Неточные совпадения
Гениальнейший художник, который так изумительно тонко чувствовал силу зла, что
казался творцом его, дьяволом, разоблачающим самого
себя, — художник этот, в стране, где большинство господ было такими же рабами, как их слуги, истерически кричал...
Отец рассказывал лучше бабушки и всегда что-то такое, чего мальчик не замечал за
собой, не чувствовал в
себе. Иногда Климу даже
казалось, что отец сам выдумал слова и поступки, о которых говорит, выдумал для того, чтоб похвастаться сыном, как он хвастался изумительной точностью хода своих часов, своим умением играть в карты и многим другим.
И смешная печаль о фарфоровом трубочисте и все в этой девочке
казалось Климу фальшивым. Он смутно подозревал, что она пытается показать
себя такой же особенной, каков он, Клим Самгин.
Климу даже
казалось, что, фантазируя, Дронов насилует
себя.
Клим чувствовал
себя невыразимо странно, на этот раз ему
казалось, что он участвует в выдумке, которая несравненно интереснее всего, что он знал, интереснее и страшней.
Климу
казалось, что она считает
себя старше сверстников своих лет на десять.
Он чувствовал
себя как бы приклеенным, привязанным к мыслям о Лидии и Макарове, о Варавке и матери, о Дронове и швейке, но ему
казалось, что эти назойливые мысли живут не в нем, а вне его, что они возбуждаются только любопытством, а не чем-нибудь иным.
— Странно, что существуют люди, которые могут думать не только о
себе. Мне
кажется, что в этом есть что-то безумное. Или — искусственное.
Придя в
себя, Клим изумлялся: как все это просто. Он лежал на постели, и его покачивало;
казалось, что тело его сделалось более легким и сильным, хотя было насыщено приятной усталостью. Ему
показалось, что в горячем шепоте Риты, в трех последних поцелуях ее были и похвала и благодарность.
Он понимал, что Алина спрашивает лишь для того, чтоб лишний раз обратить внимание на
себя, но это
казалось ему естественным, оправданным и даже возбуждало в нем сочувствие девушке.
—
Себя, конечно.
Себя, по завету древних мудрецов, — отвечал Макаров. — Что значит — изучать народ? Песни записывать? Девки поют постыднейшую ерунду. Старики вспоминают какие-то панихиды. Нет, брат, и без песен не весело, — заключал он и, разглаживая пальцами измятую папиросу, которая
казалась набитой пылью, продолжал...
Он был сконфужен, смотрел на Клима из темных ям под глазами неприятно пристально, точно вспоминая что-то и чему-то не веря. Лидия вела
себя явно фальшиво и,
кажется, сама понимала это. Она говорила пустяки, неуместно смеялась, удивляла необычной для нее развязностью и вдруг, раздражаясь, начинала высмеивать Клима...
Клим постоял, затем снова сел, думая: да, вероятно, Лидия, а может быть, и Макаров знают другую любовь, эта любовь вызывает у матери, у Варавки, видимо, очень ревнивые и завистливые чувства. Ни тот, ни другая даже не посетили больного. Варавка вызвал карету «Красного Креста», и, когда санитары, похожие на поваров, несли Макарова по двору, Варавка стоял у окна, держа
себя за бороду. Он не позволил Лидии проводить больного, а мать,
кажется, нарочно ушла из дома.
Прислушиваясь к
себе, Клим ощущал в груди, в голове тихую, ноющую скуку, почти боль; это было новое для него ощущение. Он сидел рядом с матерью, лениво ел арбуз и недоумевал: почему все философствуют? Ему
казалось, что за последнее время философствовать стали больше и торопливее. Он был обрадован весною, когда под предлогом ремонта флигеля писателя Катина попросили освободить квартиру. Теперь, проходя по двору, он с удовольствием смотрел на закрытые ставнями окна флигеля.
Нередко
казалось, что он до того засыпан чужими словами, что уже не видит
себя. Каждый человек, как бы чего-то боясь, ища в нем союзника, стремится накричать в уши ему что-то свое; все считают его приемником своих мнений, зарывают его в песок слов. Это — угнетало, раздражало. Сегодня он был именно в таком настроении.
Климу
показалось, что тоска, о которой пели, давно уже знакома ему, но лишь сейчас он почувствовал
себя полным ею до удушья, почти до слез.
Нехаева была неприятна. Сидела она изломанно скорчившись, от нее исходил одуряющий запах крепких духов. Можно было подумать, что тени в глазницах ее искусственны, так же как румянец на щеках и чрезмерная яркость губ. Начесанные на уши волосы делали ее лицо узким и острым, но Самгин уже не находил эту девушку такой уродливой, какой она
показалась с первого взгляда. Ее глаза смотрели на людей грустно, и она как будто чувствовала
себя серьезнее всех в этой комнате.
— Она будет очень счастлива в известном, женском смысле понятия о счастье. Будет много любить; потом, когда устанет, полюбит собак, котов, той любовью, как любит меня. Такая сытая, русская. А вот я не чувствую
себя русской, я — петербургская. Москва меня обезличивает. Я вообще мало знаю и не понимаю Россию. Мне
кажется — это страна людей, которые не нужны никому и сами
себе не нужны. А вот француз, англичанин — они нужны всему миру. И — немец, хотя я не люблю немцев.
Говорила она неутомимо, смущая Самгина необычностью суждений, но за неожиданной откровенностью их он не чувствовал простодушия и стал еще более осторожен в словах. На Невском она предложила выпить кофе, а в ресторане вела
себя слишком свободно для девушки, как
показалось Климу.
Сказав адрес, она села в сани; когда озябшая лошадь резко поскакала, Нехаеву так толкнуло назад, что она едва не перекинулась через спинку саней. Клим тоже взял извозчика и, покачиваясь, задумался об этой девушке, не похожей на всех знакомых ему. На минуту ему
показалось, что в ней как будто есть нечто общее с Лидией, но он немедленно отверг это сходство, найдя его нелестным для
себя, и вспомнил ворчливое замечание Варавки-отца...
В этот вечер ее физическая бедность особенно колола глаза Клима. Тяжелое шерстяное платье неуловимого цвета состарило ее, отягчило движения, они стали медленнее,
казались вынужденными. Волосы, вымытые недавно, она небрежно собрала узлом, это некрасиво увеличило голову ее. Клим и сегодня испытывал легонькие уколы жалости к этой девушке, спрятавшейся в темном углу нечистоплотных меблированных комнат, где она все-таки сумела устроить для
себя уютное гнездо.
Он заставил
себя еще подумать о Нехаевой, но думалось о ней уже благожелательно. В том, что она сделала, не было, в сущности, ничего необычного: каждая девушка хочет быть женщиной. Ногти на ногах у нее плохо острижены, и,
кажется, она сильно оцарапала ему кожу щиколотки. Клим шагал все более твердо и быстрее. Начинался рассвет, небо, позеленев на востоке, стало еще холоднее. Клим Самгин поморщился: неудобно возвращаться домой утром. Горничная, конечно, расскажет, что он не ночевал дома.
Все мысли Клима вдруг оборвались, слова пропали. Ему
показалось, что Спивак, Кутузов, Туробоев выросли и распухли, только брат остался таким же, каким был; он стоял среди комнаты, держа
себя за уши, и качался.
Они оба вели
себя так шумно, как будто кроме них на улице никого не было. Радость Макарова
казалась подозрительной; он был трезв, но говорил так возбужденно, как будто желал скрыть, перекричать в
себе истинное впечатление встречи. Его товарищ беспокойно вертел шеей, пытаясь установить косые глаза на лице Клима. Шли медленно, плечо в плечо друг другу, не уступая дороги встречным прохожим. Сдержанно отвечая на быстрые вопросы Макарова, Клим спросил о Лидии.
Вера Петровна долго рассуждала о невежестве и тупой злобе купечества, о близорукости суждений интеллигенции, слушать ее было скучно, и
казалось, что она старается оглушить
себя. После того, как ушел Варавка, стало снова тихо и в доме и на улице, только сухой голос матери звучал, однообразно повышаясь, понижаясь. Клим был рад, когда она утомленно сказала...
Густой запах цветов опьянял, и Климу
казалось, что, кружась по дорожке сада, он куда-то уходит от
себя.
— А я — не понимаю, — продолжала она с новой, острой усмешкой. — Ни о
себе, ни о людях — не понимаю. Я не умею думать… мне
кажется. Или я думаю только о своих же думах. В Москве меня познакомили с одним сектантом, простенький такой, мордочка собаки. Он качался и бормотал...
— Я тоже чувствую, что это нелепо, но другого тона не могу найти. Мне
кажется: если заговоришь с ним как-то иначе, он посадит меня на колени
себе, обнимет и начнет допрашивать: вы — что такое?
Удивительно запутана, засорена жизнь», — думал он, убеждая
себя, что жизнь была бы легче, проще и без Лидии, которая, наверное, только потому
кажется загадочной, что она труслива, трусливее Нехаевой, но так же напряженно ждет удобного случая, чтоб отдать
себя на волю инстинкта.
Он был очень недоволен этой встречей и самим
собою за бесцветность и вялость, которые обнаружил, беседуя с Дроновым. Механически воспринимая речи его, он старался догадаться: о чем вот уж три дня таинственно шепчется Лидия с Алиной и почему они сегодня внезапно уехали на дачу? Телепнева встревожена, она,
кажется, плакала, у нее усталые глаза; Лидия, озабоченно ухаживая за нею, сердито покусывает губы.
— Женщины, которые из чувства ложного стыда презирают
себя за то, что природа, создавая их, грубо наглупила. И есть девушки, которые боятся любить, потому что им
кажется: любовь унижает, низводит их к животным.
Лодка закачалась и бесшумно поплыла по течению. Клим не греб, только правил веслами. Он был доволен. Как легко он заставил Лидию открыть
себя! Теперь совершенно ясно, что она боится любить и этот страх — все, что
казалось ему загадочным в ней. А его робость пред нею объясняется тем, что Лидия несколько заражает его своим страхом. Удивительно просто все, когда умеешь смотреть. Думая, Клим слышал сердитые жалобы Алины...
— Однако она не самолюбива. Мне даже
кажется, что она недооценивает
себя. Она хорошо чувствует, что жизнь — серьезнейшая штука и не для милых забав. Иногда
кажется, что в ней бродит вражда к
себе самой, какою она была вчера.
— Мне
кажется — спокойнее стал я. У меня, знаешь ли, такое впечатление осталось, как будто я на лютого зверя охотился, не в
себя стрелял, а — в него. И еще: за угол взглянул.
«В сущности, все эти умники — люди скучные. И — фальшивые, — заставлял
себя думать Самгин, чувствуя, что им снова овладевает настроение пережитой ночи. — В душе каждого из них, под словами, наверное, лежит что-нибудь простенькое. Различие между ними и мной только в том, что они умеют
казаться верующими или неверующими, а у меня еще нет ни твердой веры, ни устойчивого неверия».
— У нас удивительно много людей, которые, приняв чужую мысль, не могут, даже как будто боятся проверить ее, внести поправки от
себя, а, наоборот, стремятся только выпрямить ее, заострить и вынести за пределы логики, за границы возможного. Вообще мне
кажется, что мышление для русского человека — нечто непривычное и даже пугающее, хотя соблазнительное. Это неумение владеть разумом у одних вызывает страх пред ним, вражду к нему, у других — рабское подчинение его игре, — игре, весьма часто развращающей людей.
Кажется, все заметили, что он возвратился в настроении еще более неистовом, — именно этим Самгин объяснил
себе невежливое, выжидающее молчание в ответ Лютову. Туробоев прислонился спиною к точеной колонке террасы; скрестив руки на груди, нахмуря вышитые брови, он внимательно ловил бегающий взгляд Лютова, как будто ожидая нападения.
Самгин сердился на Лютова за то, что он вовлек его в какую-то неприятную и,
кажется, опасную авантюру, и на
себя сердился за то, что так легко уступил ему, но над злостью преобладало удивление и любопытство. Он молча слушал раздраженную воркотню Лютова и оглядывался через плечо свое: дама с красным зонтиком исчезла.
Невидимые сверчки трещали так громко, что
казалось — это трещит высушенное солнцем небо. Клим Самгин чувствовал
себя проснувшимся после тяжелого сновидения, усталым и равнодушным ко всему. Впереди его качался хромой, поучительно говоря Лютову...
—
Кажется, вы противоречите
себе…
— Мне дали свидание с ним, он сидит в тюрьме, которая называется «Кресты»; здоров, обрастает бородой, спокоен, даже — весел и,
кажется, чувствует
себя героем.
Бегал длинноногий учитель реального училища, безумно размахивая сачком для ловли бабочек, качался над землей хромой мужик, и
казалось, что он обладает невероятной способностью показывать
себя одновременно в разных местах.
Елизавета, отложив шитье, села к роялю и, объяснив архитектоническое различие сонаты и сюиты, начала допрашивать Инокова о его «прохождении жизни». Он рассказывал о
себе охотно, подробно и с недоумением, как о знакомом своем, которого он плохо понимает. Климу
казалось, что, говоря, Иноков спрашивает...
— А что же? Смеяться? Это, брат, вовсе не смешно, — резко говорил Макаров. — То есть — смешно, да… Пей! Вопрошатель. Черт знает что… Мы, русские,
кажется, можем только водку пить, и безумными словами все ломать, искажать, и жутко смеяться над
собою, и вообще…
В конце концов Самгину
казалось, что он прекрасно понимает всех и все, кроме
себя самого. И уже нередко он ловил
себя на том, что наблюдает за
собой как за человеком, мало знакомым ему и опасным для него.
В кухне на полу, пред большим тазом, сидел голый Диомидов, прижав левую руку ко груди, поддерживая ее правой. С мокрых волос его текла вода, и
казалось, что он тает, разлагается. Его очень белая кожа была выпачкана калом, покрыта синяками, изорвана ссадинами. Неверным жестом правой руки он зачерпнул горсть воды, плеснул ее на лицо
себе, на опухший глаз; вода потекла по груди, не смывая с нее темных пятен.
Климу
показалось, что у веселого студента подгибаются ноги; он поддержал его под локоть, а Маракуев, резким движением руки сорвав повязку с лица, начал отирать ею лоб, виски, щеку, тыкать в глаза
себе.
—
Кажется, я — поторопился, — вдруг сказал он
себе, почувствовав, что в его решении жениться есть что-то вынужденное. Он едва не сказал...
Ласкала она исступленно,
казалось даже, что она порою насилует, истязает
себя.
— Студенческие беспорядки — это выражение оппозиционности эмоциональной. В юности люди
кажутся сами
себе талантливыми, и эта кажимость позволяет им думать, что ими управляют бездарности.