
«Этот
дурак все-таки
не потерял надежды видеть меня шпионом. Долганов, несомненно, удрал. Против меня у жандарма, наверное, ничего нет, кроме желания сделать из меня шпиона».
— Выпустили меня третьего дня, и я все еще
не в себе. На родину, — а где у меня родина,
дураки! Через четыре дня должна ехать, а мне совершенно необходимо жить здесь. Будут хлопотать, чтоб меня оставили в Москве, но…
— Такого
дурака, каков здешний житель, — нигде
не найдете! Губернатора бы нам с плетью в руке, а то — Тимофея Степановича Варавку в городские головы, он бы и песок в камень превратил.
— Уже один раз испортили игру,
дураки, — говорил он, отпирая замок обшитой кожею корзины. — Если б
не это чертово Первое марта, мы бы теперь держали Европу за рога…
— Какой же ты, сукинов сын, преступник, — яростно шептал он. — Ты же —
дурак и… и ты во сне живешь, ты — добрейший человек, ведь вот ты что! Воображаешь ты, дурья башка! Паяц ты, актеришка и самозванец, а
не преступник!
Не Р-рокамболь, врешь! Тебе, сукинов сын, до Рокамболя, как петуху до орла. И виновен ты в присвоении чужого звания, а
не в краже со взломом, дур-рак!
— Был проповедник здесь, в подвале жил, требухой торговал на Сухаревке. Учил: камень —
дурак, дерево —
дурак, и бог —
дурак! Я тогда молчал. «Врешь, думаю, Христос — умен!» А теперь — знаю: все это для утешения! Все — слова. Христос тоже — мертвое слово. Правы отрицающие, а
не утверждающие. Что можно утверждать против ужаса? Ложь. Ложь утверждается. Ничего нет, кроме великого горя человеческого. Остальное — дома, и веры, и всякая роскошь, и смирение — ложь!
— Нет! — крикнул Дронов. — Честному человеку —
не предложат! Тебе — предлагали? Ага! То-то! Нет, он знал, с кем говорит, когда говорил со мной, негодяй! Он почувствовал: человек обозлен, ну и… попробовал. Поторопился,
дурак! Я, может быть, сам предложил бы…
— Замечательно Туробоев рассказывал о попишке этом, о Гапошке. Сорвался поп,
дурак,
не по голосу ноту взял.
Не тех поднял на ноги…
— Солдат
дураком не бывает. А вы — царю-отечеству изменники, и доля вам…
— Он —
дурак. Всегда —
дурак: стоя, сидя, лежа. Вот эдаких надобно пороть… даже расстреливать надобно, —
не дыми,
не воняй,
дурак!
«
Дурак, — по-русски, широко; по глупости несколько навязчив, но
не нахал и добродушен», — определил Самгин и почти ежедневно убеждался, что определил правильно.
—
Дурак надутый, а хочет быть жуликом. Либерал, а — чего добиваются либералы? Права быть консерваторами. Думают, что это
не заметно в них! А ведь добьются своего, — как думаешь?
— Пусти,
дурак, — тоже негромко пробормотала Дуняша, толкнула его плечом. — Ничего
не понимают, — прибавила она, протаскивая Самгина в дверь. В комнате у окна стоял человек в белом с сигарой в зубах, другой, в черном, с галунами, сидел верхом на стуле, он строго спросил...
—
Не выношу кротких! Сделать бы меня всемирным Иродом, я бы как раз объявил поголовное истребление кротких, несчастных и любителей страдания.
Не уважаю кротких! Плохо с ними, неспособные они, нечего с ними делать.
Не гуманный я человек, я как раз железо произвожу, а — на что оно кроткому? Сказку Толстого о «Трех братьях» помните? На что
дураку железо, ежели он обороняться
не хочет? Избу кроет соломой, землю пашет сохой, телега у него на деревянном ходу, гвоздей потребляет полфунта в год.
Однако я понимаю: революцию на сучок
не повесить, а Столыпин — весьма провинциальный
дурак: он бы сначала уступил, а потом понемножку отнял, как делают умные хозяева.
Вспомнилось, как однажды у Прейса Тагильский холодно и жестко говорил о государстве как органе угнетения личности, а когда Прейс докторально сказал ему: «Вы шаржируете» — он ответил небрежно: «Это история шаржирует». Стратонов сказал: «Ирония ваша — ирония нигилиста». Так же небрежно Тагильский ответил и ему: «Ошибаетесь, я
не иронизирую. Однако нахожу, что человек со вкусом к жизни
не может прожевать действительность,
не сдобрив ее солью и перцем иронии. Учит — скепсис, а оптимизм воспитывает
дураков».
— Я —
не лгу! Я жить хочу. Это — ложь?
Дурак! Разве люди лгут, если хотят жить? Ну? Я — богатый теперь, когда ее убили. Наследник. У нее никого нет. Клим Иванович… — удушливо и рыдая закричал он. Голос Тагильского заглушил его...
Спрашиваю: «Нашли что-нибудь интересное?» Он хотел встать, ноги у него поехали под стол, шлепнулся в кресло и, подняв руки вверх, объявил: «Я —
не вор!» — «Вы, говорю,
дурак.
— Однако купцы слушали его, точно он им рассказывал об операциях министерства финансов. Конечно, удивление невежд — стоит дешево, но — интеллигенция-то как испугалась, Самгин, а? — спросил он, раздвинув рот, обнажив желтые зубы. — Я
не про Аркашку, он —
дурак,
дураки ничего
не боятся, это по сказкам известно. Я вообще про интеллигентов. Испугались. Литераторы как завыли, а?
—
Не хочется оказаться в
дураках.
— Прошу
не сопротивляться. Всем известно, кто у нас
дурак!»
— Я в политике ни черта
не смыслю, но вы, милый мой, превосходно отделали их… А этот Платон — вы ему
не верьте. Он —
дурак, но хитрый. И — сластоежка. Идемте, сейчас я буду развлекать публику.
— Вы —
не обижайтесь, я тоже
дурак. На деле Зотовой я мог бы одним ударом сделать карьеру.
— Заместо того, чтоб нас,
дураков, учить, — шел бы на войну, под пули, уговаривать, чтоб
не дрались…
— Ты бы,
дурак, молчал,
не путался в разговор старших-то. Война —
не глупость. В пятом году она вон как народ расковыряла. И теперь, гляди, то же будет… Война — дело страшное…
— Обнажаю, обнажаю, — пробормотал поручик, считая деньги. — Шашку и Сашку, и Машку, да, да! И
не иду, а — бегу. И — кричу. И размахиваю шашкой. Главное: надобно размахивать, двигаться надо! Я, знаете, замечательные слова поймал в окопе, солдат солдату эдак зверски крикнул: «Что ты,
дурак, шевелишься, как живой?»
Деревенски мужики —
Хамы, свиньи,
дураки.
Эх, — ка́лина, эх, — ма́лина.
Пальцы режут, зубы рвут.
В службу царскую нейдут.
Не хочут! Калина, ой — малина.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь,
дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат,
не такого рода! со мной
не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире
не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это
не жаркое.
Городничий (бьет себя по лбу).Как я — нет, как я, старый
дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу на службе; ни один купец, ни подрядчик
не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и говорить про губернаторов…
Хлестаков. Я с тобою,
дурак,
не хочу рассуждать. (Наливает суп и ест.)Что это за суп? Ты просто воды налил в чашку: никакого вкусу нет, только воняет. Я
не хочу этого супу, дай мне другого.
Городничий. Ах, боже мой! Я, ей-ей,
не виноват ни душою, ни телом.
Не извольте гневаться! Извольте поступать так, как вашей милости угодно! У меня, право, в голове теперь… я и сам
не знаю, что делается. Такой
дурак теперь сделался, каким еще никогда
не бывал.
Осклабился, товарищам // Сказал победным голосом: // «Мотайте-ка на ус!» // Пошло, толпой подхвачено, // О крепи слово верное // Трепаться: «Нет змеи — //
Не будет и змеенышей!» // Клим Яковлев Игнатия // Опять ругнул: «
Дурак же ты!» // Чуть-чуть
не подрались!