Неточные совпадения
И,
может быть, онанизм, мужеложство — по
сути их
есть стремление к свободе от
женщины?
— Мне даже не верится, что
были святые
женщины, наверно, это старые девы — святые-то, а
может, нетронутые девицы.
— Я, должно
быть, немножко поэт, а
может, просто — глуп, но я не
могу… У меня — уважение к
женщинам, и — знаешь? — порою мне думается, что я боюсь их. Не усмехайся, подожди! Прежде всего — уважение, даже к тем, которые продаются. И не страх заразиться, не брезгливость — нет! Я много думал об этом…
—
Может быть, эти предосторожности излишни? — негромко спросила
женщина.
Клим Самгин, прождав нежеланную гостью до полуночи, с треском закрыл дверь и лег спать, озлобленно думая, что Лютов,
может быть, не пошел к невесте, а приятно проводит время в лесу с этой не умеющей улыбаться
женщиной.
— Ведь эта уже одряхлела, изжита, в ней
есть даже что-то безумное. Я не
могу поверить, чтоб мещанская пошлость нашей жизни окончательно изуродовала
женщину, хотя из нее сделали вешалку для дорогих платьев, безделушек, стихов. Но я вижу таких
женщин, которые не хотят — пойми! — не хотят любви или же разбрасывают ее, как ненужное.
И хуже всего
было то, что Клим не
мог ясно представить себе, чего именно хочет он от беременной
женщины и от неискушенной девушки?
Клим Самгин никак не
мог понять свое отношение к Спивак, и это злило его. Порою ему казалось, что она осложняет смуту в нем, усиливает его болезненное состояние. Его и тянуло к ней и отталкивало от нее. В глубине ее кошачьих глаз, в центре зрачка, он подметил холодноватую, светлую иголочку, она колола его как будто насмешливо, а
может быть, зло. Он
был уверен, что эта
женщина с распухшим животом чего-то ищет в нем, хочет от него.
— Я думаю, что отношения мужчин и
женщин вообще — не добро. Они — неизбежны, но добра в них нет. Дети? И ты, и я
были детьми, но я все еще не
могу понять: зачем нужны оба мы?
Она будила его чувственность, как опытная
женщина, жаднее, чем деловитая и механически ловкая Маргарита, яростнее, чем голодная, бессильная Нехаева. Иногда он чувствовал, что сейчас потеряет сознание и,
может быть, у него остановится сердце.
Был момент, когда ему казалось, что она плачет, ее неестественно горячее тело несколько минут вздрагивало как бы от сдержанных и беззвучных рыданий. Но он не
был уверен, что это так и
есть, хотя после этого она перестала настойчиво шептать в уши его...
Через полчаса он убедил себя, что его особенно оскорбляет то, что он не
мог заставить Лидию рыдать от восторга, благодарно целовать руки его, изумленно шептать нежные слова, как это делала Нехаева. Ни одного раза, ни на минуту не дала ему Лидия насладиться гордостью мужчины, который дает
женщине счастье. Ему
было бы легче порвать связь с нею, если бы он испытал это наслаждение.
Редко слышал он возгласы восторга, а если они раздавались, то чаще всего из уст
женщин пред витринами текстильщиков и посудников, парфюмеров, ювелиров и меховщиков. Впрочем, можно
было думать, что большинство людей немело от обилия впечатлений. Но иногда Климу казалось, что только похвалы
женщин звучат искренней радостью, а в суждениях мужчин неудачно скрыта зависть. Он даже подумал, что,
быть может, Макаров прав:
женщина лучше мужчины понимает, что все в мире — для нее.
Как-то в праздник, придя к Варваре обедать, Самгин увидал за столом Макарова. Странно
было видеть, что в двуцветных вихрах медика уже проблескивают серебряные нити, особенно заметные на висках. Глаза Макарова глубоко запали в глазницы, однако он не вызывал впечатления человека нездорового и преждевременно стареющего. Говорил он все о том же — о
женщине — и, очевидно, не
мог уже говорить ни о чем другом.
«Вот об этих русских
женщинах Некрасов забыл написать. И никто не написал, как значительна их роль в деле воспитания русской души, а
может быть, они прививали народолюбие больше, чем книги людей, воспитанных ими, и более здоровое, — задумался он. — «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет», — это красиво, но полезнее войти в будничную жизнь вот так глубоко, как входят эти, простые, самоотверженно очищающие жизнь от пыли, сора».
— А
может быть, это — прислуга.
Есть такое суеверие: когда
женщина трудно родит — открывают в церкви царские врата. Это, пожалуй, не глупо, как символ, что ли. А когда человек трудно умирает — зажигают дрова в печи, лучину на шестке, чтоб душа видела дорогу в небо: «огонек на исход души».
Крылатая
женщина в белом
поет циничные песенки, соблазнительно покачивается, возбуждая, разжигая чувственность мужчин, и заметно, что
женщины тоже возбуждаются, поводят плечами; кажется, что по спинам их пробегает судорога вожделения. Нельзя представить, что и как
могут думать и думают ли эти отцы, матери о студентах, которых предположено отдавать в солдаты, о России, в которой кружатся, все размножаясь, люди, настроенные революционно, и потомок удельных князей одобрительно говорит о бомбе анархиста.
Было досадно убедиться, что такая, в сущности, некрасивая маленькая
женщина, грубо, точно дешевая кукла, раскрашенная,
может заставить слушать ее насмешливо печальную песню, ненужную, как огонь, зажженный среди ясного дня.
Клим остался с таким ощущением, точно он не
мог понять, кипятком или холодной водой облили его? Шагая по комнате, он пытался свести все слова, все крики Лютова к одной фразе. Это — не удавалось, хотя слова «удирай», «уезжай» звучали убедительнее всех других. Он встал у окна, прислонясь лбом к холодному стеклу. На улице
было пустынно, только какая-то
женщина, согнувшись, ходила по черному кругу на месте костра, собирая угли в корзинку.
«Макаров утверждает, что отношения с
женщиной требуют неограниченной искренности со стороны мужчины», — думал он, отвернувшись к стене, закрыв глаза, и не
мог представить себе, как это можно
быть неограниченно искренним с Дуняшей, Варварой. Единственная
женщина, с которой он
был более откровенным, чем с другими, это — Никонова, но это потому, что она никогда, ни о чем не выспрашивала.
— Надутые
женщины, наглые мужчины, это — правда, но это — первые ряды. Им,
может быть, даже обидно, что они должны слушать какую-то фитюльку, черт ее возьми.
Это
было глупо, смешно и унизительно. Этого он не
мог ожидать, даже не
мог бы вообразить, что Дуняша или какая-то другая
женщина заговорит с ним в таком тоне. Оглушенный, точно его ударили по голове чем-то мягким, но тяжелым, он попытался освободиться из ее крепких рук, но она, сопротивляясь, прижала его еще сильней и горячо шептала в ухо ему...
Он снова заставил себя вспомнить Марину напористой девицей в желтом джерси и ее глупые слова: «Ношу джерси, потому что терпеть не
могу проповедей Толстого». Кутузов называл ее Гуляй-город. И, против желания своего, Самгин должен
был признать, что в этой
женщине есть какая-то приятно угнетающая, теплая тяжесть.
Кроме этого, он ничего не нашел,
может быть — потому, что торопливо искал. Но это не умаляло ни
женщину, ни его чувство досады; оно росло и подсказывало: он продумал за двадцать лет огромную полосу жизни, пережил множество разнообразных впечатлений, видел людей и прочитал книг, конечно, больше, чем она; но он не достиг той уверенности суждений, того внутреннего равновесия, которыми, очевидно, обладает эта большая, сытая баба.
— Там, в столицах, писатели, босяки, выходцы из трущоб, алкоголики, сифилитики и вообще всякая… ин-теллиген-тность, накипь, плесень — свободы себе желает, конституции добилась,
будет судьбу нашу решать, а мы тут словами играем, пословицы сочиняем, чаек
пьем — да-да-да! Ведь как говорят, — обратился он к
женщине с котятами, — слушать любо, как говорят! Обо всем говорят, а — ничего не
могут!
Но в конце концов он
был доволен тем, что встретился с этой
женщиной и что она несколько отвлекает его от возни с самим собою, доволен
был, что устроился достаточно удобно, независимо и
может отдохнуть от пережитого. И все чаще ему казалось, что в этой тихой полосе жизни он именно накануне какого-то важного открытия, которое должно вылечить его от внутренней неурядицы и поможет укрепиться на чем-то прочном.
— Ну, — черт его знает,
может быть, и сатира! — согласился Безбедов, но тотчас же сказал: — У Потапенко
есть роман «Любовь», там
женщина тоже предпочитает мерзавца этим… честным деятелям.
Женщина, по-моему, — знает лучше мужчины вкус жизни. Правду жизни, что ли…
Чувство тревоги — росло. И в конце концов вдруг догадался, что боится не ссоры, а чего-то глупого и пошлого, что
может разрушить сложившееся у него отношение к этой
женщине. Это
было бы очень грустно, однако именно эта опасность внушает тревогу.
В комнате
было душновато, крепкие духи
женщины не
могли одолеть запаха пыли, нагретой центральным отоплением.
Действия этой
женщины не интересовали его, ее похвалы Харламову не возбуждали ревности. Он
был озабочен решением вопроса: какие перспективы и пути открывает пред ним война? Она поставила под ружье такое количество людей, что, конечно, продлится недолго, — не хватит средств воевать года. Разумеется, Антанта победит австро-германцев. Россия получит выход в Средиземное море, укрепится на Балканах. Все это — так, а — что выиграет он? Твердо, насколько
мог, он решил: поставить себя на видное место. Давно пора.
Беседа тянулась медленно, неохотно, люди как будто осторожничали, сдерживались,
может быть, они устали от необходимости повторять друг пред другом одни и те же мысли. Большинство людей притворялось, что они заинтересованы речами знаменитого литератора, который, утверждая правильность и глубину своей мысли, цитировал фразы из своих книг, причем выбирал цитаты всегда неудачно. Серенькая старушка вполголоса рассказывала высокой толстой
женщине в пенсне с волосами, начесанными на уши...