Неточные совпадения
Чаще всего дети играли в цирк; ареной цирка служил стол, а конюшни помещались под столом. Цирк — любимая игра Бориса, он был директором и дрессировщиком лошадей, новый товарищ Игорь Туробоев изображал акробата и
льва, Дмитрий Самгин — клоуна, сестры Сомовы и Алина — пантера, гиена и львица, а Лидия Варавка играла роль укротительницы зверей. Звери исполняли свои обязанности честно и серьезно, хватали Лидию за юбку, за
ноги, пытались повалить ее и загрызть; Борис отчаянно кричал...
У него была привычка беседовать с самим собою вслух. Нередко, рассказывая историю, он задумывался на минуту, на две, а помолчав, начинал говорить очень тихо и непонятно. В такие минуты Дронов толкал Клима
ногою и, подмигивая на учителя
левым глазом, более беспокойным, чем правый, усмехался кривенькой усмешкой; губы Дронова были рыбьи, тупые, жесткие, как хрящи. После урока Клим спрашивал...
Ее судороги становились сильнее, голос звучал злей и резче, доктор стоял в изголовье кровати, прислонясь к стене, и кусал, жевал свою черную щетинистую бороду. Он был неприлично расстегнут, растрепан, брюки его держались на одной подтяжке, другую он накрутил на кисть
левой руки и дергал ее вверх, брюки подпрыгивали,
ноги доктора дрожали, точно у пьяного, а мутные глаза так мигали, что казалось — веки тоже щелкают, как зубы его жены. Он молчал, как будто рот его навсегда зарос бородой.
Лидия вывихнула
ногу и одиннадцать дней лежала в постели.
Левая рука ее тоже была забинтована. Перед отъездом Игоря толстая, задыхающаяся Туробоева, страшно выкатив глаза, привела его проститься с Лидией, влюбленные, обнявшись, плакали, заплакала и мать Игоря.
Правый глаз отца, неподвижно застывший, смотрел вверх, в угол, на бронзовую статуэтку Меркурия, стоявшего на одной
ноге,
левый улыбался, дрожало веко, смахивая слезы на мокрую, давно не бритую щеку; Самгин-отец говорил горлом...
Засовывая палец за воротник рубахи, он крутил шеей, освобождая кадык, дергал галстук с крупной в нем жемчужиной, выставлял вперед то одну, то другую
ногу, — он хотел говорить и хотел, чтоб его слушали. Но и все тоже хотели говорить, особенно коренастый старичок, искусно зачесавший от правого уха к
левому через голый череп несколько десятков волос.
Он пинал в забор
ногою, бил кулаком по доскам, а в
левой руке его висела, распустив меха, растрепанная гармоника.
Кочегар остановился, но расстояние между ним и рабочими увеличивалось, он стоял в позе кулачного бойца, ожидающего противника,
левую руку прижимая ко груди, правую, с шапкой, вытянув вперед. Но рука упала, он покачнулся, шагнул вперед и тоже упал грудью на снег, упал не сгибаясь, как доска, и тут, приподняв голову, ударяя шапкой по снегу, нечеловечески сильно заревел, посунулся вперед, вытянул
ноги и зарыл лицо в снег.
Вошел высокий, скуластый человек, с рыжеватыми усами, в странном пиджаке без пуговиц, застегнутом на
левом боку крючками; на
ногах — высокие сапоги; несмотря на длинные, прямые волосы, человек этот казался переодетым солдатом.
Из-под
левой руки его вынырнул тощий человечек в женской ватной кофте, в опорках на босую
ногу и, прискакивая, проорал хрипло...
Повар, прижав голову к
левому плечу и высунув язык, не гнулся,
ноги его были плотно сжаты; казалось, что у него одна
нога, она стучала по ступеням твердо, как
нога живого, и ею он упирался, не желая спуститься вниз.
На диване было неудобно, жестко, болел бок, ныли кости плеча. Самгин решил перебраться в спальню, осторожно попробовал встать, — резкая боль рванула плечо,
ноги подогнулись. Держась за косяк двери, он подождал, пока боль притихла, прошел в спальню, посмотрел в зеркало:
левая щека отвратительно опухла, прикрыв глаз, лицо казалось пьяным и, потеряв какую-то свою черту, стало обидно похоже на лицо регистратора в окружном суде, человека, которого часто одолевали флюсы.
Он — среднего роста, но так широкоплеч, что казался низеньким. Под изорванным пиджаком неопределенного цвета на нем — грязная, холщовая рубаха, на
ногах — серые, клетчатые брюки с заплатами и растоптанные резиновые галоши. Широкое, скуластое лицо, маленькие, острые глаза и растрепанная борода придавали ему сходство с портретами
Льва Толстого.
— Сожгли Отрадное-то! Подожгли, несмотря на солдат. Захария немножко побили, едва
ноги унес. Вся
левая сторона дома сгорела и контора, сарай, конюшни. Ладно, что хлеб успела я продать.
— «Хоть гирше, та инше», — сказал Дронов, появляясь в двери. — Это — бесспорно, до этого — дойдем. Прихрамывая на обе
ноги по очереди, — сегодня на
левую, завтра — на правую, но дойдем!
Поэт читал, полузакрыв глаза, покачиваясь на
ногах, правую руку сунув в карман,
левой ловя что-то в воздухе.
Она сидела положив
нога на
ногу, покачивая
левой, курила тонкую папироску с длинным мундштуком, бесцветный ее голос звучал тихо и почти жалобно.
Неточные совпадения
Служивого задергало. // Опершись на Устиньюшку, // Он поднял
ногу левую // И стал ее раскачивать, // Как гирю на весу; // Проделал то же с правою, // Ругнулся: «Жизнь проклятая!» — // И вдруг на обе стал.
Косые лучи солнца были еще жарки; платье, насквозь промокшее от пота, липло к телу;
левый сапог, полный воды, был тяжел и чмокал; по испачканному пороховым осадком лицу каплями скатывался пот; во рту была горечь, в носу запах пороха и ржавчины, в ушах неперестающее чмоканье бекасов; до стволов нельзя было дотронуться, так они разгорелись; сердце стучало быстро и коротко; руки тряслись от волнения, и усталые
ноги спотыкались и переплетались по кочкам и трясине; но он всё ходил и стрелял.
Можно было поправить рисунок сообразно с требованиями этой фигуры, можно и должно даже было иначе расставить
ноги, совсем переменить положение
левой руки, откинуть волосы.
— У самых моих
ног. Кораблекрушение причиной того, что я, в качестве берегового пирата, могу вручить тебе этот приз. Яхта, покинутая экипажем, была выброшена на песок трехвершковым валом — между моей
левой пяткой и оконечностью палки. — Он стукнул тростью. — Как зовут тебя, крошка?
Вдруг она облокотилась правою рукой о перила, подняла правую
ногу и замахнула ее за решетку, затем
левую, и бросилась в канаву.