Неточные совпадения
— Написал он сочинение «О третьем инстинкте»; не знаю, в чем
дело, но эпиграф подсмотрел: «Не ищу утешений, а только истину». Послал рукопись какому-то профессору в Москву; тот ему ответил зелеными
чернилами на первом листе рукописи: «Ересь и нецензурно».
Все молчали, глядя
на реку: по
черной дороге бесшумно двигалась лодка,
на носу ее горел и кудряво дымился светец,
черный человек осторожно шевелил веслами, а другой, с длинным шестом в руках, стоял согнувшись у борта и целился шестом в отражение огня
на воде; отражение чудесно меняло формы, становясь похожим то
на золотую рыбу с множеством плавников, то
на глубокую, до
дна реки, красную яму, куда человек с шестом хочет прыгнуть, но не решается.
С восхода солнца и до полуночи
на улицах суетились люди, но еще более были обеспокоены птицы, — весь
день над Москвой реяли стаи галок, голубей, тревожно перелетая из центра города
на окраины и обратно; казалось, что в воздухе беспорядочно снуют тысячи
черных челноков, ткется ими невидимая ткань.
Бывали
дни, когда она смотрела
на всех людей не своими глазами, мягко, участливо и с такой грустью, что Клим тревожно думал: вот сейчас она начнет каяться, нелепо расскажет о своем романе с ним и заплачет
черными слезами.
День, с утра яркий, тоже заскучал, небо заволокли ровным слоем сероватые, жидкие облака, солнце, прикрытое ими, стало, по-зимнему, тускло-белым, и рассеянный свет его утомлял глаза. Пестрота построек поблекла, неподвижно и обесцвеченно висели бесчисленные флаги, приличные люди шагали вяло. А голубоватая, скромная фигура царя, потемнев, стала еще менее заметной
на фоне крупных, солидных людей, одетых в
черное и в мундиры, шитые золотом, украшенные бляшками орденов.
Знакомый, уютный кабинет Попова был неузнаваем; исчезли цветы с подоконников,
на месте их стояли аптечные склянки с хвостами рецептов, сияла насквозь пронзенная лучом солнца бутылочка красных
чернил, лежали пухлые, как подушки, «
дела» в синих обложках; торчал вверх дулом старинный пистолет, перевязанный у курка галстуком белой бумажки.
Когда назойливый стук в дверь разбудил Самгина,
черные шарики все еще мелькали в глазах его, комнату наполнял холодный, невыносимо яркий свет зимнего
дня, — света было так много, что он как будто расширил окно и раздвинул стены. Накинув одеяло
на плечи, Самгин открыл дверь и, в ответ
на приветствие Дуняши, сказал...
На другой
день, утром, он сидел в большом светлом кабинете, обставленном
черной мебелью; в огромных шкафах нарядно блестело золото корешков книг, между Климом и хозяином кабинета — стол
на толстых и пузатых ножках, как ножки рояля.
Он приподнялся, опираясь
на локоть, и посмотрел в ее лицо с полуоткрытым ртом, с
черными тенями в глазницах, дышала она тяжело, неровно, и было что-то очень грустное в этом маленьком лице,
днем — приятно окрашенном легким румянцем, а теперь неузнаваемо обесцвеченном.
Когда Самгин пришел знакомиться с
делами, его встретил франтовато одетый молодой человек, с длинными волосами и любезной улыбочкой
на смуглом лице. Прищурив
черные глаза, он сообщил, что патрон нездоров, не выйдет, затем, указав
на две стопы бумаг в синих обложках с надписью «
Дело», сказал...
Неточные совпадения
Батрачка безответная //
На каждого, кто чем-нибудь // Помог ей в
черный день, // Всю жизнь о соли думала, // О соли пела Домнушка — // Стирала ли, косила ли, // Баюкала ли Гришеньку, // Любимого сынка. // Как сжалось сердце мальчика, // Когда крестьянки вспомнили // И спели песню Домнину // (Прозвал ее «Соленою» // Находчивый вахлак).
Только изредка, продолжая свое
дело, ребенок, приподнимая свои длинные загнутые ресницы, взглядывал
на мать в полусвете казавшимися
черными, влажными глазами.
И в самом
деле, Гуд-гора курилась; по бокам ее ползали легкие струйки облаков, а
на вершине лежала
черная туча, такая
черная, что
на темном небе она казалась пятном.
Черные фраки мелькали и носились врознь и кучами там и там, как носятся мухи
на белом сияющем рафинаде в пору жаркого июльского лета, когда старая ключница рубит и
делит его
на сверкающие обломки перед открытым окном; дети все глядят, собравшись вокруг, следя любопытно за движениями жестких рук ее, подымающих молот, а воздушные эскадроны мух, поднятые легким воздухом, влетают смело, как полные хозяева, и, пользуясь подслеповатостию старухи и солнцем, беспокоящим глаза ее, обсыпают лакомые куски где вразбитную, где густыми кучами.
Почти месяц после того, как мы переехали в Москву, я сидел
на верху бабушкиного дома, за большим столом и писал; напротив меня сидел рисовальный учитель и окончательно поправлял нарисованную
черным карандашом головку какого-то турка в чалме. Володя, вытянув шею, стоял сзади учителя и смотрел ему через плечо. Головка эта была первое произведение Володи
черным карандашом и нынче же, в
день ангела бабушки, должна была быть поднесена ей.