Неточные совпадения
Весной 79 года щелкнул отчаянный
выстрел Соловьева, правительство ответило
на него азиатскими репрессиями.
И вдруг с черного неба опрокинули огромную чашу густейшего медного звука, нелепо лопнуло что-то, как будто
выстрел пушки, тишина взорвалась, во тьму влился свет, и стало видно улыбки радости, сияющие глаза, весь Кремль вспыхнул яркими огнями, торжественно и бурно поплыл над Москвой колокольный звон, а над толпой птицами затрепетали, крестясь, тысячи рук,
на паперть собора вышло золотое духовенство, человек с горящей разноцветно головой осенил людей огненным крестом, и тысячеустый голос густо, потрясающе и убежденно — трижды сказал...
В ответ
на жестокую расправу с крестьянами
на юге раздался
выстрел Кочура в харьковского губернатора. Самгин видел, что даже люди, отрицавшие террор, снова втайне одобряют этот, хотя и неудавшийся, акт мести.
«Взволнован, этот
выстрел оскорбил его», — решил Самгин, медленно шагая по комнате. Но о
выстреле он не думал, все-таки не веря в него. Остановясь и глядя в угол, он представлял себе торжественную картину: солнечный день, голубое небо,
на площади, пред Зимним дворцом, коленопреклоненная толпа рабочих, а
на балконе дворца, плечо с плечом, голубой царь, священник в золотой рясе, и над неподвижной, немой массой людей плывут мудрые слова примирения.
Они быстро поскакали, гуськом, один за другим; потом щелкнуло два
выстрела, еще три и один, а после этого, точно чайка
на Каспийском море, тонко и тоскливо крикнул человек.
Но, несмотря
на голоса из темноты, огромный город все-таки вызывал впечатление пустого, онемевшего. Окна ослепли, ворота закрыты, заперты, переулки стали более узкими и запутанными. Чутко настроенный слух ловил далекие щелчки
выстрелов, хотя Самгин понимал, что они звучат только в памяти. Брякнула щеколда калитки. Самгин приостановился. Впереди его знакомый голос сказал...
Его разбудили дергающие звуки
выстрелов где-то до того близко, что
на каждый
выстрел стекла окон отзывались противненькой, ноющей дрожью, и эта дрожь отдавалась в коже спины, в ногах Самгина. Он вскочил, схватил брюки, подбежал к ледяному окну, —
на улице в косых лучах утреннего солнца прыгали какие-то серые фигуры.
Здесь,
на воздухе,
выстрелы трещали громко, и после каждого хотелось тряхнуть головой, чтобы выбросить из уха сухой, надсадный звук. Было слышно и визгливое нытье летящих пуль. Самгин оглянулся назад — двери сарая были открыты, задняя его стена разобрана; пред широкой дырою
на фоне голубоватого неба стояло голое дерево, — в сарае никого не было.
Пушки стреляли не часто, не торопясь и, должно быть, в разных концах города. Паузы между
выстрелами были тягостнее самих
выстрелов, и хотелось, чтоб стреляли чаще, непрерывней, не мучили бы людей, которые ждут конца. Самгин, уставая, садился к столу, пил чай, неприятно теплый, ходил по комнате, потом снова вставал
на дежурство у окна. Как-то вдруг в комнату точно с потолка упала Любаша Сомова, и тревожно, возмущенно зазвучал ее голос, посыпались путаные слова...
Самгин еще в спальне слышал какой-то скрежет, — теперь, взглянув в окно, он увидал, что фельдшер Винокуров, повязав уши синим шарфом, чистит железным скребком панель, а мальчик в фуражке гимназиста сметает снег метлою в кучки; влево от них, ближе к баррикаде, работает еще кто-то. Работали так, как будто им не слышно охающих
выстрелов. Но вот
выстрелы прекратились, а скрежет
на улице стал слышнее, и сильнее заныли кости плеча.
Вдруг, как будто над крышей, грохнул
выстрел из пушки, — грохнул до того сильно, что оба подскочили, а Лютов, сморщив лицо, уронил шапку
на пол и крикнул...
Выстрел повторился. Оба замолчали, ожидая третьего. Самгин раскуривал папиросу, чувствуя, что в нем что-то ноет, так же, как стекла в окне. Молчали минуту, две. Лютов надел шапку
на колено и продолжал, потише, озабоченно...
А
на другой день Безбедов вызвал у Самгина странное подозрение: всю эту историю с
выстрелом он рассказал как будто только для того, чтоб вызвать интерес к себе; размеры своего подвига он значительно преувеличил, — выстрелил он не в лицо голубятника, а в живот, и ни одна дробинка не пробила толстое пальто. Спокойно поглаживая бритый подбородок и щеки, он сказал...
Хлопнул
выстрел, звякнуло стекло,
на щебень упало что-то металлическое, и раздался хриплый крик...
— Напали
на поезд! — прокричал в коридоре истерический голосок. Самгину казалось, что все еще стреляют. Он не был уверен в этом, но память его непрерывно воспроизводила
выстрелы, похожие
на щелчки замков.
Резко свистнул локомотив и тотчас же как будто наткнулся
на что-то, загрохотали вагоны, что-то лопнуло, как
выстрел, заскрежетал тормоз, кожаная женщина с красным крестом вскочила
на ноги, ударила Самгина чемоданом по плечу, закричала...
— Нужно, чтоб дети забыли такие дни… Ша! — рявкнул он
на женщину, и она, закрыв лицо руками, визгливо заплакала. Плакали многие. С лестницы тоже кричали, показывали кулаки, скрипело дерево перил, оступались ноги, удары каблуков и подошв по ступеням лестницы щелкали, точно
выстрелы. Самгину казалось, что глаза и лица детей особенно озлобленны, никто из них не плакал, даже маленькие, плакали только грудные.
— В непосредственную близость с врагом не вступал. Сидим в длинной мокрой яме и сообщаемся посредством
выстрелов из винтовок. Враг предпочитает пулеметы и более внушительные орудия истребления жизни. Он тоже не стремится
на героический бой штыками и прикладами, кулаками.
В эту секунду хлопнул
выстрел. Самгин четко видел, как вздрогнуло и потеряло цвет лицо Тагильского, видел, как он грузно опустился
на стул и вместе со стулом упал
на пол, и в тишине, созданной
выстрелом, заскрипела, сломалась ножка стула. Затем толстый негромко проговорил...
Ближе к Таврическому саду люди шли негустой, но почти сплошной толпою,
на Литейном, где-то около моста, а может быть, за мостом,
на Выборгской, немножко похлопали
выстрелы из ружей, догорал окружный суд, от него остались только стены, но в их огромной коробке все еще жадно хрустел огонь, догрызая дерево, изредка в огне что-то тяжело вздыхало, и тогда от него отрывались стайки мелких огоньков, они трепетно вылетали
на воздух, точно бабочки или цветы, и быстро превращались в темно-серый бумажный пепел.