Неточные совпадения
Придумала скучную игру «Что с кем будет?»: нарезав
бумагу маленькими квадратиками, она писала
на них разные слова, свертывала квадратики в тугие трубки и заставляла детей вынимать из подола ее по три трубки.
Такие добавления к науке нравились мальчику больше, чем сама наука, и лучше запоминались им, а Томилин был весьма щедр
на добавления. Говорил он, как бы читая написанное
на потолке, оклеенном глянцевитой, белой, но уже сильно пожелтевшей
бумагой, исчерченной сетью трещин.
Дней через пять, прожитых в приятном сознании сделанного им так просто серьезного шага, горничная Феня осторожно сунула в руку его маленький измятый конверт с голубой незабудкой, вытисненной в углу его,
на атласной
бумаге, тоже с незабудкой. Клим, не без гордости, прочитал...
Варавка не ответил, остригая ногти, кусочки их прыгали
на стол, загруженный
бумагами. Потом, вынув записную книжку, он поставил в ней какие-то знаки карандашом, попробовал засвистать что-то — не вышло.
Мать быстро списывала какие-то цифры с однообразных квадратиков
бумаг на большой, чистый лист, пред нею стояло блюдо с огромным арбузом, пред Варавкой — бутылка хереса.
Оживление Дмитрия исчезло, когда он стал расспрашивать о матери, Варавке, Лидии. Клим чувствовал во рту горечь, в голове тяжесть. Было утомительно и скучно отвечать
на почтительно-равнодушные вопросы брата. Желтоватый туман за окном, аккуратно разлинованный проволоками телеграфа, напоминал о старой нотной
бумаге. Сквозь туман смутно выступала бурая стена трехэтажного дома, густо облепленная заплатами многочисленных вывесок.
В день, когда Клим Самгин пошел к ней,
на угрюмый город падал удручающе густой снег; падал быстро, прямо, хлопья его были необыкновенно крупны и шуршали, точно клочки мокрой
бумаги.
Надоедал Климу студент Попов; этот голодный человек неутомимо бегал по коридорам, аудиториям, руки его судорожно, как вывихнутые, дергались в плечевых суставах; наскакивая
на коллег, он выхватывал из карманов заношенной тужурки письма, гектографированные листки папиросной
бумаги и бормотал, втягивая в себя звук с...
Опасаясь, что Макаров тоже пойдет к девушкам, Самгин решил посетить их позднее и вошел в комнату. Макаров сел
на стул, расстегнул ворот рубахи, потряс головою и, положив тетрадку тонкой
бумаги на подоконник, поставил
на нее пепельницу.
Варавка вытаскивал из толстого портфеля своего планы,
бумаги и говорил о надеждах либеральных земцев
на нового царя, Туробоев слушал его с непроницаемым лицом, прихлебывая молоко из стакана. В двери с террасы встал Лютов, мокроволосый, красный, и объявил, мигая косыми глазами...
Лютов взглянул
на Клима исподлобья, подозрительно, затем, наклонясь над листом
бумаги и подчеркивая что-то карандашом, сказал...
Все сказанное матерью ничем не задело его, как будто он сидел у окна, а за окном сеялся мелкий дождь. Придя к себе, он вскрыл конверт, надписанный крупным почерком Марины, в конверте оказалось письмо не от нее, а от Нехаевой.
На толстой синеватой
бумаге, украшенной необыкновенным цветком, она писала, что ее здоровье поправляется и что, может быть, к средине лета она приедет в Россию.
Клим сел против него
на широкие нары, грубо сбитые из четырех досок; в углу нар лежала груда рухляди, чья-то постель. Большой стол пред нарами испускал одуряющий запах протухшего жира. За деревянной переборкой, некрашеной и щелявой, светился огонь, там кто-то покашливал, шуршал
бумагой. Усатая женщина зажгла жестяную лампу, поставила ее
на стол и, посмотрев
на Клима, сказала дьякону...
Когда Самгин восхищался развитием текстильной промышленности, Иноков указывал, что деревня одевается все хуже и по качеству и по краскам материи, что хлопок возят из Средней Азии в Москву, чтоб, переработав его в товар, отправить обратно в Среднюю Азию. Указывал, что, несмотря
на обилие лесов
на Руси,
бумагу миллионами пудов покупают в Финляндии.
По ночам, волнуемый привычкой к женщине, сердито и обиженно думал о Лидии, а как-то вечером поднялся наверх в ее комнату и был неприятно удивлен:
на пружинной сетке кровати лежал свернутый матрац, подушки и белье убраны, зеркало закрыто газетной
бумагой, кресло у окна — в сером чехле, все мелкие вещи спрятаны, цветов
на подоконниках нет.
По чугунной лестнице, содрогавшейся от работы типографских машин в нижнем этаже, Самгин вошел в большую комнату; среди ее, за длинным столом, покрытым клеенкой, закапанной чернилами, сидел Иван Дронов и, посвистывая, списывал что-то из записной книжки
на узкую полосу
бумаги.
Говоря, он чертил вставкой для пера восьмерки по клеенке, похожей
на географическую карту, и прислушивался к шороху за дверями в кабинет редактора, там как будто кошка играла
бумагой.
Робинзон хотел сказать что-то, спрыгнул с подоконника, снова закашлялся и плюнул в корзину с рваной
бумагой, — редактор покосился
на корзину, отодвинул ее ногой и сказал с досадой, ткнув кнопку звонка...
Козлов приносил в редакцию написанные
на квадратных листочках
бумаги очень мелким почерком и канцелярским слогом очерки по истории города, но редактор редко печатал его труды, находя их нецензурными или неинтересными.
Странно и обидно было видеть, как чужой человек в мундире удобно сел
на кресло к столу, как он выдвигает ящики, небрежно вытаскивает
бумаги и читает их, поднося близко к тяжелому носу, тоже удобно сидевшему в густой и, должно быть, очень теплой бороде.
Он ожидал увидеть глаза черные, строгие или по крайней мере угрюмые, а при таких почти бесцветных глазах борода ротмистра казалась крашеной и как будто увеличивала благодушие его, опрощала все окружающее. За спиною ротмистра, выше головы его,
на черном треугольнике — бородатое, широкое лицо Александра Третьего, над узенькой, оклеенной обоями дверью — большая фотография лысого, усатого человека в орденах,
на столе, прижимая
бумаги Клима, — толстая книга Сенкевича «Огнем и мечом».
Профессоров Самгин слушал с той же скукой, как учителей в гимназии. Дома, в одной из чистеньких и удобно обставленных меблированных комнат Фелицаты Паульсен, пышной дамы лет сорока, Самгин записывал свои мысли и впечатления мелким, но четким почерком
на листы синеватой почтовой
бумаги и складывал их в портфель, подарок Нехаевой. Не озаглавив свои заметки, он красиво, рондом, написал
на первом их листе...
Часы осенних вечеров и ночей наедине с самим собою, в безмолвной беседе с
бумагой, которая покорно принимала
на себя все и всякие слова, эти часы очень поднимали Самгина в его глазах. Он уже начинал думать, что из всех людей, знакомых ему, самую удобную и умную позицию в жизни избрал смешной, рыжий Томилин.
И еще
на одном обрывке
бумаги, сплошь зачеркнутом, Самгин разобрал...
Он сел и начал разглаживать
на столе измятые письма. Третий листок он прочитал еще раз и, спрятав его между страниц дневника, не спеша начал разрывать письма
на мелкие клочки.
Бумага была крепкая, точно кожа. Хотел разорвать и конверт, но в нем оказался еще листок тоненькой
бумаги, видимо, вырванной из какой-то книжки.
Этот кусок
бумаги легко было изорвать
на особенно мелкие клочья. Клим отошел от стола, лег
на кушетку.
Он взглянул
на Любашу, сидевшую в углу дивана с надутым и обиженным лицом. Адъютант положил пред ним
бумаги Клима, наклонился и несколько секунд шептал в серое ухо. Начальник, остановив его движением руки, спросил Клима...
Щелкнув ножницами, он покосился
на листок
бумаги, постучал по ней пальцем...
Этого Самгин не ожидал, но и не почувствовал себя особенно смущенным или обиженным. Пожав плечами, он молча усмехнулся, а жандарм, разрезав ножницами воздух, ткнул ими в
бумаги на столе и, опираясь
на них, привстал, наклонился к Самгину, тихо говоря...
— В пользу кого или чего? — спросил он, соображая: под каким бы предлогом отказаться от продажи билетов? Гогина, записывая что-то
на листе
бумаги, ответила...
Вечером он пошел к Гогиным, не нравилось ему бывать в этом доме, где, точно
на вокзале, всегда толпились разнообразные люди. Дверь ему открыл встрепанный Алексей с карандашом за ухом и какими-то
бумагами в кармане.
— Хочется думать, что молодежь понимает свою задачу, — сказал патрон, подвинув Самгину пачку
бумаг, и встал; халат распахнулся, показав шелковое белье
на крепком теле циркового борца. — Разумеется, людям придется вести борьбу
на два фронта, — внушительно говорил он, расхаживая по кабинету, вытирая платком пальцы. — Да,
на два: против лиходеев справа, которые доводят народ снова до пугачевщины, как было
на юге, и против анархии отчаявшихся.
Потом, опустив ботинок
на пол, он взял со стула тужурку, разложил ее
на коленях, вынул из кармана пачку
бумаг, пересмотрел ее и, разорвав две из них
на мелкие куски, зажал в кулак, оглянулся, прикусив губу так, что острая борода его встала торчком, а брови соединились в одну линию.
У него был второй ключ от комнаты, и как-то вечером, ожидая Никонову, Самгин открыл книгу модного, неприятного ему автора. Из книги вылетела узкая полоска
бумаги,
на ней ничего не было написано, и Клим положил ее в пепельницу, а потом, закурив, бросил туда же непогасшую спичку; край
бумаги нагрелся и готов был вспыхнуть, но Самгин успел схватить ее, заметив четко выступившие буквы.
Варвара — чужой человек. Она живет своей, должно быть, очень легкой жизнью. Равномерно благодушно высмеивает идеалистов, материалистов. У нее выпрямился рот и окрепли губы, но слишком ясно, что ей уже за тридцать. Она стала много и вкусно кушать. Недавно дешево купила
на аукционе партию книжной
бумаги и хорошо продала ее.
«Не буду вскрывать», — решил он и несколько отвратительных секунд не отводил глаз от синего четвероугольника
бумаги, зная, что Гогин тоже смотрит
на него, — ждет.
Он растирал в кулаке кусочки
бумаги, затем сунул их в карман брюк, взял конверт, посмотрел
на штемпель...
— Вот и еще раз мы должны побеседовать, Клим Иванович, — сказал полковник, поднимаясь из-за стола и предусмотрительно держа в одной руке портсигар, в другой —
бумаги. — Прошу! — любезно указал он
на стул по другую сторону стола и углубился в чтение
бумаг.
И, снова откинувшись
на спинку стула, собрав лицо в кулачок, полковник Васильев сквозь зубы, со свистом и приударяя ладонью по
бумагам на столе, заговорил кипящими словами...
Самгин внимательно наблюдал, сидя в углу
на кушетке и пережевывая хлеб с ветчиной. Он видел, что Макаров ведет себя, как хозяин в доме, взял с рояля свечу, зажег ее, спросил у Дуняши
бумаги и чернил и ушел с нею. Алина, покашливая, глубоко вздыхала, как будто поднимала и не могла поднять какие-то тяжести. Поставив локти
на стол, опираясь скулами
на ладони, она спрашивала Судакова...
Отделился и пошел навстречу Самгину жандарм, блестели его очки; в одной руке он держал какие-то
бумаги, пальцы другой дергали
на груди шнур револьвера, а сбоку жандарма и
на шаг впереди его шагал Судаков, натягивая обеими руками картуз
на лохматую голову; луна хорошо освещала его сухое, дерзкое лицо и медную пряжку ремня
на животе; Самгин слышал его угрюмые слова...
За стеклами ее очков он не видел глаз, но нашел, что лицо ее стало более резко цыганским, кожа — цвета
бумаги, выгоревшей
на солнце; тонкие, точно рисунок пером, морщинки около глаз придавали ее лицу выражение улыбчивое и хитроватое; это не совпадало с ее жалобными словами.
У него было круглое лицо в седой, коротко подстриженной щетине,
на верхней губе щетина — длиннее, чем
на подбородке и щеках, губы толстые и такие же толстые уши, оттопыренные теплым картузом. Под густыми бровями — мутновато-серые глаза. Он внимательно заглянул в лицо Самгина, осмотрел рябого, его жену, вынул из кармана толстого пальто сверток
бумаги, развернул, ощупал, нахмурясь, пальцами бутерброд и сказал...
— Меня? Разве я за настроения моего поверенного ответственна? Я говорю в твоих интересах. И — вот что, — сказала она, натягивая перчатку
на пальцы левой руки, — ты возьми-ка себе Мишку, он тебе и комнаты приберет и книги будет в порядке держать, — не хочешь обедать с Валентином — обед подаст. Да заставил бы его и
бумаги переписывать, — почерк у него — хороший. А мальчишка он — скромный, мечтатель только.
А Миша постепенно вызывал чувство неприязни к нему. Молчаливый, скромный юноша не давал явных поводов для неприязни, он быстро и аккуратно убирал комнаты, стирал пыль не хуже опытной и чистоплотной горничной, переписывал
бумаги почти без ошибок, бегал в суд, в магазины,
на почту,
на вопросы отвечал с предельной точностью. В свободные минуты сидел в прихожей
на стуле у окна, сгибаясь над книгой.
Было очень трудно представить, что ее нет в городе. В час предвечерний он сидел за столом, собираясь писать апелляционную жалобу по делу очень сложному, и, рисуя пером
на листе
бумаги мощные контуры женского тела, подумал...
В этом решении было что-то удобное, и оно было необходимо. Разумеется, Марина не может нуждаться в шпионе, но — есть государственное учреждение, которое нуждается в услугах шпионов. Миша излишне любопытен. Лист
бумаги,
на котором Самгин начертил фигуру Марины и, разорвав, бросил в корзину, оказался
на столе Миши, среди черновиков.
Мимо террасы поспешно шагали двое, один, без шляпы
на голове, чистил апельсин, а другой, размахивая платком или
бумагой, говорил по-русски...
На тонком листике сиреневой
бумаги она извещала, что через два дня выезжает в Париж, остановится в «Терминус», проживет там дней десять.
— Что — хороша Мариша? — спросила она, бросив
бумаги на стол.