Неточные совпадения
Мария Романовна тоже как-то вдруг поседела, отощала
и согнулась; голос у нее осел, звучал глухо, разбито
и уже не так властно, как раньше. Всегда одетая
в черное, ее фигура вызывала уныние;
в солнечные дни, когда она шла по двору или гуляла
в саду с
книгой в руках, тень ее казалась тяжелей
и гуще, чем тени всех других людей, тень влеклась за нею, как продолжение ее юбки,
и обесцвечивала цветы, травы.
Это сопоставление понравилось Климу, как всегда нравились ему упрощающие мысли. Он заметил, что
и сам Томилин удивлен своим открытием, видимо — случайным. Швырнув тяжелую
книгу на койку, он шевелил бровями, глядя
в окно, закинув
руки за шею, под свой плоский затылок.
Клим услышал нечто полупонятное, как бы некий вызов или намек. Он вопросительно взглянул на девушку, но она смотрела
в книгу. Правая
рука ее блуждала
в воздухе, этой
рукой, синеватой
в сумраке
и как бы бестелесной, Нехаева касалась лица своего, груди, плеча, точно она незаконченно крестилась или хотела убедиться
в том, что существует.
Он играл ножом для разрезывания
книг, капризно изогнутой пластинкой бронзы с позолоченной головою бородатого сатира на месте ручки. Нож выскользнул из
рук его
и упал к ногам девушки; наклонясь, чтоб поднять его, Клим неловко покачнулся вместе со стулом
и, пытаясь удержаться, схватил
руку Нехаевой, девушка вырвала
руку, лишенный опоры Клим припал на колено. Он плохо помнил, как разыгралось все дальнейшее, помнил только горячие ладони на своих щеках, сухой
и быстрый поцелуй
в губы
и торопливый шепот...
У стола
в комнате Нехаевой стояла шерстяная, кругленькая старушка, она бесшумно брала
в руки вещи,
книги и обтирала их тряпкой. Прежде чем взять вещь, она вежливо кивала головою, а затем так осторожно вытирала ее, точно вазочка или
книга были живые
и хрупкие, как цыплята. Когда Клим вошел
в комнату, она зашипела на него...
Даже
и после этого утверждения Клим не сразу узнал Томилина
в пыльном сумраке лавки, набитой
книгами. Сидя на низеньком, с подрезанными ножками стуле, философ протянул Самгину
руку, другой
рукой поднял с пола шляпу
и сказал
в глубину лавки кому-то невидимому...
— Когда роешься
в книгах — время течет незаметно,
и вот я опоздал домой к чаю, — говорил он, выйдя на улицу, морщась от солнца.
В разбухшей, измятой шляпе,
в пальто, слишком широком
и длинном для него, он был похож на банкрота купца, который долго сидел
в тюрьме
и только что вышел оттуда. Он шагал важно, как гусь, держа
руки в карманах, длинные рукава пальто смялись глубокими складками. Рыжие щеки Томилина сыто округлились, голос звучал уверенно,
и в словах его Клим слышал строгость наставника.
Через минуту оттуда важно выступил небольшой человечек с растрепанной бородкой
и серым, незначительным лицом. Он был одет
в женскую ватную кофту, на ногах, по колено, валяные сапоги, серые волосы на его голове были смазаны маслом
и лежали гладко.
В одной
руке он держал узенькую
и длинную
книгу из тех, которыми пользуются лавочники для записи долгов. Подойдя к столу, он сказал дьякону...
— Ну — здравствуйте! — обратился незначительный человек ко всем. Голос у него звучный,
и было странно слышать, что он звучит властно. Половина кисти левой
руки его была отломлена, остались только три пальца: большой, указательный
и средний. Пальцы эти слагались у него щепотью, никоновским крестом. Перелистывая правой
рукой узенькие страницы крупно исписанной
книги, левой он непрерывно чертил
в воздухе затейливые узоры,
в этих жестах было что-то судорожное
и не сливавшееся с его спокойным голосом.
Философ решительно черкнул изуродованной
рукой по столу
и углубился
в книгу, перелистывая ее страницы.
— Очень рад, — сказал третий, рыжеватый, костлявый человечек
в толстом пиджаке
и стоптанных сапогах. Лицо у него было неуловимое, украшено реденькой золотистой бородкой, она очень беспокоила его, он дергал ее левой
рукою,
и от этого толстые губы его растерянно улыбались, остренькие глазки блестели, двигались мохнатенькие брови. Четвертым гостем Прейса оказался Поярков, он сидел
в углу, за шкафом, туго набитым
книгами в переплетах.
Это было недели за две до того, как он, гонимый скукой, пришел к Варваре
и удивленно остановился
в дверях столовой, — у стола пред самоваром сидела с
книгой в руках Сомова, толстенькая
и серая, точно самка снегиря.
«Вождь», — соображал Самгин, усмехаясь,
и жадно пил теплый чай, разбавленный вином. Прыгал коричневый попик. Тело дробилось на единицы, они принимали знакомые образы проповедника с тремя пальцами, Диомидова, грузчика, деревенского печника
и других, озорниковатых, непокорных судьбе. Прошел
в памяти Дьякон с толстой
книгой в руках и сказал, точно актер, играющий Несчастливцева...
В отделение, где сидел Самгин, тяжело втиснулся большой человек с тяжелым, черным чемоданом
в одной
руке, связкой
книг в другой
и двумя связками на груди,
в ремнях, перекинутых за шею. Покрякивая, он взвалил чемодан на сетку, положил туда же
и две связки, а третья рассыпалась,
и две
книги в переплетах упали на колени маленького заики.
Отделив от
книги длинный листок, она приближает его к лампе
и шевелит губами молча.
В углу, недалеко от нее, сидит Марина, скрестив
руки на груди, вскинув голову; яркое лицо ее очень выгодно подчеркнуто пепельно-серым фоном стены.
В городе, подъезжая к дому Безбедова, он увидал среди улицы забавную группу: полицейский, с разносной
книгой под мышкой, старуха
в клетчатой юбке
и с палкой
в руках, бородатый монах с кружкой на груди, трое оборванных мальчишек
и педагог
в белом кителе — молча смотрели на крышу флигеля; там, у трубы, возвышался, качаясь, Безбедов
в синей блузе, без пояса,
в полосатых брюках, — босые ступни его ног по-обезьяньи цепко приклеились к тесу крыши.
— Меня? Разве я за настроения моего поверенного ответственна? Я говорю
в твоих интересах.
И — вот что, — сказала она, натягивая перчатку на пальцы левой
руки, — ты возьми-ка себе Мишку, он тебе
и комнаты приберет
и книги будет
в порядке держать, — не хочешь обедать с Валентином — обед подаст. Да заставил бы его
и бумаги переписывать, — почерк у него — хороший. А мальчишка он — скромный, мечтатель только.
Явился слуга со счетом, Самгин поцеловал
руку женщины, ушел, затем, стоя посредине своей комнаты, закурил, решив идти на бульвары. Но, не сходя с места, глядя
в мутно-серую пустоту за окном, над крышами, выкурил всю папиросу, подумал, что, наверное, будет дождь, позвонил, спросил бутылку вина
и взял новую
книгу Мережковского «Грядущий хам».
К людям он относился достаточно пренебрежительно, для того чтоб не очень обижаться на них, но они настойчиво показывали ему, что он — лишний
в этом городе. Особенно демонстративно действовали судейские, чуть не каждый день возлагая на него казенные защиты по мелким уголовным делам
и задерживая его гражданские процессы. Все это заставило его отобрать для продажи кое-какое платье, мебель, ненужные
книги,
и как-то вечером, стоя среди вещей, собранных
в столовой, сунув
руки в карманы, он мысленно декламировал...
Озябшими
руками Самгин снял очки, протер стекла, оглянулся: маленькая комната, овальный стол, диван, три кресла
и полдюжины мягких стульев малинового цвета у стен, шкаф с
книгами, фисгармония, на стене большая репродукция с картины Франца Штука «Грех» — голая женщина, с грубым лицом,
в объятиях змеи, толстой, как водосточная труба, голова змеи — на плече женщины.
Самгин следил, как соблазнительно изгибается
в руках офицера с черной повязкой на правой щеке тонкое тело высокой женщины с обнаженной до пояса спиной, смотрел
и привычно ловил клочки мудрости человеческой. Он давно уже решил, что мудрость, схваченная непосредственно у истока ее, из уст людей, — правдивее, искренней той, которую предлагают
книги и газеты. Он имел право думать, что особенно искренна мудрость пьяных, а за последнее время ему казалось, что все люди нетрезвы.