Неточные совпадения
— Квартирохозяин
мой, почтальон, учится играть на скрипке, потому что любит свою мамашу и не хочет огорчать ее женитьбой. «Жена все-таки чужой человек, — говорит он. — Разумеется — я женюсь, но уже после того, как мамаша скончается». Каждую субботу он посещает публичный дом и затем баню. Играет уже пятый год, но только одни упражнения и уверен, что, не переиграв всех упражнений, пьесы играть «вредно для слуха и
руки».
Замолчали, прислушиваясь. Клим стоял у буфета, крепко вытирая
руки платком. Лидия сидела неподвижно, упорно глядя на золотое копьецо свечи. Мелкие мысли одолевали Клима. «Доктор говорил с Лидией почтительно, как с дамой. Это, конечно, потому, что Варавка играет в городе все более видную роль. Снова в городе начнут говорить о ней, как говорили о детском ее романе с Туробоевым. Неприятно, что Макарова уложили на
мою постель. Лучше бы отвести его на чердак. И ему спокойней».
— А я — не знаю, друзья
мои! — начала Сомова, разводя
руками с недоумением, которое Клим принял как искреннее.
— Самгин, земляк
мой и друг детства! — вскричала она, вводя Клима в пустоватую комнату с крашеным и покосившимся к окнам полом. Из дыма поднялся небольшой человек, торопливо схватил
руку Самгина и, дергая ее в разные стороны, тихо, виновато сказал...
— Учу я, господин, вполне согласно с наукой и сочинениями Льва Толстого, ничего вредного в
моем поучении не содержится. Все очень просто: мир этот, наш, весь — дело
рук человеческих;
руки наши — умные, а башки — глупые, от этого и горе жизни.
— Да ведь я говорю! Согласился Христос с Никитой: верно, говорит, ошибся я по простоте
моей. Спасибо, что ты поправил дело, хоть и разбойник. У вас, говорит, на земле все так запуталось, что разобрать ничего невозможно, и, пожалуй, верно вы говорите. Сатане в
руку, что доброта да простота хуже воровства. Ну, все-таки пожаловался, когда прощались с Никитой: плохо, говорит, живете, совсем забыли меня. А Никита и сказал...
— Как видит почтеннейшая публика, здесь нет чудес, а только ловкость
рук, с чем согласна и наука. Итак: на пиджаке
моем по три пуговицы с каждой стороны. Эйн!
— Вы представьте: когда эта пьяная челядь бросилась на паперть, никто не побежал, никто! Дрались и — как еще! Милые
мои, — воскликнула она, взмахнув
руками, — каких людей видела я! Струве, Туган-Барановского, Михайловского видела, Якубовича…
— Серьезно, — продолжал Кумов, опираясь
руками о спинку стула. —
Мой товарищ, беглый кадет кавалерийской школы в Елизаветграде, тоже, знаете… Его кто-то укусил в шею, шея распухла, и тогда он просто ужасно повел себя со мною, а мы были друзьями. Вот это — мстить за себя, например, за то, что бородавка на щеке, или за то, что — глуп, вообще — за себя, за какой-нибудь свой недостаток; это очень распространено, уверяю вас!
— Милый
мой, — говорила Варвара, играя пальцами его
руки, — я хочу побеседовать с тобою очень… от души! Мне кажется, что роль, которую ты играешь, тяготит тебя…
— И потом еще картина: сверху простерты две узловатые
руки зеленого цвета с красными ногтями, на одной — шесть пальцев, на другой — семь. Внизу пред ними, на коленях, маленький человечек снял с плеч своих огромную, больше его тела, двуличную голову и тонкими, длинными ручками подает ее этим тринадцати пальцам. Художник объяснил, что картина названа: «В
руки твои предаю дух
мой». А
руки принадлежат дьяволу, имя ему Разум, и это он убил бога.
— Боже
мой, — повторяла она с радостью и как будто с испугом. В
руках ее и на груди, на пуговицах шубки — пакеты, освобождая
руку, она уронила один из них; Самгин наклонился; его толкнули, а он толкнул ее, оба рассмеялись, должно быть, весьма глупо.
— А — что? Ты — пиши! — снова топнул ногой поп и схватился
руками за голову, пригладил волосы: — Я — имею право! — продолжал он, уже не так громко. —
Мой язык понятнее для них, я знаю, как надо с ними говорить. А вы, интеллигенты, начнете…
— Ах, боже
мой! — вскричала Дуняша, удивленно всплеснув
руками, — вот не ожидала! Ты говоришь совсем, как муж
мой…
— Это — дневная
моя нора, а там — спальня, — указала Марина
рукой на незаметную, узенькую дверь рядом со шкафом. — Купеческие
мои дела веду в магазине, а здесь живу барыней. Интеллигентно. — Она лениво усмехнулась и продолжала ровным голосом: — И общественную службу там же, в городе, выполняю, а здесь у меня люди бывают только в Новый год, да на Пасху, ну и на именины
мои, конечно.
— «Родитель, говорит,
мой — сын крестьянина, лапотник, а умер коммерции советником, он, говорит, своей
рукой рабочих бил, а они его уважали». «Ах ты, думаю, мать…» извини, пожалуйста, Клим!
— В-вывезли в лес, раздели догола, привязали
руки, ноги к березе, близко от муравьиной кучи, вымазали все тело патокой, сели сами-то, все трое — муж да хозяин с зятем, насупротив, водочку пьют, табачок покуривают, издеваются над
моей наготой, ох, изверги! А меня осы, пчелки жалят, муравьи, мухи щекотят, кровь
мою пьют, слезы пьют. Муравьи-то — вы подумайте! — ведь они и в ноздри и везде ползут, а я и ноги крепко-то зажать не могу, привязаны ноги так, что не сожмешь, — вот ведь что!
— Меня? Разве я за настроения
моего поверенного ответственна? Я говорю в твоих интересах. И — вот что, — сказала она, натягивая перчатку на пальцы левой
руки, — ты возьми-ка себе Мишку, он тебе и комнаты приберет и книги будет в порядке держать, — не хочешь обедать с Валентином — обед подаст. Да заставил бы его и бумаги переписывать, — почерк у него — хороший. А мальчишка он — скромный, мечтатель только.
— Языческая простота! Я сижу в ресторане, с газетой в
руках, против меня за другим столом — очень миленькая девушка. Вдруг она говорит мне: «Вы, кажется, не столько читаете, как любуетесь
моими панталонами», — она сидела, положив ногу на ногу…
— О, дорогой
мой, я так рада, — заговорила она по-французски и, видимо опасаясь, что он обнимет, поцелует ее, — решительно, как бы отталкивая, подняла
руку свою к его лицу. Сын поцеловал
руку, холодную, отшлифованную, точно лайка, пропитанную духами, взглянул в лицо матери и одобрительно подумал...
— Вот — приятно, — сказала она, протянув Самгину голую до плеча
руку, обнаружив небритую подмышку. — Вы — извините: брала ванну, угорела, сушу волосы. А это добрый
мой друг и учитель, Евгений Васильевич Юрин.
— Дорогой
мой, — уговаривал Ногайцев, прижав
руку к сердцу. — Сочиняют много! Философы, литераторы. Гоголь испугался русской тройки, закричал… как это? Куда ты стремишься и прочее. А — никакой тройки и не было в его время. И никто никуда не стремился, кроме петрашевцев, которые хотели повторить декабристов. А что же такое декабристы? Ведь, с вашей точки, они феодалы. Ведь они… комики, между нами говоря.