Неточные совпадения
Были минуты, когда Дронов внезапно расцветал и становился непохож сам на себя. Им овладевала задумчивость, он весь вытягивался, выпрямлялся и мягким голосом тихо рассказывал Климу удивительные полусны, полусказки. Рассказывал, что
из колодца в углу двора вылез огромный, но легкий и прозрачный, как тень, человек, перешагнул через ворота, пошел по улице, и, когда проходил мимо колокольни, она, потемнев, покачнулась вправо и влево, как
тонкое дерево под ударом ветра.
— О, я забыла! — вдруг сорвавшись с кушетки, вскричала она и, достав
из шкапчика бутылку вина, ликер, коробку шоколада и бисквиты, рассовала все это по столу, а потом, облокотясь о стол, обнажив
тонкие руки, спросила...
Он взял со стола рюмку, похожую на цветок,
из которого высосаны краски, и, сжимая
тонкий стебель ее между пальцами, сказал, вздохнув...
Быстро темнело. В синеве, над рекою, повисли на
тонких ниточках лучей три звезды и отразились в темной воде масляными каплями. На даче Алины зажгли огни в двух окнах,
из реки всплыло уродливо большое, квадратное лицо с желтыми, расплывшимися глазами, накрытое островерхим колпаком. Через несколько минут с крыльца дачи сошли на берег девушки, и Алина жалобно вскрикнула...
Вот в синем ухе колокольни зашевелилось что-то бесформенное,
из него вылетела шапка, потом — другая, вылетел комом свернутый передник, — люди на земле судорожно встряхнулись, завыли, заорали; мячами запрыгали мальчишки, а лысый мужичок с седыми усами прорезал весь шум
тонким визгом...
Он вообще вел себя загадочно и рассеянно, позволяя Самгину думать, что эта рассеянность — искусственна. Нередко он обрывал речь свою среди фразы и, вынув
из бокового кармана темненького пиджачка маленькую книжку в коже, прятал ее под стол, на колено свое и там что-то записывал
тонким карандашом.
Папиросницей восхищались. Клим тоже взял ее в руки, она была сделана
из корневища можжевельника, на крышке ее мастер искусно вырезал маленького чертика, чертик сидел на кочке и
тонкой камышинкой дразнил цаплю.
А когда подняли ее тяжелое стекло, старый китаец не торопясь освободил
из рукава руку, рукав как будто сам, своею силой, взъехал к локтю,
тонкие, когтистые пальцы старческой, железной руки опустились в витрину, сковырнули с белой пластинки мрамора большой кристалл изумруда, гордость павильона, Ли Хунг-чанг поднял камень на уровень своего глаза, перенес его к другому и, чуть заметно кивнув головой, спрятал руку с камнем в рукав.
Самгин назвал переулок, в котором эта женщина встретила его, когда он шел под конвоем сыщика и жандарма. Женщина выпустила
из рукава кипарисовые четки и, быстро перебирая их
тонкими пальцами красивой руки, спросила, улыбаясь насильственной улыбкой...
Под кожей, судорожно натягивая ее, вздымались детски
тонкие ребра, и было странно видеть, что одна
из глубоких ям за ключицами освещена, а в другой лежит тень.
Она тотчас пришла. В сером платье без талии, очень высокая и
тонкая, в пышной шапке коротко остриженных волос, она была значительно моложе того, как показалась на улице. Но капризное лицо ее все-таки сильно изменилось, на нем застыла какая-то благочестивая мина, и это делало Лидию похожей на английскую гувернантку, девицу, которая уже потеряла надежду выйти замуж. Она села на кровать в ногах мужа, взяла рецепт
из его рук, сказав...
Его
тонкий голосок, почти фальцет, был неистощим, пел он на терцию выше хора и так комически жалобно произносил радикальные слова, что и публика и даже некоторые
из хористов начали смеяться.
Вздрогнув, Самгин прошел во двор. На крыльце кухни сидел тощий солдатик, с желтым, старческим лицом, с темненькими глазками
из одних зрачков; покачивая маленькой головой, он криво усмехался
тонкими губами и негромко, насмешливым тенорком говорил Калитину и водопроводчику...
В соседнем отделении голоса звучали все громче, торопливее, точно желая попасть в ритм лязгу и грохоту поезда. Самгина заинтересовал остроносый: желтоватое лицо покрыто мелкими морщинами, точно сеткой
тонких ниток, — очень подвижное лицо, то — желчное и насмешливое, то — угрюмое. Рот — кривой, сухие губы приоткрыты справа, точно в них торчит невидимая папироса.
Из костлявых глазниц, из-под темных бровей нелюдимо поблескивают синеватые глаза.
Особенно бесцеремонно шумели за большим столом у стены, налево от него, — там сидело семеро, и один
из них, высокий,
тонкий, с маленькой головой, с реденькими усами на красном лице, тенористо и задорно врезывал в густой гул саркастические фразы...
— Испепелится плоть — узы дьявола — и освободит дух наш
из плена обольщений его, — выкрикивал Захарий, — его схватили, вовлекли в хоровод, а он все еще кричал, и ему уже вторил
тонкий, истерический голос женщины...
— Знаком я с нею лет семь. Встретился с мужем ее в Лондоне. Это был тоже затейливых качеств мужичок. Не без идеала. Торговал пенькой, а хотелось ему заняться каким-нибудь
тонким делом для утешения души. Он был
из таких, у которых душа вроде опухоли и — чешется. Все с квакерами и вообще с английскими попами вожжался. Даже и меня в это вовлекли, но мне показалось, что попы английские, кроме портвейна, как раз ничего не понимают, а о боге говорят — по должности, приличия ради.
Самгин следил, как соблазнительно изгибается в руках офицера с черной повязкой на правой щеке
тонкое тело высокой женщины с обнаженной до пояса спиной, смотрел и привычно ловил клочки мудрости человеческой. Он давно уже решил, что мудрость, схваченная непосредственно у истока ее,
из уст людей, — правдивее, искренней той, которую предлагают книги и газеты. Он имел право думать, что особенно искренна мудрость пьяных, а за последнее время ему казалось, что все люди нетрезвы.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Очень почтительным и самым
тонким образом. Все чрезвычайно хорошо говорил. Говорит: «Я, Анна Андреевна,
из одного только уважения к вашим достоинствам…» И такой прекрасный, воспитанный человек, самых благороднейших правил! «Мне, верите ли, Анна Андреевна, мне жизнь — копейка; я только потому, что уважаю ваши редкие качества».
Из тонкой из пеленочки // Повыкатали Демушку // И стали тело белое // Терзать и пластовать.
Один только штатский советник Двоекуров с выгодою выделялся
из этой пестрой толпы администраторов, являл ум
тонкий и проницательный и вообще выказывал себя продолжателем того преобразовательного дела, которым ознаменовалось начало восемнадцатого столетия в России.
Базары опустели, продавать было нечего, да и некому, потому что город обезлюдел. «Кои померли, — говорит летописец, — кои, обеспамятев, разбежались кто куда». А бригадир между тем все не прекращал своих беззаконий и купил Аленке новый драдедамовый [Драдедамовый — сделанный
из особого
тонкого шерстяного драпа (от франц. «drap des dames»).] платок. Сведавши об этом, глуповцы опять встревожились и целой громадой ввалили на бригадиров двор.
— Это наше русское равнодушие, — сказал Вронский, наливая воду
из ледяного графина в
тонкий стакан на ножке, — не чувствовать обязанностей, которые налагают на нас наши права, и потому отрицать эти обязанности.