Неточные совпадения
Когда приехали на каникулы Борис Варавка и Туробоев, Клим прежде всех заметил, что Борис,
должно быть, сделал что-то очень дурное и боится,
как бы об этом не узнали.
Не более пяти-шести шагов отделяло Клима от края полыньи, он круто повернулся и упал, сильно ударив локтем о лед. Лежа на животе, он смотрел,
как вода, необыкновенного цвета, густая и,
должно быть, очень тяжелая, похлопывала Бориса по плечам, по голове. Она отрывала руки его ото льда, играючи переплескивалась через голову его, хлестала по лицу, по глазам, все лицо Бориса дико выло, казалось даже, что и глаза его кричат: «Руку… дай руку…»
Белый передник туго обтягивал ее грудь. Клим подумал, что груди у нее,
должно быть, такие же твердые и жесткие,
как икры ног.
Климу больше нравилась та скука, которую он испытывал у Маргариты. Эта скука не тяготила его, а успокаивала, притупляя мысли, делая ненужными всякие выдумки. Он отдыхал у швейки от необходимости держаться,
как солдат на параде. Маргарита вызывала в нем своеобразный интерес простотою ее чувств и мыслей. Иногда,
должно быть, подозревая, что ему скучно, она пела маленьким, мяукающим голосом неслыханные песни...
Клим тоже обрадовался и, чтобы скрыть это, опустил голову. Ему послышалось, что в нем тоже прозвучало торжествующее «Ага!», вспыхнула,
как спектр, полоса разноцветных мыслишек и среди них мелькнула линия сочувственных Маргарите. Варавка,
должно быть, поняв его радость
как испуг, сказал несколько утешительных афоризмов...
В потолок сверху трижды ударили чем-то тяжелым, ножкой стула,
должно быть. Туробоев встал, взглянул на Клима,
как на пустое место, и, прикрепив его этим взглядом к окну, ушел из комнаты.
Сам он не чувствовал позыва перевести беседу на эту тему. Низко опущенный абажур наполнял комнату оранжевым туманом. Темный потолок, испещренный трещинами, стены, покрытые кусками материи, рыжеватый ковер на полу — все это вызывало у Клима странное ощущение: он
как будто сидел в мешке. Было очень тепло и неестественно тихо. Лишь изредка доносился глухой гул, тогда вся комната вздрагивала и
как бы опускалась;
должно быть, по улице ехал тяжело нагруженный воз.
Клим не видел темненького. Он не верил в сома, который любит гречневую кашу. Но он видел, что все вокруг — верят, даже Туробоев и, кажется, Лютов.
Должно быть, глазам было больно смотреть на сверкающую воду, но все смотрели упорно,
как бы стараясь проникнуть до дна реки. Это на минуту смутило Самгина: а — вдруг?
— Странный город, — говорила Спивак, взяв Клима под руку и как-то очень осторожно шагая по дорожке сада. — Такой добродушно ворчливый. Эта воркотня — первое, что меня удивило,
как только я вышла с вокзала.
Должно быть, скучно здесь,
как в чистилище. Часто бывают пожары? Я боюсь пожаров.
— Он хотел. Но,
должно быть, иногда следует идти против одного сильного желания, чтоб оно не заглушило все другие.
Как вы думаете?
— Красота — распутна. Это,
должно быть, закон природы. Она скупа на красоту и потому, создав ее, стремится использовать
как можно шире. Вы что молчите?
«Этого надо было ожидать», — равнодушно подумал Клим и вслед за тем усмехнулся, представив,
как,
должно быть, истерически кричит и кривляется Лютов.
— Расстригут меня — пойду работать на завод стекла, займусь изобретением стеклянного инструмента. Семь лет недоумеваю: почему стекло не употребляется в музыке? Прислушивались вы зимой, в метельные ночи, когда не спится,
как стекла в окнах поют? Я, может быть, тысячу ночей слушал это пение и дошел до мысли, что именно стекло, а не медь, не дерево
должно дать нам совершенную музыку. Все музыкальные инструменты надобно из стекла делать, тогда и получим рай звуков. Обязательно займусь этим.
Человек с оборванной бородой и синим лицом удавленника шагал, положив правую руку свою на плечо себе,
как извозчик вожжи, левой он поддерживал руку под локоть; он,
должно быть, говорил что-то, остатки бороды его тряслись.
Квартира дяди Хрисанфа была заперта, на двери в кухню тоже висел замок. Макаров потрогал его, снял фуражку и вытер вспотевший лоб. Он,
должно быть, понял запертую квартиру
как признак чего-то дурного; когда вышли из темных сеней на двор, Клим увидал, что лицо Макарова осунулось, побледнело.
— Правильная оценка. Прекрасная идея. Моя идея. И поэтому: русская интеллигенция должна понять себя
как некое единое целое. Именно.
Как, примерно, орден иоаннитов, иезуитов, да! Интеллигенция, вся, должна стать единой партией, а не дробиться! Это внушается нам всем ходом современности. Это
должно бы внушать нам и чувство самосохранения. У нас нет друзей, мы — чужестранцы. Да. Бюрократы и капиталисты порабощают нас. Для народа мы — чудаки, чужие люди.
Бархатные, тупоносые сапоги на уродливо толстых подошвах,
должно быть, очень тяжелы, но человек шагал бесшумно, его ноги, не поднимаясь от земли, скользили по ней,
как по маслу или по стеклу.
Больше всего он любит наблюдать,
как корректорша чешет себе ногу под коленом, у нее там всегда чешется,
должно быть, подвязка тугая, — рассказывал он не улыбаясь,
как о важном.
— Вот
как? Нет, жена,
должно быть, не с ним, там живет моя, Марина, она мне написала бы. Ну, а что пишет Дмитрий?
— Народ тихий, наивный, мягкий,
как воск, — перечислил он достоинства корейцев, помял мундштук папиросы толстыми и,
должно быть, жесткими губами, затем убежденно, вызывающе сказал: — И вовсе не нуждается в европейской культуре.
Странно и обидно было видеть,
как чужой человек в мундире удобно сел на кресло к столу,
как он выдвигает ящики, небрежно вытаскивает бумаги и читает их, поднося близко к тяжелому носу, тоже удобно сидевшему в густой и,
должно быть, очень теплой бороде.
Самгин подозревал, что, кроме улыбчивого и,
должно быть, очень хитрого Дунаева, никто не понимает всей разрушительности речей пропагандиста. К Дьякону Дунаев относился с добродушным любопытством и снисходительно,
как будто к подростку, хотя Дьякон был, наверное, лет на пятнадцать старше его, а все другие смотрели на длинного Дьякона недоверчиво и осторожно,
как голуби и воробьи на индюка. Дьякон больше всех был похож на огромного нетопыря.
Через минуту Самгин имел основание думать, что
должно повториться уже испытанное им: он сидел в кабинете у стола, лицом к свету, против него, за столом, помещался офицер, только обстановка кабинета была не такой домашней,
как у полковника Попова, а — серьезнее, казенней.
— Так —
как же, а? — снова услыхал он вопрос,
должно быть, привычный языку жандарма.
«
Как на самоубийцу, дуры, — подумал Самгин. —
Должно быть, у меня лицо нехорошее».
Он вытолкнул карандашом из-под корешка бумажку, сложенную,
как аптекарский пакетик порошков, развернул ее и, прочитав что-то,
должно быть, приятное, ласково усмехнулся.
С детства слышал Клим эту песню, и была она знакома,
как унылый, великопостный звон,
как панихидное пение на кладбище, над могилами. Тихое уныние овладевало им, но было в этом унынии нечто утешительное, думалось, что сотни людей, ковырявших землю короткими,
должно быть, неудобными лопатами, и усталая песня их, и грязноватые облака, развешанные на проводах телеграфа, за рекою, — все это дано надолго, может быть, навсегда, и во всем этом скрыта какая-то несокрушимость, обреченность.
Она встретила его, держа у груди,
как ребенка, две бутылки, завернутые в салфетку; бутылки,
должно быть, жгли грудь, лицо ее болезненно морщилось.
—
Как живем? Да — все так же. Редактор — плачет, потому что ни люди, ни события не хотят считаться с ним. Робинзон — уходит от нас, бунтует, говорит, что газета глупая и пошлая и что ежедневно, под заголовком, надобно печатать крупным шрифтом: «Долой самодержавие». Он тоже,
должно быть, скоро умрет…
Сюртук студента, делавший его похожим на офицера,
должно быть, мешал ему расти, и теперь, в «цивильном» костюме, Стратонов необыкновенно увеличился по всем измерениям, стал еще длиннее, шире в плечах и бедрах, усатое лицо округлилось, даже глаза и рот стали
как будто больше. Он подавлял Самгина своим объемом, голосом, неуклюжими движениями циркового борца, и почти не верилось, что этот человек был студентом.
Он человек среднего роста, грузный, двигается осторожно и почти каждое движение сопровождает покрякиванием. У него,
должно быть, нездоровое сердце, под добрыми серого цвета глазами набухли мешки. На лысом его черепе, над ушами, поднимаются,
как рога, седые клочья, остатки пышных волос; бороду он бреет; из-под мягкого носа его уныло свисают толстые, казацкие усы, под губою — остренький хвостик эспаньолки. К Алексею и Татьяне он относится с нескрываемой, грустной нежностью.
— Сколько раз я говорила тебе это, — отозвалась Варвара; вышло так,
как будто она окончила его фразу. Самгин посмотрел на нее, хотел что-то сказать, но не сказал ничего, отметил только, что жена пополнела и,
должно быть, от этого шея стала короче у нее.
Мягким голосом и,
должно быть,
как всегда, с улыбкой снисхождения к заблудившимся людям Кумов рассказывал...
Митрофанов,
должно быть, понял благодарность
как желание Самгина кончить беседу, он встал, прижал руку к левой стороне груди.
— Боже мой, — повторяла она с радостью и
как будто с испугом. В руках ее и на груди, на пуговицах шубки — пакеты, освобождая руку, она уронила один из них; Самгин наклонился; его толкнули, а он толкнул ее, оба рассмеялись,
должно быть, весьма глупо.
— Я телеграфировала в армию Лидии, но она,
должно быть, не получила телеграмму.
Как торопятся, — сказала она, показав лорнетом на улицу, где дворники сметали ветки можжевельника и елей в зеленые кучи. — Торопятся забыть, что был Тимофей Варавка, — вздохнула она. — Но это хороший обычай посыпать улицы можжевельником, — уничтожает пыль. Это надо бы делать и во время крестных ходов.
И покосился на Туробоева; тот шел все так же старчески сутулясь, держа руки в карманах, спрятав подбородок в кашне. Очень неуместная фигура среди солидных, крепких людей.
Должно быть, он понимает это, его густые,
как бы вышитые гладью брови нахмурены, слились в одну черту, лицо — печально. Но и упрямо.
—
Как потрясен, — сказал человек с французской бородкой и,
должно быть, поняв, что говорить не следовало, повернулся к окну, уперся лбом в стекло, разглядывая тьму, густо закрывшую окна.
— А — поп, на вашу меру, величина дутая? Случайный человек. Мм… В рабочем движении случайностей
как будто не
должно быть… не бывает.
—
Должно быть, схулиганил кто-нибудь, — виновато сказал Митрофанов. — А может, захворал. Нет, — тихонько ответил он на осторожный вопрос Самгина, — прежним делом не занимаюсь. Знаете, — пред лицом свободы как-то уж недостойно мелких жуликов ловить. Праздник, и все лишнее забыть хочется,
как в прощеное воскресенье. Притом я попал в подозрение благонадежности, меня, конечно, признали недопустимым…
И,
как всякий человек в темноте, Самгин с неприятной остротою ощущал свою реальность. Люди шли очень быстро, небольшими группами, и,
должно быть, одни из них знали, куда они идут, другие шли,
как заплутавшиеся, — уже раза два Самгин заметил, что, свернув за угол в переулок, они тотчас возвращались назад. Он тоже невольно следовал их примеру. Его обогнала небольшая группа, человек пять; один из них курил, папироса вспыхивала часто,
как бы в такт шагам; женский голос спросил тоном обиды...
Самгин подошел к столбу фонаря, прислонился к нему и стал смотреть на работу. В улице было темно,
как в печной трубе, и казалось, что темноту создает возня двух или трех десятков людей. Гулко крякая, кто-то бил по булыжнику мостовой ломом, и,
должно быть, именно его уговаривал мягкий басок...
Самгин, поеживаясь от ветра и глядя,
как дворник Николай раскручивает голыми руками телеграфную проволоку,
должно быть, жгуче холодную, соображал...
Пушки стреляли не часто, не торопясь и,
должно быть, в разных концах города. Паузы между выстрелами были тягостнее самих выстрелов, и хотелось, чтоб стреляли чаще, непрерывней, не мучили бы людей, которые ждут конца. Самгин, уставая, садился к столу, пил чай, неприятно теплый, ходил по комнате, потом снова вставал на дежурство у окна. Как-то вдруг в комнату точно с потолка упала Любаша Сомова, и тревожно, возмущенно зазвучал ее голос, посыпались путаные слова...
— Вот и вы, интеллигенты, отщепенцы, тоже от страха в политику бросаетесь. Будто народ спасать хотите, а — что народ? Народ вам — очень дальний родственник, он вас, маленьких, и не видит. И
как вы его ни спасайте, а на атеизме обязательно срежетесь. Народничество
должно быть религиозным. Земля — землей, землю он и сам отвоюет, но, кроме того, он хочет чуда на земле, взыскует пресветлого града Сиона…
Покраснев, Дуняша расхохоталась так заразительно, что Самгин, скупой на смех, тоже немножко посмеялся, представив,
как,
должно быть, изумлен был муж ее.
— Заголовочек сочинения соблазнительный
какой, смотрите-ко: «Иакова» — не просто — Якова, а Иакова, вот как-с! «Иакова Тобольского размышление о духе, о плоти и Диаволе» — Диаволе, а не Дьяволе! Любопытно,
должно быть-с!
— Нет, я о себе. Сокрушительных размышлений книжка, — снова и тяжелее вздохнул Захарий. — С ума сводит. Там говорится, что время есть бог и творит для нас или противу нас чудеса. Кто есть бог, этого я уж не понимаю и,
должно быть, никогда не пойму, а вот —
как же это, время — бог и, может быть, чудеса-то творит против нас? Выходит, что бог — против нас, — зачем же?
«Бред
какой», — подумал Самгин, видя лицо Захария,
как маленькое, бесформенное и мутное пятно в темноте, и представляя, что лицо это
должно быть искажено страхом. Именно — страхом, — Самгин чувствовал, что иначе не может быть. А в темноте шевелились, падали бредовые слова...
Каждый из них, поклонясь Марине, кланялся всем братьям и снова — ей. Рубаха на ней,
должно быть, шелковая, она — белее, светлей.
Как Вася, она тоже показалась Самгину выше ростом. Захарий высоко поднял свечу и, опустив ее, погасил, — то же сделала маленькая женщина и все другие. Не разрывая полукруга, они бросали свечи за спины себе, в угол. Марина громко и сурово сказала...