Неточные совпадения
— Я признаю вполне законным стремление каждого холостого
человека поять в супругу себе ту или иную идейку и жить, до конца дней, в
добром с нею согласии, но — лично я предпочитаю остаться холостым.
— Он, как Толстой, ищет веры, а не истины. Свободно мыслить о истине можно лишь тогда, когда мир опустошен: убери из него все — все вещи, явления и все твои желания, кроме одного: познать мысль в ее сущности. Они оба мыслят о
человеке, о боге,
добре и зле, а это — лишь точки отправления на поиски вечной, все решающей истины…
— Прежде всего — очень
добрый человек. Эдак, знаешь, неисчерпаемо
добрый. Неизлечимо, сказала бы я.
Он не возбуждал каких-либо
добрых чувств, не возбуждал и снисходительной жалости, наоборот, Климу хотелось дразнить его, хотелось посмотреть, куда еще может подпрыгнуть и броситься этот
человек?
— Он много верного знает, Томилин. Например — о гуманизме. У
людей нет никакого основания быть
добрыми, никакого, кроме страха. А жена его — бессмысленно
добра… как пьяная. Хоть он уже научил ее не верить в бога. В сорок-то шесть лет.
Одетая, как всегда, пестро и крикливо, она говорила так громко, как будто все
люди вокруг были ее
добрыми знакомыми и можно не стесняться их. Самгин охотно проводил ее домой, дорогою она рассказала много интересного о Диомидове, который, плутая всюду по Москве, изредка посещает и ее, о Маракуеве, просидевшем в тюрьме тринадцать дней, после чего жандармы извинились пред ним, о своем разочаровании театральной школой. Огромнейшая Анфимьевна встретила Клима тоже радостно.
— Он был
добрый. Знал — все, только не умеет знать себя. Он сидел здесь и там, — женщина указала рукою в углы комнаты, — но его никогда не было дома. Это есть такие
люди, они никогда не умеют быть дома, это есть — русские, так я думаю. Вы — понимаете?
— «
Добре бо Аристотель глаголет: аще бы и выше круга лунного
человек был, и тамо бы умер», — а потому, Варечка, не заноситесь!
Эти
люди, бегавшие по раскаленным улицам, как тараканы, восхищали Варвару, она их находила красивыми,
добрыми, а Самгин сказал, что он предпочел бы видеть на границе государства не грузин, армян и вообще каких-то незнакомцев с физиономиями разбойников, а — русских мужиков.
Земля казалась
доброй, матерински мягко лелеющей
человека.
— Н-да, так вот этот щедрословный
человек внушал, конечно, «сейте разумное,
доброе» и прочее такое, да вдруг, знаете, женился на вдове одного адвоката, домовладелице, и тут, я вам скажу, в два года такой скучный стал, как будто и родился и всю жизнь прожил в Орле.
Такие
добрые люди способны на все; они вообще явление загадочное и едва ли нормальное.
«В конце концов получается то, что он отдает себя в мою волю. Агент уголовной полиции. Уголовной, — внушал себе Самгин. — Порядочные
люди брезгуют этой ролью, но это едва ли справедливо. В современном обществе тайные агенты такая же неизбежность, как преступники. Он, бесспорно…
добрый человек. И — неглуп. Он —
человек типа Тани Куликовой, Анфимьевны.
Человек для других…»
Он
человек среднего роста, грузный, двигается осторожно и почти каждое движение сопровождает покрякиванием. У него, должно быть, нездоровое сердце, под
добрыми серого цвета глазами набухли мешки. На лысом его черепе, над ушами, поднимаются, как рога, седые клочья, остатки пышных волос; бороду он бреет; из-под мягкого носа его уныло свисают толстые, казацкие усы, под губою — остренький хвостик эспаньолки. К Алексею и Татьяне он относится с нескрываемой, грустной нежностью.
Рындин — разорившийся помещик, бывший товарищ народовольцев, потом — толстовец, теперь — фантазер и анархист, большой, сутулый, лет шестидесяти, но очень моложавый; у него грубое, всегда нахмуренное лицо, резкий голос, длинные руки. Он пользуется репутацией
человека безгранично
доброго,
человека «не от мира сего». Старший сын его сослан, средний — сидит в тюрьме, младший, отказавшись учиться в гимназии, ушел из шестого класса в столярную мастерскую. О старике Рындине Татьяна сказала...
У нее была очень милая манера говорить о «
добрых»
людях и «светлых» явлениях приглушенным голосом; как будто она рассказывала о маленьких тайнах, за которыми скрыта единая, великая, и в ней — объяснения всех небольших тайн. Иногда он слышал в ее рассказах нечто совпадавшее с поэзией буден старичка Козлова. Но все это было несущественно и не мешало ему привыкать к женщине с быстротой, даже изумлявшей его.
— Прошу верить: у меня нет никаких сомнений. Приказ! Семен Петрович — пламенный
человек, возбуждает страсти… Бонсуар! [Всего
доброго! (франц.)]
Наблюдая ее, Самгин опасался, что
люди поймут, как смешна эта старая женщина, искал в себе какого-нибудь
доброго чувства к ней и не находил ничего, кроме досады на нее.
— Вы представить не можете, как трудно в наши дни жить
человеку, который всем хочет только
добра… Поверьте, — добавил он еще тише, — они догадываются о вашем значении…
— К
добру эта привычка не приведет меня. Я уже
человек скомпрометированный, — высказал несколько неосторожных замечаний по поводу намерения Столыпина арестовать рабочих — депутатов Думы. В нашем министерстве искали, как бы придать беззаконию окраску законности. Получил внушение с предупреждением.
— Столыпина я одобряю; он затеял дело
доброе, дело мудрое. Накормить лучших
людей — это уже политика европейская. Все ведь в жизни нашей строится на отборе лучшего, — верно?
— Пустые — хотел ты сказать. Да, но вот эти
люди — Орехова, Ногайцев — делают погоду. Именно потому, что — пустые, они с необыкновенной быстротой вмещают в себя все новое: идеи, программы, слухи, анекдоты, сплетни. Убеждены, что «сеют разумное,
доброе, вечное». Если потребуется, они завтра будут оспаривать радости и печали, которые утверждают сегодня…
«За внешней грубостью —
добрая, мягкая душа. Тип Тани Куликовой, Любаши Сомовой, Анфимьевны. Тип
человека, который чувствует себя созданным для того, чтоб служить, — определял он, поспешно шагая и невольно оглядываясь: провожает его какой-нибудь субъект? — Служить — все равно кому. Митрофанов тоже
человек этой категории. Не изжито древнее, рабское, христианское. Исааки, как говорил отец…»
— Учите сеять разумное,
доброе и делаете войну, — кричал с лестницы молодой голос, и откуда-то из глубины дома через головы
людей на лестнице изливалось тягучее скорбное пение, напоминая вой деревенских женщин над умершим.
Самгин пожелал ему
доброй ночи, ушел в свою комнату, разделся и лег, устало думая о чрезмерно словоохотливых и скучных
людях, о
людях одиноких, героически исполняющих свой долг в тесном окружении врагов, о себе самом, о себе думалось жалобно, с обидой на
людей, которые бесцеремонно и даже как бы мстительно перебрасывают тяжести своих впечатлений на плечи друг друга.
Убийство Тагильского потрясло и взволновало его как почти моментальное и устрашающее превращение живого, здорового
человека в труп, но смерть сына трактирщика и содержателя публичного дома не возбуждала жалости к нему или каких-либо «
добрых чувств». Клим Иванович хорошо помнил неприятнейшие часы бесед Тагильского в связи с убийством Марины.
Неточные совпадения
Почтмейстер (продолжая читать).Хм… хм… хм… хм… «сивый мерин. Почтмейстер тоже
добрый человек…» (Оставляя читать.)Ну, тут обо мне тоже он неприлично выразился.
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти
добрые люди; это с их стороны хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
Стародум. Вот прямо
добрый человек!
Г-жа Простакова. Ты же еще, старая ведьма, и разревелась. Поди, накорми их с собою, а после обеда тотчас опять сюда. (К Митрофану.) Пойдем со мною, Митрофанушка. Я тебя из глаз теперь не выпущу. Как скажу я тебе нещечко, так пожить на свете слюбится. Не век тебе, моему другу, не век тебе учиться. Ты, благодаря Бога, столько уже смыслишь, что и сам взведешь деточек. (К Еремеевне.) С братцем переведаюсь не по-твоему. Пусть же все
добрые люди увидят, что мама и что мать родная. (Отходит с Митрофаном.)
Софья. Все мое старание употреблю заслужить
доброе мнение
людей достойных. Да как мне избежать, чтоб те, которые увидят, как от них я удаляюсь, не стали на меня злобиться? Не можно ль, дядюшка, найти такое средство, чтоб мне никто на свете зла не пожелал?