Неточные совпадения
Клим остался
в компании полудюжины венских стульев, у
стола, заваленного книгами и газетами; другой
стол занимал средину комнаты, на нем возвышался угасший самовар, стояла немытая посуда,
лежало разобранное ружье-двухстволка.
Они, трое, все реже посещали Томилина. Его обыкновенно заставали за книгой, читал он — опираясь локтями о
стол, зажав ладонями уши. Иногда —
лежал на койке, согнув ноги, держа книгу на коленях,
в зубах его торчал карандаш. На стук
в дверь он никогда не отвечал, хотя бы стучали три, четыре раза.
На пороге одной из комнаток игрушечного дома он остановился с невольной улыбкой: у стены на диване
лежал Макаров, прикрытый до груди одеялом, расстегнутый ворот рубахи обнажал его забинтованное плечо; за маленьким, круглым столиком сидела Лидия; на
столе стояло блюдо, полное яблок; косой луч солнца, проникая сквозь верхние стекла окон, освещал алые плоды, затылок Лидии и половину горбоносого лица Макарова.
В комнате было душисто и очень жарко, как показалось Климу. Больной и девушка ели яблоки.
Сегодня припадок был невыносимо длителен. Варавка даже расстегнул нижние пуговицы жилета, как иногда он делал за обедом.
В бороде его сверкала красная улыбка, стул под ним потрескивал. Мать слушала, наклонясь над
столом и так неловко, что девичьи груди ее
лежали на краю
стола. Климу было неприятно видеть это.
Посреди
стола и поперек его, на блюде,
в пене сметаны и тертого хрена
лежал, весело улыбаясь, поросенок, с трех сторон его окружали золотисто поджаренный гусь, индейка и солидный окорок ветчины.
Клим сел против него на широкие нары, грубо сбитые из четырех досок;
в углу нар
лежала груда рухляди, чья-то постель. Большой
стол пред нарами испускал одуряющий запах протухшего жира. За деревянной переборкой, некрашеной и щелявой, светился огонь, там кто-то покашливал, шуршал бумагой. Усатая женщина зажгла жестяную лампу, поставила ее на
стол и, посмотрев на Клима, сказала дьякону...
Через минуту оттуда важно выступил небольшой человечек с растрепанной бородкой и серым, незначительным лицом. Он был одет
в женскую ватную кофту, на ногах, по колено, валяные сапоги, серые волосы на его голове были смазаны маслом и
лежали гладко.
В одной руке он держал узенькую и длинную книгу из тех, которыми пользуются лавочники для записи долгов. Подойдя к
столу, он сказал дьякону...
В дешевом ресторане Кутузов прошел
в угол, — наполненный сизой мутью, заказал водки, мяса и, прищурясь, посмотрел на людей, сидевших под низким, закопченным потолком необширной комнаты; трое,
в однообразных позах, наклонясь над столиками, сосредоточенно ели, четвертый уже насытился и, действуя зубочисткой, пустыми глазами смотрел на женщину, сидевшую у окна; женщина читала письмо, на
столе пред нею стоял кофейник,
лежала пачка книг
в ремнях.
Дома его ждал толстый конверт с надписью почерком Лидии; он
лежал на
столе, на самом видном месте. Самгин несколько секунд рассматривал его, не решаясь взять
в руки, стоя
в двух шагах от
стола. Потом, не сходя с места, протянул руку, но покачнулся и едва не упал, сильно ударив ладонью по конверту.
Айно, облокотясь на
стол, слушала приоткрыв рот, с явным недоумением на лице. Она была
в черном платье, с большими, точно луковки, пуговицами на груди, подпоясана светло-зеленым кушаком, концы его
лежали на полу.
У него незаметно сложилось странное впечатление:
в России бесчисленно много лишних людей, которые не знают, что им делать, а может быть, не хотят ничего делать. Они сидят и
лежат на пароходных пристанях, на станциях железных дорог, сидят на берегах рек и над морем, как за
столом, и все они чего-то ждут. А тех людей, разнообразным трудом которых он восхищался на Всероссийской выставке, тех не было видно.
Клим разделся, прошел на огонь
в неприбранную комнату; там на
столе горели две свечи, бурно кипел самовар, выплескивая воду из-под крышки и обливаясь ею, стояла немытая посуда, тарелки с расковырянными закусками, бутылки,
лежала раскрытая книга.
На письменном
столе лежал бикфордов шнур,
в соседней комнате носатый брюнет рассказывал каким-то кавказцам о японской шимозе, а человек с красивым, но неподвижным лицом, похожий на расстриженного попа, прочитав записку Гогина, командовал...
Там у
стола сидел парень
в клетчатом пиджаке и полосатых брюках; тугие щеки его обросли густой желтой шерстью, из больших светло-серых глаз текли слезы, смачивая шерсть, одной рукой он держался за
стол, другой — за сиденье стула; левая нога его, голая и забинтованная полотенцем выше колена,
лежала на деревянном стуле.
За магазином,
в небольшой комнатке горели две лампы, наполняя ее розоватым сумраком; толстый ковер
лежал на полу, стены тоже были завешаны коврами, высоко на стене — портрет
в черной раме, украшенный серебряными листьями;
в углу помещался широкий, изогнутый полукругом диван, пред ним на
столе кипел самовар красной меди, мягко блестело стекло, фарфор. Казалось, что магазин, грубо сверкающий серебром и золотом, — далеко отсюда.
Самгин вспомнил, что она не первая говорит эти слова, Варвара тоже говорила нечто
в этом роде. Он
лежал в постели, а Дуняша, полураздетая, склонилась над ним, гладя лоб и щеки его легкой, теплой ладонью.
В квадрате верхнего стекла окна светилось стертое лицо луны, — желтая кисточка огня свечи на
столе как будто замерзла.
В большой комнате на крашеном полу крестообразно
лежали темные ковровые дорожки, стояли кривоногие старинные стулья, два таких же
стола; на одном из них бронзовый медведь держал
в лапах стержень лампы; на другом возвышался черный музыкальный ящик; около стены, у двери, прижалась фисгармония,
в углу — пестрая печь кузнецовских изразцов, рядом с печью — белые двери...
Осторожно, не делая резких движений, Самгин вынул портсигар, папиросу, — спичек
в кармане не оказалось, спички
лежали на
столе. Тогда он, спрятав портсигар, бросил папиросу на
стол и сунул руки
в карманы. Стоять среди комнаты было глупо, но двигаться не хотелось, — он стоял и прислушивался к непривычному ощущению грустной, но приятной легкости.
В комнате, отведенной Самгину, неряшливо разбросана была одежда военного, на
столе лежала сабля и бинокль,
в кресле — револьвер, привязанный к ремню, за ширмой кто-то всхрапывал, как ручная пила.
Но их было десятка два, пятеро играли
в карты, сидя за большим рабочим
столом, человек семь окружали игроков, две растрепанных головы торчали на краю приземистой печи, невидимый,
в углу, тихонько, тенорком напевал заунывную песню, ему подыгрывала гармоника, на ларе для теста
лежал, закинув руки под затылок, большой кудрявый человек, подсвистывая песне.
Неточные совпадения
Немного спустя после описанного выше приема письмоводитель градоначальника, вошедши утром с докладом
в его кабинет, увидел такое зрелище: градоначальниково тело, облеченное
в вицмундир, сидело за письменным
столом, а перед ним, на кипе недоимочных реестров,
лежала,
в виде щегольского пресс-папье, совершенно пустая градоначальникова голова… Письмоводитель выбежал
в таком смятении, что зубы его стучали.
Верные ликовали, а причетники,
в течение многих лет питавшиеся одними негодными злаками, закололи барана и мало того что съели его всего, не пощадив даже копыт, но долгое время скребли ножом
стол, на котором
лежало мясо, и с жадностью ели стружки, как бы опасаясь утратить хотя один атом питательного вещества.
Присутствие княгини Тверской, и по воспоминаниям, связанным с нею, и потому, что он вообще не любил ее, было неприятно Алексею Александровичу, и он пошел прямо
в детскую.
В первой детской Сережа,
лежа грудью на
столе и положив ноги на стул, рисовал что-то, весело приговаривая. Англичанка, заменившая во время болезни Анны француженку, с вязаньем миньярдиз сидевшая подле мальчика, поспешно встала, присела и дернула Сережу.
На
столе лежал обломок палки, которую они нынче утром вместе сломали на гимнастике, пробуя поднять забухшие барры. Левин взял
в руки этот обломок и начал обламывать расщепившийся конец, не зная, как начать.
А между тем появленье смерти так же было страшно
в малом, как страшно оно и
в великом человеке: тот, кто еще не так давно ходил, двигался, играл
в вист, подписывал разные бумаги и был так часто виден между чиновников с своими густыми бровями и мигающим глазом, теперь
лежал на
столе, левый глаз уже не мигал вовсе, но бровь одна все еще была приподнята с каким-то вопросительным выражением.