Неточные совпадения
Небольшого роста, угловатый, с рыжей, расколотой надвое бородкой и медного цвета волосами до
плеч, учитель смотрел
на все очень пристально и как бы издалека.
Клим не помнил, как он добежал до квартиры Сомовых, увлекаемый Любой. В полутемной спальне, — окна ее были закрыты ставнями, —
на растрепанной, развороченной постели судорожно извивалась Софья Николаевна, ноги и руки ее были связаны полотенцами, она лежала вверх лицом, дергая
плечами, сгибая колени, била головой о подушку и рычала...
— Нет, — прошептала Лидия, толкнув Клима
плечом так, что он припал
на колено. — Смотри, — провалились…
Не более пяти-шести шагов отделяло Клима от края полыньи, он круто повернулся и упал, сильно ударив локтем о лед. Лежа
на животе, он смотрел, как вода, необыкновенного цвета, густая и, должно быть, очень тяжелая, похлопывала Бориса по
плечам, по голове. Она отрывала руки его ото льда, играючи переплескивалась через голову его, хлестала по лицу, по глазам, все лицо Бориса дико выло, казалось даже, что и глаза его кричат: «Руку… дай руку…»
Но не ушел, а, присев
на ступень кухонного крыльца, почесывая
плечо, пробормотал...
Он был очень маленький, поэтому огромная голова его в вихрах темных волос казалась чужой
на узких
плечах, лицо, стиснутое волосами, едва намеченным, и вообще в нем, во всей его фигуре, было что-то незаконченное.
На костях его
плеч висел широкий пиджак железного цвета, расстегнутый
на груди, он показывал сероватую рубаху грубого холста;
на сморщенной шее, под острым кадыком, красный, шелковый платок свернулся в жгут, платок был старенький и посекся
на складках.
— Раз, два, три, — вполголоса учила Рита. — Не толкай коленками. Раз, два… — Горничная, склонив голову, озабоченно смотрела
на свои ноги, а Рита, увидав через ее
плечо Клима в двери, оттолкнула ее и, кланяясь ему, поправляя растрепавшиеся волосы обеими руками, сказала бойко и оглушительно...
Маргарита говорила вполголоса, ленивенько растягивая пустые слова, ни о чем не спрашивая. Клим тоже не находил, о чем можно говорить с нею. Чувствуя себя глупым и немного смущаясь этим, он улыбался. Сидя
на стуле
плечо в
плечо с гостем, Маргарита заглядывала в лицо его поглощающим взглядом, точно вспоминая о чем-то, это очень волновало Клима, он осторожно гладил
плечо ее, грудь и не находил в себе решимости
на большее. Выпили по две рюмки портвейна, затем Маргарита спросила...
Размашисто, с усмешечкой
на губах, но дрожащей от злости рукой Клим похлопал ее по горячему, распаренному
плечу, но она, отклонясь, сказала сердито...
Климу хотелось отстегнуть ремень и хлестнуть по лицу девушки, все еще красному и потному. Но он чувствовал себя обессиленным этой глупой сценой и тоже покрасневшим от обиды, от стыда, с
плеч до ушей. Он ушел, не взглянув
на Маргариту, не сказав ей ни слова, а она проводила его укоризненным восклицанием...
На пороге одной из комнаток игрушечного дома он остановился с невольной улыбкой: у стены
на диване лежал Макаров, прикрытый до груди одеялом, расстегнутый ворот рубахи обнажал его забинтованное
плечо; за маленьким, круглым столиком сидела Лидия;
на столе стояло блюдо, полное яблок; косой луч солнца, проникая сквозь верхние стекла окон, освещал алые плоды, затылок Лидии и половину горбоносого лица Макарова. В комнате было душисто и очень жарко, как показалось Климу. Больной и девушка ели яблоки.
Лидия подбежала к ней, заговорила, гладя тоненькими пальцами седую прядь волос, спустившуюся
на багровую щеку старухи. Злобина тряслась, басовито посмеиваясь. Клим не слушал, что говорила Лидия, он только пожал
плечами на вопрос Макарова...
Она скрестила руки
на груди и, положив ладони
на острые
плечи свои, продолжала с негодованием...
Она даже вздрогнула, руки ее безжизненно сползли с
плеч. Подняв к огню лампы маленькую и похожую
на цветок с длинным стеблем рюмку, она полюбовалась ядовито зеленым цветом ликера, выпила его и закашлялась, содрогаясь всем телом, приложив платок ко рту.
Клим услышал нечто полупонятное, как бы некий вызов или намек. Он вопросительно взглянул
на девушку, но она смотрела в книгу. Правая рука ее блуждала в воздухе, этой рукой, синеватой в сумраке и как бы бестелесной, Нехаева касалась лица своего, груди,
плеча, точно она незаконченно крестилась или хотела убедиться в том, что существует.
Одеваясь, он сердито поднял с пола книгу; стоя, прочитал страницу и, швырнув книгу
на постель, пожал
плечами.
Было около полуночи, когда Клим пришел домой. У двери в комнату брата стояли его ботинки, а сам Дмитрий, должно быть, уже спал; он не откликнулся
на стук в дверь, хотя в комнате его горел огонь, скважина замка пропускала в сумрак коридора желтенькую ленту света. Климу хотелось есть. Он осторожно заглянул в столовую, там шагали Марина и Кутузов,
плечо в
плечо друг с другом; Марина ходила, скрестив руки
на груди, опустя голову, Кутузов, размахивая папиросой у своего лица, говорил вполголоса...
Клим ощущал в себе игру веселенького снисхождения ко всем, щекочущее желание похлопать по
плечу Кутузова, который с одинаковым упрямством доказывал необходимость изучения Маркса и гениальность Мусоргского; наваливаясь
на немого, тихого Спивака, всегда сидевшего у рояля, он говорил...
Она легко поднялась с дивана и, покачиваясь, пошла в комнату Марины, откуда доносились крики Нехаевой; Клим смотрел вслед ей, улыбаясь, и ему казалось, что
плечи, бедра ее хотят сбросить ткань, прикрывающую их. Она душилась очень крепкими духами, и Клим вдруг вспомнил, что ощутил их впервые недели две тому назад, когда Спивак, проходя мимо него и напевая романс «
На холмах Грузии», произнесла волнующий стих...
Клим не мог представить его иначе, как у рояля, прикованным к нему, точно каторжник к тачке, которую он не может сдвинуть с места. Ковыряя пальцами двуцветные кости клавиатуры, он извлекал из черного сооружения негромкие ноты, необыкновенные аккорды и, склонив набок голову, глубоко спрятанную в
плечи, скосив глаза, присматривался к звукам. Говорил он мало и только
на две темы: с таинственным видом и тихим восторгом о китайской гамме и жалобно, с огорчением о несовершенстве европейского уха.
Сложив щепотью тоненькие, острые пальцы, тыкала ими в лоб,
плечи, грудь Клима и тряслась, едва стоя
на ногах, быстро стирая ладонью слезы с лица.
Они оба вели себя так шумно, как будто кроме них
на улице никого не было. Радость Макарова казалась подозрительной; он был трезв, но говорил так возбужденно, как будто желал скрыть, перекричать в себе истинное впечатление встречи. Его товарищ беспокойно вертел шеей, пытаясь установить косые глаза
на лице Клима. Шли медленно,
плечо в
плечо друг другу, не уступая дороги встречным прохожим. Сдержанно отвечая
на быстрые вопросы Макарова, Клим спросил о Лидии.
Лидия тихонько посмеялась и объяснила, скрестив руки
на груди, пожимая
плечами...
Клим вспомнил все это, сидя в городском саду над прудом, разглядывая искаженное отражение свое в зеленоватой воде. Макая трость в воду, он брызгал
на белое пятно и, разбив его, следил, как снова возникает голова его,
плечи, блестят очки.
Клим услышал в ее вопросе досаду, обиделся и, подойдя к столу, зажег лампу. Вошел, жмурясь, растрепанный Макаров, искоса взглянул
на Лютова и сказал, упираясь руками в
плечи Лютова, вдавливая его в плетеное кресло...
Когда он, один, пил чай, явились Туробоев и Варавка, серые, в пыльниках; Варавка был похож
на бочку, а Туробоев и в сером, широком мешке не потерял своей стройности, а сбросив с
плеч парусину, он показался Климу еще более выпрямленным и подчеркнуто сухим. Его холодные глаза углубились в синеватые тени, и что-то очень печальное, злое подметил Клим в их неподвижном взгляде.
Туробоев поморщился. Алина, заметив это, наклонилась к Лидии, прошептала ей что-то и спрятала покрасневшее лицо свое за ее
плечом. Не взглянув
на нее, Лидия оттолкнула свою чашку и нахмурилась.
Минуты две четверо в комнате молчали, прислушиваясь к спору
на террасе, пятый, Макаров, бесстыдно спал в углу,
на низенькой тахте. Лидия и Алина сидели рядом,
плечо к
плечу, Лидия наклонила голову, лица ее не было видно, подруга что-то шептала ей в ухо. Варавка, прикрыв глаза, курил сигару.
Взглянув
на Туробоева через
плечо, Лидия спросила...
Деревяшка мужика углубилась в песок, он стоял избочась, держался крепкой, корявой рукою за обломок сучка ветлы, дергал
плечом, вытаскивая деревяшку из песка, переставлял ее
на другое место, она снова уходила в сыпучую почву, и снова мужик изгибался набок.
Лютов, сердито взглянув
на мужика, толкнул его в
плечо.
Самгин сердился
на Лютова за то, что он вовлек его в какую-то неприятную и, кажется, опасную авантюру, и
на себя сердился за то, что так легко уступил ему, но над злостью преобладало удивление и любопытство. Он молча слушал раздраженную воркотню Лютова и оглядывался через
плечо свое: дама с красным зонтиком исчезла.
Говорил он долго, и ему нравилось, что слова его звучат спокойно, твердо. Взглянув через
плечо на товарища, он увидал, что Макаров сидит заложив ногу
на ногу, в зубах его, по обыкновению, дымится папироса. Он разломал коробку из-под спичек, уложил обломки в пепельницу, поджег их и, подкладывая в маленький костер спички, внимательно наблюдает, как они вспыхивают.
Лидия сидела
на подоконнике открытого окна спиною в комнату, лицом
на террасу; она была, как в раме, в белых косяках окна. Цыганские волосы ее распущены, осыпают щеки,
плечи и руки, сложенные
на груди. Из-под ярко-пестрой юбки видны ее голые ноги, очень смуглые. Покусывая губы, она говорила...
В голове еще шумел молитвенный шепот баб, мешая думать, но не мешая помнить обо всем, что он видел и слышал. Молебен кончился. Уродливо длинный и тонкий седобородый старик с желтым лицом и безволосой головой в форме тыквы, сбросив с
плеч своих поддевку, трижды перекрестился, глядя в небо, встал
на колени перед колоколом и, троекратно облобызав край, пошел
на коленях вокруг него, крестясь и прикладываясь к изображениям святых.
Он видел, что Лидия смотрит не
на колокол, а
на площадь,
на людей, она прикусила губу и сердито хмурится. В глазах Алины — детское любопытство. Туробоеву — скучно, он стоит, наклонив голову, тихонько сдувая пепел папиросы с рукава, а у Макарова лицо глупое, каким оно всегда бывает, когда Макаров задумывается. Лютов вытягивает шею вбок, шея у него длинная, жилистая, кожа ее шероховата, как шагрень. Он склонил голову к
плечу, чтоб направить непослушные глаза
на одну точку.
Лидия взглянула через
плечо на хромого и пошла быстрее, а Клим думал о Лютове...
Клим подумал, что, наверное, он, отвечая, приподнял левое
плечо, как всегда делал, уклоняясь от прямого ответа
на вопрос.
Две лампы освещали комнату; одна стояла
на подзеркальнике, в простенке между запотевших серым потом окон, другая спускалась
на цепи с потолка, под нею, в позе удавленника, стоял Диомидов, опустив руки вдоль тела, склонив голову к
плечу; стоял и пристально, смущающим взглядом смотрел
на Клима, оглушаемого поющей, восторженной речью дяди Хрисанфа...
Говорила она неохотно, как жена, которой скучно беседовать с мужем. В этот вечер она казалась старше лет
на пять. Окутанная шалью, туго обтянувшей ее
плечи, зябко скорчившись в кресле, она, чувствовал Клим, была где-то далеко от него. Но это не мешало ему думать, что вот девушка некрасива, чужда, а все-таки хочется подойти к ней, положить голову
на колени ей и еще раз испытать то необыкновенное, что он уже испытал однажды. В его памяти звучали слова Ромео и крик дяди Хрисанфа...
В день, когда царь переезжал из Петровского дворца в Кремль, Москва напряженно притихла. Народ ее плотно прижали к стенам домов двумя линиями солдат и двумя рядами охраны, созданной из отборно верноподданных обывателей. Солдаты были непоколебимо стойкие, точно выкованы из железа, а охранники, в большинстве, — благообразные, бородатые люди с очень широкими спинами. Стоя
плечо в
плечо друг с другом, они ворочали тугими шеями, посматривая
на людей сзади себя подозрительно и строго.
За чаем выпили коньяку, потом дьякон и Макаров сели играть в шашки, а Лютов забегал по комнате, передергивая
плечами, не находя себе места; подбегал к окнам, осторожно выглядывал
на улицу и бормотал...
С телеги, из-под нового брезента, высунулась и просительно нищенски тряслась голая по
плечо рука, окрашенная в синий и красный цвета,
на одном из ее пальцев светилось золотое кольцо.
На нем висел широкий, с чужого
плеча, серый измятый пиджак с оторванным карманом, пестренькая ситцевая рубаха тоже была разорвана
на груди; дешевые люстриновые брюки измазаны зеленой краской.
Лидия была нездорова, ее лихорадило, бисер пота блестел
на смуглых висках, но она все-таки крепко куталась пуховой, пензенской шалью, обняв себя за
плечи.
Макаров постоял над ним с минуту, совершенно не похожий
на себя, приподняв
плечи, сгорбясь, похрустывая пальцами рук, потом, вздохнув, попросил Клима...
На похоронах отчима он вел ее между могил под руку и, наклоняя голову к
плечу ее, шептал ей что-то, а она, оглядываясь, взмахивала головой, как голодная лошадь, и
на лице ее застыла мрачная, угрожающая гримаса.
С
плеч ее по руке до кисти струилась легкая ткань жемчужного цвета, кожа рук, просвечивая сквозь нее, казалась масляной. Она была несравнимо красивее Лидии, и это раздражало Клима. Раздражал докторальный и деловой тон ее, книжная речь и то, что она, будучи моложе Веры Петровны лет
на пятнадцать, говорила с нею, как старшая.
Вопросительно взглянув
на Варавку, Вера Петровна пожала
плечами, а Варавка пробормотал...