Неточные совпадения
Но с этого дня он заболел острой враждой к Борису, а тот, быстро уловив это чувство, стал настойчиво разжигать его, высмеивая почти каждый
шаг, каждое слово Клима. Прогулка
на пароходе, очевидно, не успокоила Бориса, он остался таким же нервным, каким приехал из Москвы, так же подозрительно и сердито сверкали его темные глаза, а иногда вдруг им овладевала странная растерянность, усталость, он прекращал игру и уходил куда-то.
Не более пяти-шести
шагов отделяло Клима от края полыньи, он круто повернулся и упал, сильно ударив локтем о лед. Лежа
на животе, он смотрел, как вода, необыкновенного цвета, густая и, должно быть, очень тяжелая, похлопывала Бориса по плечам, по голове. Она отрывала руки его ото льда, играючи переплескивалась через голову его, хлестала по лицу, по глазам, все лицо Бориса дико выло, казалось даже, что и глаза его кричат: «Руку… дай руку…»
Дней через пять, прожитых в приятном сознании сделанного им так просто серьезного
шага, горничная Феня осторожно сунула в руку его маленький измятый конверт с голубой незабудкой, вытисненной в углу его,
на атласной бумаге, тоже с незабудкой. Клим, не без гордости, прочитал...
За спиною своею Клим слышал
шаги людей, смех и говор, хитренький тенорок пропел
на мотив «La donna e mobile» [Начало арии «Сердце красавицы» из оперы Верди «Риголетто...
— Ну, идемте смотреть город, — скорее приказала, чем предложила она. Клим счел невежливым отказаться и часа три ходил с нею в тумане, по скользким панелям, смазанным какой-то особенно противной грязью, не похожей
на жирную грязь провинции. Марина быстро и твердо, как солдат, отбивала
шаг, в походке ее была та же неудержимость, как в словах, но простодушие ее несколько подкупало Клима.
Было что-то нелепое в гранитной массе Исакиевского собора, в прикрепленных к нему серых палочках и дощечках лесов,
на которых Клим никогда не видел ни одного рабочего. По улицам машинным
шагом ходили необыкновенно крупные солдаты; один из них, шагая впереди, пронзительно свистел
на маленькой дудочке, другой жестоко бил в барабан. В насмешливом, злокозненном свисте этой дудочки, в разноголосых гудках фабрик, рано по утрам разрывавших сон, Клим слышал нечто, изгонявшее его из города.
Вечером он сидел
на песчаном холме у опушки сосновой рощи, прослоенной березами; в сотне
шагов пред глазами его ласково струилась река, разноцветная в лучах солнца, горела парчовая крыша мельницы, спрятанной среди уродливых ветел, поля за рекою весело ощетинились хлебами.
Когда они отошли
шагов на тридцать, Лидия тихо сказала...
— Понимаете вещь? — кричал он, стирая платком с лица пот и слезы, припрыгивая, вертясь, заглядывая в глаза. Он мешал идти, Туробоев покосился
на него и отстал
шага на два.
Ему протянули несколько шапок, он взял две из них, положил их
на голову себе близко ко лбу и, придерживая рукой, припал
на колено. Пятеро мужиков, подняв с земли небольшой колокол, накрыли им голову кузнеца так, что края легли ему
на шапки и
на плечи, куда баба положила свернутый передник. Кузнец закачался, отрывая колено от земли, встал и тихо, широкими
шагами пошел ко входу
на колокольню, пятеро мужиков провожали его, идя попарно.
Лютов, придерживая его за рукав, пошел тише, но и девушки, выйдя
на берег реки, замедлили
шаг. Тогда Лютов снова стал расспрашивать хромого о вере.
И все они казались жидкими, налитыми какой-то мутной влагой; Клим ждал, что
на следующем
шаге некоторые из них упадут и растекутся по улице грязью.
Человек открыл волосатый рот, посмотрел мутными глазами
на Макарова,
на Клима и, махнув рукой, пошел дальше. Но через три
шага, волком обернувшись назад, сказал громко...
Клим покорно ушел, он был рад не смотреть
на расплющенного человека. В поисках горничной, переходя из комнаты в комнату, он увидал Лютова; босый, в ночном белье, Лютов стоял у окна, держась за голову. Обернувшись
на звук
шагов, недоуменно мигая, он спросил, показав
на улицу нелепым жестом обеих рук...
Иноков только что явился откуда-то из Оренбурга, из Тургайской области, был в Красноводске, был в Персии. Чудаковато одетый в парусину, серый, весь как бы пропыленный до костей, в сандалиях
на босу ногу, в широкополой, соломенной шляпе, длинноволосый, он стал похож
на оживший портрет Робинзона Крузо с обложки дешевого издания этого евангелия непобедимых. Шагая по столовой журавлиным
шагом, он сдирал ногтем беленькие чешуйки кожи с обожженного носа и решительно говорил...
Остановясь в одной из деревянных, наскоро сшитых гостиниц, в которой все скрипело, потрескивало и в каждом звуке чувствовалось что-то судорожное, Самгин быстро вымылся, переоделся, выпил стакан теплого чая и тотчас пошел
на выставку; до нее было не более трехсот
шагов.
На эстраду мелкими
шагами, покачиваясь, вышла кривобокая старушка, одетая в темный ситец, повязанная пестреньким, заношенным платком, смешная, добренькая ведьма, слепленная из морщин и складок, с тряпичным, круглым лицом и улыбчивыми, детскими глазами.
Можно было думать, что этот могучий рев влечет за собой отряд быстро скакавших полицейских, цоканье подков по булыжнику не заглушало, а усиливало рев. Отряд ловко дробился, через каждые десять, двадцать
шагов от него отскакивал верховой и, ставя лошадь свою боком к людям, втискивал их
на панель, отталкивал за часовню, к незастроенному берегу Оки.
На дороге снова встал звонарь, тяжелыми взмахами руки он крестил воздух вслед экипажам; люди обходили его, как столб. Краснорожий человек в сером пиджаке наклонился, поднял фуражку и подал ее звонарю. Тогда звонарь, ударив ею по колену, широкими
шагами пошел по средине мостовой.
Четко отбивая
шаг, из ресторана, точно из кулисы
на сцену, вышел
на террасу плотненький, смуглолицый регент соборного хора. Густые усы его были закручены концами вверх почти до глаз, круглых и черных, как слишком большие пуговицы его щегольского сюртучка. Весь он был гладко отшлифован, палка, ненужная в его волосатой руке, тоже блестела.
Взлетела в воздух широкая соломенная шляпа, упала
на землю и покатилась к ногам Самгина, он отскочил в сторону, оглянулся и вдруг понял, что он бежал не прочь от катастрофы, как хотел, а задыхаясь, стоит в двух десятках
шагов от безобразной груды дерева и кирпича; в ней вздрагивают, покачиваются концы досок, жердей.
Большой, бородатый человек, удивительно пыльный, припадая
на одну ногу, свалился в двух
шагах от Самгина, крякнул, достал пальцами из волос затылка кровь, стряхнул ее с пальцев
на землю и, вытирая руку о передник, сказал ровным голосом, точно вывеску прочитал...
Она, замедлив
шаг, посмотрела
на него.
В ее вопросе Климу послышалась насмешка, ему захотелось спорить с нею, даже сказать что-то дерзкое, и он очень не хотел остаться наедине с самим собою. Но она открыла дверь и ушла, пожелав ему спокойной ночи. Он тоже пошел к себе, сел у окна
на улицу, потом открыл окно; напротив дома стоял какой-то человек, безуспешно пытаясь закурить папиросу, ветер гасил спички. Четко звучали чьи-то
шаги. Это — Иноков.
Мутный свет обнаруживал грязноватые облака; завыл гудок паровой мельницы, ему ответил свист лесопилки за рекою, потом засвистело
на заводе патоки и крахмала,
на спичечной фабрике, а по улице уже звучали
шаги людей. Все было так привычно, знакомо и успокаивало, а обыск — точно сновидение или нелепый анекдот, вроде рассказанного Иноковым.
На крыльцо флигеля вышла горничная в белом, похожая
на мешок муки, и сказала, глядя в небо...
Дома его ждал толстый конверт с надписью почерком Лидии; он лежал
на столе,
на самом видном месте. Самгин несколько секунд рассматривал его, не решаясь взять в руки, стоя в двух
шагах от стола. Потом, не сходя с места, протянул руку, но покачнулся и едва не упал, сильно ударив ладонью по конверту.
«Вот и я привлечен к отбыванию тюремной повинности», — думал он, чувствуя себя немножко героем и не сомневаясь, что арест этот — ошибка, в чем его убеждало и поведение товарища прокурора. Шли переулками, в одном из них,
шагов на пять впереди Самгина, открылась дверь крыльца,
на улицу вышла женщина в широкой шляпе, сером пальто, невидимый мужчина, закрывая дверь, сказал...
Думалось бессвязно, мысли разбивались о какое-то неясное, но подавляющее чувство. Прошли две барышни, одна, взглянув
на него, толкнула подругу локтем и сказала ей что-то, подруга тоже посмотрела
на Клима, обе они замедлили
шаг.
Варвара явилась после одиннадцати часов. Он услышал ее
шаги на лестнице и сам отпер дверь пред нею, а когда она, не раздеваясь, не сказав ни слова, прошла в свою комнату, он, видя, как неверно она шагает, как ее руки ловят воздух, с минуту стоял в прихожей, чувствуя себя оскорбленным.
Через сотню быстрых
шагов он догнал двух людей, один был в дворянской фуражке, а другой — в панаме. Широкоплечие фигуры их заполнили всю панель, и, чтоб опередить их, нужно было сойти в грязь непросохшей мостовой. Он пошел сзади, посматривая
на красные, жирные шеи. Левый, в панаме, сиповато, басом говорил...
Самгин поднял с земли ветку и пошел лукаво изогнутой между деревьев дорогой из тени в свет и снова в тень. Шел и думал, что можно было не учиться в гимназии и университете четырнадцать лет для того, чтоб ездить по избитым дорогам
на скверных лошадях в неудобной бричке, с полудикими людями
на козлах. В голове, как медные пятаки в кармане пальто, болтались, позванивали в такт
шагам слова...
Отвел его в сторону
шагов на пять, там они поговорили о чем-то, затем кузнец спросил...
По торцам мостовой, наполняя воздух тупым и дробным звуком
шагов, нестройно двигалась небольшая, редкая толпа, она была похожа
на метлу, ручкой которой служила цепь экипажей, медленно и скучно тянувшаяся за нею. Встречные экипажи прижимались к панелям, — впереди толпы быстро шагал студент, рослый, кудрявый, точно извозчик-лихач; размахивая черным кашне перед мордами лошадей, он зычно кричал...
Ярким летним днем Самгин ехал в Старую Руссу; скрипучий, гремящий поезд не торопясь катился по полям Новгородской губернии; вдоль железнодорожной линии стояли в полусотне
шагов друг от друга новенькие солдатики; в жарких лучах солнца блестели, изгибались штыки, блестели оловянные глаза
на лицах, однообразных, как пятикопеечные монеты.
Шел коротконогий, шарообразный человек, покачивая головою в такт
шагам, казалось, что голова у него пустая, как бычий пузырь, а
на лице стеклянная маска.
— Да, — ответил Самгин, но через несколько
шагов спросил: — А не лучше ли
на Невский, ко дворцу?
В полусотне
шагов от себя он видел солдат, закрывая вход
на мост, они стояли стеною, как гранит набережной, головы их с белыми полосками
на лбах были однообразно стесаны, между головами торчали длинные гвозди штыков.
Отпустив его
шагов на пять вперед, рабочие, клином, во главе со стариком, тоже двинулись за ним.
— Нет, — ответил Самгин и пошел быстрее, но через несколько
шагов девушка обогнала его, ее, как ребенка, нес
на руках большой, рыжебородый человек. Трое, спешным
шагом, пронесли убитого или раненого, тот из них, который поддерживал голову его, — курил. Сзади Самгина кто-то тяжело, точно лошадь, вздохнул.
Мелкими
шагами бегая по паркету, он наполнил пустоватую комнату стуком каблуков, шарканием подошв, шипением и храпом, — Самгину шум этот напомнил противный шум кухни: отбивают мясо,
на плите что-то булькает, шипит, жарится, взвизгивает в огне сырое полено.
Самгин открыл дверь и стал медленно спускаться по лестнице, ожидая, что его нагонят. Но шум
шагов наверху он услыхал, когда был уже у двери подъезда. Вышел
на улицу. У подъезда стояла хорошая лошадь.
Было почти приятно смотреть, как Иван Дронов, в кургузенькой визитке и соломенной шляпе, спрятав руки в карманы полосатых брюк, мелкими
шагами бегает полчаса вдоль стены, наклонив голову, глядя под ноги себе, или вдруг, точно наткнувшись
на что-то, остановится и щиплет пальцами светло-рыжие усики.
В десятке
шагов от решетки
на булыжнике валялась желтенькая дамская перчатка, пальцы ее были сложены двухперстным крестом; это воскресило в памяти Самгина отрубленную кисть руки
на снегу.
— Черт побери — слышите? — спросил Правдин, ускоряя
шаг, но, свернув за угол, остановился, поднял ногу и, спрятав ее под пальто, пробормотал, держась за стену, стоя
на одной ноге: — Ботинок развязался.
Проходя мимо лагерей, он увидал над гребнем ямы от солдатской палатки характерное лицо Ивана Дронова, расширенное неприятной, заигрывающей улыбкой. Голова Дронова обнажена, и встрепанные волосы почти одного цвета с жухлым дерном.
На десяток
шагов дальше от нее она была бы неразличима. Самгин прикоснулся рукою к шляпе и хотел пройти мимо, но Дронов закричал...
Передние ряды, должно быть, наткнулись
на что-то, и по толпе пробежала волна от удара, люди замедлили
шаг, попятились.
Шаги людей
на улице стали как будто быстрей. Самгин угнетенно вышел в столовую, — и с этой минуты жизнь его надолго превратилась в сплошной кошмар.
На него наткнулся Кумов; мигая и приглаживая красными ладонями волосы, он встряхивал головою, а волосы рассыпались снова, падая ему
на щеки.
Проходя
шагах в двадцати от Дьякона, он посмотрел
на него из-под очков, — старик, подогнув ноги, лежал
на красном, изорванном ковре; издали лоскутья ковра казались толстыми, пышными.
Швырнув
на стол салфетку, она вскочила
на ноги и, склонив голову
на правое плечо, спрятав руки за спиною, шагая солдатским
шагом и пофыркивая носом, заговорила тягучим, печальным голосом...
Самгин, не отрываясь, смотрел
на багровое, уродливо вспухшее лицо и
на грудь поручика; дышал поручик так бурно и часто, что беленький крест
на груди его подскакивал. Публика быстро исчезала, — широкими
шагами подошел к поручику человек в поддевке и, спрятав за спину руку с папиросой, спросил...