Неточные совпадения
— Ну, так как же, мужичок: что
всего лучше?
Между дедом и отцом тотчас разгорался спор. Отец доказывал, что
все хорошее на земле — выдумано, что выдумывать начали еще обезьяны, от которых родился человек, — дед сердито шаркал палкой, вычерчивая на полу нули, и кричал скрипучим голосом...
Клим очень хорошо чувствовал, что дед всячески старается унизить его, тогда как
все другие взрослые заботливо возвышают. Настоящий Старик утверждал, что Клим просто слабенький, вялый мальчик и что ничего необыкновенного в нем нет. Он играл плохими игрушками только потому, что
хорошие у него отнимали бойкие дети, он дружился с внуком няньки, потому что Иван Дронов глупее детей Варавки, а Клим, избалованный
всеми, самолюбив, требует особого внимания к себе и находит его только у Ивана.
Это было очень обидно слышать, возбуждало неприязнь к дедушке и робость пред ним. Клим верил отцу:
все хорошее выдумано — игрушки, конфеты, книги с картинками, стихи —
все. Заказывая обед, бабушка часто говорит кухарке...
Иногда Клим испытывал желание возразить девочке, поспорить с нею, но не решался на это, боясь, что Лида рассердится. Находя ее самой интересной из
всех знакомых девочек, он гордился тем, что Лидия относится к нему
лучше, чем другие дети. И когда Лида вдруг капризно изменяла ему, приглашая в тарантас Любовь Сомову, Клим чувствовал себя обиженным, покинутым и ревновал до злых слез.
Все знакомые говорят, что она удивительно
хорошеет.
Лидия,
все еще сердясь на Клима, не глядя на него, послала брата за чем-то наверх, — Клим через минуту пошел за ним, подчиняясь внезапному толчку желания сказать Борису что-то
хорошее, дружеское, может быть, извиниться пред ним за свою выходку.
— Меня Ржига заставил Илиаду и Одиссею прочитать. Вот — чепуха! Ахиллесы, Патроклы — болваны. Скука! Одиссея
лучше, там Одиссей без драки
всех надул. Жулик, хоть для сего дня.
Клим искоса взглянул на мать, сидевшую у окна; хотелось спросить: почему не подают завтрак? Но мать смотрела в окно. Тогда, опасаясь сконфузиться, он сообщил дяде, что во флигеле живет писатель, который может рассказать о толстовцах и обо
всем лучше, чем он, он же так занят науками, что…
— Прежде
всего необходим
хороший плуг, а затем уже — парламент. Дерзкие словечки дешево стоят. Надо говорить словами, которые, укрощая инстинкты, будили бы разум, — покрикивал он,
все более почему-то раздражаясь и багровея. Мать озабоченно молчала, а Клим невольно сравнил ее молчание с испугом жены писателя. Во внезапном раздражении Варавки тоже было что-то общее с возбужденным тоном Катина.
— Ты тоже
весь разденься, так
лучше будет…
Клим знал, что на эти вопросы он мог бы ответить только словами Томилина, знакомыми Макарову. Он молчал, думая, что, если б Макаров решился на связь с какой-либо девицей, подобной Рите,
все его тревоги исчезли бы. А еще
лучше, если б этот лохматый красавец отнял швейку у Дронова и перестал бы вертеться вокруг Лидии. Макаров никогда не спрашивал о ней, но Клим видел, что, рассказывая, он иногда, склонив голову на плечо, смотрит в угол потолка, прислушиваясь.
Замолчали, прислушиваясь. Клим стоял у буфета, крепко вытирая руки платком. Лидия сидела неподвижно, упорно глядя на золотое копьецо свечи. Мелкие мысли одолевали Клима. «Доктор говорил с Лидией почтительно, как с дамой. Это, конечно, потому, что Варавка играет в городе
все более видную роль. Снова в городе начнут говорить о ней, как говорили о детском ее романе с Туробоевым. Неприятно, что Макарова уложили на мою постель.
Лучше бы отвести его на чердак. И ему спокойней».
Он вдруг остановился среди комнаты, скрестив руки на груди, сосредоточенно прислушиваясь, как в нем зреет утешительная догадка:
все, что говорит Нехаева, могло бы служить для него
хорошим оружием самозащиты.
Все это очень твердо противостоит «кутузовщине». Социальные вопросы ничтожны рядом с трагедией индивидуального бытия.
«Как простодушен он», — подумал Клим. —
Хорошее лицо у тебя, — сказал он, сравнив Макарова с Туробоевым, который смотрел на людей взглядом поручика, презирающего
всех штатских. — И парень ты
хороший, но, кажется, сопьешься.
— Это —
всего лучше, конечно!
— Мужики любили Григория. Он им рассказывал
все, что знает. И в работе всегда готов помочь. Он —
хороший плотник. Телеги чинил. Работать он умеет всякую работу.
Возможно, что ждал я того, что было мне еще не знакомо,
все равно: хуже или
лучше, только бы другое.
Лютов, крепко потирая руки, усмехался, а Клим подумал, что чаще
всего, да почти и всегда, ему приходится слышать
хорошие мысли из уст неприятных людей. Ему понравились крики Лютова о необходимости свободы, ему казалось верным указание Туробоева на русское неуменье владеть мыслью. Задумавшись, он не дослышал чего-то в речи Туробоева и был вспугнут криком Лютова...
— Не знал, так — не говорил бы. И — не перебивай. Ежели
все вы тут станете меня учить, это будет дело пустяковое. Смешное. Вас — много, а ученик — один. Нет, уж вы,
лучше, учитесь, а учить буду — я.
— Возьмем на прицел глаза и ума такое происшествие: приходят к молодому царю некоторые простодушные люди и предлагают: ты бы, твое величество, выбрал из народа людей поумнее для свободного разговора, как
лучше устроить жизнь. А он им отвечает: это затея бессмысленная. А водочная торговля
вся в его руках. И — всякие налоги. Вот о чем надобно думать…
— Был я там, — сказал Христос печально,
А Фома-апостол усмехнулся
И напомнил: — Чай, мы
все оттуда. —
Поглядел Христос во тьму земную
И спросил Угодника Николу:
— Кто это лежит там, у дороги,
Пьяный, что ли, сонный аль убитый?
— Нет, — ответил Николай Угодник. —
Это просто Васька Калужанин
О
хорошей жизни замечтался.
— А тебе, Лида, бросить бы школу. Ведь
все равно ты не учишься.
Лучше иди на курсы. Нам необходимы не актеры, а образованные люди. Ты видишь, в какой дикой стране мы живем.
— Помните? Это и моя идея. У вас
все данные для такой роли: критическое умонастроение, сдерживаемое осторожностью суждений, и
хороший вкус.
— Ой, не доведет нас до добра это сочинение мертвых праведников, а тем паче — живых. И ведь делаем-то мы это не по охоте, не по нужде, а — по привычке, право, так!
Лучше бы согласиться на том, что
все грешны, да и жить
всем в одно грешное, земное дело.
Редко слышал он возгласы восторга, а если они раздавались, то чаще
всего из уст женщин пред витринами текстильщиков и посудников, парфюмеров, ювелиров и меховщиков. Впрочем, можно было думать, что большинство людей немело от обилия впечатлений. Но иногда Климу казалось, что только похвалы женщин звучат искренней радостью, а в суждениях мужчин неудачно скрыта зависть. Он даже подумал, что, быть может, Макаров прав: женщина
лучше мужчины понимает, что
все в мире — для нее.
И
все: несчастная мордва, татары, холопы, ратники, Жадов, поп Василий, дьяк Тишка Дрозд, зачинатели города и враги его —
все были равномерно обласканы стареньким историком и за
хорошее и за плохое, содеянное ими по силе явной необходимости. Та же сила понудила горожан пристать к бунту донского казака Разина и уральского — Пугачева, а казачьи бунты были необходимы для доказательства силы и прочности государства.
— Мы видим, что в Германии быстро создаются условия для перехода к социалистическому строю, без катастроф, эволюционно, — говорил Прейс, оживляясь и даже как бы утешая Самгина. — Миллионы голосов немецких рабочих, бесспорная культурность масс, огромное партийное хозяйство, — говорил он, улыбаясь
хорошей улыбкой, и
все потирал руки, тонкие пальцы его неприятно щелкали. — Англосаксы и германцы удивительно глубоко усвоили идею эволюции, это стало их органическим свойством.
— Знаешь, я с первых дней знакомства с ним чувствовала, что ничего
хорошего для меня в этом не будет. Как
все неудачно у меня, Клим, — сказала она, вопросительно и с удивлением глядя на него. — Очень ушибло меня это. Спасибо Лиде, что вызвала меня к себе, а то бы я…
— В деревне я чувствовала, что, хотя делаю работу объективно необходимую, но не нужную моему хозяину и он терпит меня, только как ворону на огороде. Мой хозяин безграмотный, но по-своему умный мужик, очень
хороший актер и человек, который чувствует себя первейшим, самым необходимым работником на земле. В то же время он догадывается, что поставлен в ложную, унизительную позицию слуги
всех господ. Науке, которую я вколачиваю в головы его детей, он не верит: он вообще неверующий…
— Среди своих друзей, — продолжала она неторопливыми словами, — он поставил меня так, что один из них, нефтяник, богач, предложил мне ехать с ним в Париж. Я тогда еще дурой ходила и не сразу обиделась на него, но потом жалуюсь Игорю. Пожал плечами. «Ну, что ж, — говорит. — Хам. Они тут
все хамье». И — утешил: «В Париж, говорит, ты со мной поедешь, когда я остаток земли продам». Я еще поплакала. А потом — глаза стало жалко. Нет, думаю,
лучше уж пускай другие плачут!
«Не обижайся. Хотя —
все равно и даже
лучше, если обидишься».
Нет, Любаша не совсем похожа на Куликову, та
всю жизнь держалась так, как будто считала себя виноватой в том, что она такова, какая есть, а не
лучше. Любаше приниженность слуги для
всех была совершенно чужда. Поняв это, Самгин стал смотреть на нее, как на смешную «Ванскок», — Анну Скокову, одну из героинь романа Лескова «На ножах»; эту книгу и «Взбаламученное море» Писемского, по их «социальной педагогике», Клим ставил рядом с «Бесами» Достоевского.
А, по совести говорю, знаю я, что работники
лучше меня и что нечестно я с ними живу, как
все хозяева.
— Не правда ли? Главное:
хорошие люди перестанут злиться друг на друга, и —
все за живое дело!
Он чувствовал себя окрепшим.
Все испытанное им за последний месяц утвердило его отношение к жизни, к людям. О себе сгоряча подумал, что он действительно независимый человек и, в сущности, ничто не мешает ему выбрать любой из двух путей, открытых пред ним. Само собою разумеется, что он не пойдет на службу жандармов, но, если б издавался
хороший, независимый от кружков и партий орган, он, может быть, стал бы писать в нем. Можно бы неплохо написать о духовном родстве Константина Леонтьева с Михаилом Бакуниным.
— Нужно знать, по возможности,
все, но
лучше — не увлекаться ничем. «
Все приходит и
все проходит, а земля остается вовеки». Хотя и о земле неверно.
— Нет, уверяю вас, — это так, честное слово! — несколько более оживленно и
все еще виновато улыбаясь, говорил Кумов. — Я очень много видел таких; один духобор —
хороший человек был, но ему сшили тесные сапоги, и, знаете, он так злился на
всех, когда надевал сапоги, — вы не смейтесь! Это очень… даже страшно, что из-за плохих сапог человеку
все делается ненавистно.
Он заботился только о том, чтоб не раздражать ее, и, когда видел жену в дурном настроении, уходил от нее, считая, что так
всего лучше избежать возможных неприятных бесед и сцен.
«Опыт этого химика поставлен дерзко, но обречен на неудачу, потому что закон химического сродства даже и полиция не может обойти. Если же совершится чудо и жандармерия, инфантерия, кавалерия встанут на сторону эксплуатируемых против эксплуататоров, то — чего же
лучше? Но чудес не бывает ни туда, ни сюда, ошибки же возможны во
все стороны».
—
Хороших людей я не встречал, — говорил он, задумчиво и печально рассматривая вилку. — И — надоело мне у собаки блох вычесывать, — это я про свою должность. Ведь — что такое вор, Клим Иванович, если правду сказать? Мелкая заноза, именно — блоха! Комар, так сказать. Без нужды и комар не кусает. Конечно — есть ребята, застарелые в преступности. Но ведь
все живем по нужде, а не по евангелию. Вот — явилась нужда привести фабричных на поклон прославленному царю…
— Господа испортили его, он ведь
все в
хороших домах жил.
— Не люблю я эту народную мудрость. Мне иногда кажется, что мужику отлично знакомы
все жалобные писания о нем наших литераторов и что он, надеясь на помощь со стороны, сам ничего не делает, чтоб жить
лучше.
После десятка свиданий Самгин решил, что, наконец, у него есть
хороший друг, с которым и можно и легко говорить обо
всем, а главное — о себе.
— Он очень милый старик, даже либерал, но — глуп, — говорила она, подтягивая гримасами веки, обнажавшие пустоту глаз. — Он говорит: мы не торопимся, потому что хотим сделать
все как можно
лучше; мы терпеливо ждем, когда подрастут люди, которым можно дать голос в делах управления государством. Но ведь я у него не конституции прошу, а покровительства Императорского музыкального общества для моей школы.
Во
всем этом было нечто охмеляющее, как в старом,
хорошем вине.
— Героем времени постепенно становится толпа, масса, — говорил он среди либеральной буржуазии и, вращаясь в ней, являлся
хорошим осведомителем для Спивак. Ее он пытался пугать
все более заметным уклоном «здравомыслящих» людей направо, рассказами об организации «Союза русского народа», в котором председательствовал историк Козлов, а товарищем его был регент Корвин, рассказывал о работе эсеров среди ремесленников, приказчиков, служащих. Но
все это она знала не хуже его и, не пугаясь, говорила...
—
Хорошее время, —
все немножко сошли с ума, никому ничего не жалко, торопятся пить, есть, веселиться…
— Всякий понимает, что
лучше быть извозчиком, а не лошадью, — торопливо истекал он словами, прижимаясь к Самгину. — Но — зачем же на оружие деньги собирать, вот — не понимаю! С кем воевать, если разрешено соединение
всех сословий?
— К тому же Михайло-то и раненый, говорю.
Хороший человек товарищ этот, Яков. Строгий.
Все понимает.
Все. Егора
все ругают, а он с Егором говорит просто… Куда же это Егор ушел? Ума не приложу…